Замёрзший город-улей на Гордости Сантиэля совершенно нем. Редкий свет прожекторов разрывал его темноту. Совсем недавно здесь можно было просто затеряться в толпе, но сейчас это невозможно — несколько недель город пролежал, умирая во льдах.

Перед вратами храма Бога-Императора навсегда застыли тысячи людей в надежде успеть укрыться в его стенах. Эхо их предсмертных стонов, ужаса и страха, вломилось в тёмный, неукротимый мозг Маражая, где обычно таились все его побуждения и желания. Как всё-таки удивительно, что за стенами храма, такими твёрдыми и несокрушимыми, оказался заперт именно он. Правда, не совсем один.

Маражай посмотрел на Ардженту, неподвижно стоящую на коленях прямо перед алтарём, в свете которого её белые волосы казались сияющими, а светлое лицо совершенно спокойным, точно маска. Она так измучила его своим безразличием, что даже её молитвы стали ненавистны ему.

Тёмный прошёл мимо Сестры. Его рука, таившая в себе смерть для тысячи невинных, легла на средоточие людской веры.

— Молилась ли ты за мою душу, сладкоголосая мон-кай? — произнёс Маражай слишком любезным голосом.

Девушка подняла глаза и упёрлась взглядом прямо ему в лицо. Глаза Ардженты, как заметил Маражай, были двумя пылающими углями. Её открытая неприязнь топила все другие его чувства, а чистое презрение сводило живот — это делало их желанными.

— Умоляй о защите своих богов! Но я надеюсь, что таким, как ты, они не внемлют — огрызнулась Сестра.

— Они мертвы. — Странная тень мертворождённой улыбки мелькнула на губах Тёмного и исчезла, когда он продолжил: — Мне ничего больше от них не надо. Не думай, что сможешь напугать меня их молчанием.

— В твоём сердце лишь тьма, — спокойно сказала Арджента. Он был для неё подобен остову пустотного корабля, обглоданному ветрами постоянных перемен. — Значит, твоя воля слаба.

— Давай. — Маражай потянулся. Подтянутые мышцы заиграли под открытой серой кожей. — Испытай меня.

Он снова посмотрел на Сестру, торжествующе ухмыляясь: та выглядела удивлённой.

— Ты же не думаешь, что я буду с тобой сражаться?

— Почему бы и нет? — Маражай решил полностью завладеть ситуацией до того, как станет слишком поздно, пока его беловолосая воительница пребывала в растерянности. — Здесь только я и ты. И это не сон, ты можешь даже убить меня, сладкоголосая мон-кай! — предложил Тёмный с язвительной вежливостью.

Болтер в руках Ардженты заметно подрагивал. Подвеска, повешенная ею на пояс, была ледяной, но девушка так зажмурила глаза, словно она жгла кожу. Сестре хотелось и убить нелюдя и в то же время не делать этого. Его жизнь значила для неё больше, чем её ненависть и гнев позволяли это понять.

Поэтому удар получился слабым. Он не оглушил бы его, и даже не убил, Маражай лишь слегка отшатнулся набок, схватившись за скулы. А Сестра почему-то не двигалась с места, чтобы нанести Тёмному следующий удар около виска. Стремительно сменяющиеся чувства затуманили девушке разум, и хуже того, воспоминание о прошлом опрометчивом проступке набросилось на неё, словно зверь.

С подгибающимися коленями, ощущая лёгкое головокружение, Арджента устало опустилась на скамью.

Маражай больше не видел её лица, чтобы прочесть выражение на нём — она скрылась за прядями волос. Маражай знал, что может мгновенно поразить Сестру, и она послушно обмякнет на его руках; но такая смерть не принесёт ему удовольствия.

Тёмный понял, что нашёл слабое место, тонкий слой льда в душе Ардженты. И на лице Маражая проглядывает своего рода возбуждение — именно раскрывшиеся узоры на треснувшем льду и завораживали его.