Воздаяние

При жизни Сестра была карающей дланью, ей имя ― Арджента.

Никакие силы не остановили её кровавый след. Все на пути прошла испытания, будь то шторма или еретики.

Но Сестра сияла не столь ярко, чтобы разогнать мрак собственной души.

― Глупость всё это! ― отмахнулась Арджента.

В конечном итоге её погубила слепая гордыня…

Она бежала сквозь ночь далёкого мира, где реальностью станут её детские грёзы.

Ветер хлестал лицо Сестры снежными иглами. Ничего не видела она, кроме бескрайней белизны, ничего не слышала, кроме завываний ветра.

А за занавесом снежного кружева резвились тени и смеялись незнакомцы…

Снежная буря не останавливала свою ярость, она бушевала на планете целую вечность. Мир оказался пустыней, и в океане его холодных песков чёрные кости космического левиафана нашли свою гробницу.

Это был мир легенды о святой и её корабле, где надёжно хранилась тысячелетняя реликвия ― и всё, что о ней знали праведные души, остальное укрыла зима.

Сердце Ардженты колотилось, требуя ответов, но в буре она потеряла дорогу к кораблю.

― Напрасно ты явилась сюда! ― за мгновение, равное удару сердца, холодный голос отшвырнул её в ночь.

Нечестивцы пришли c границы изгнания, где их души пребывают во власти вражеских знамён. Они никогда не удостоятся даже могилы на святой земле.

― Убирайтесь прочь! ― приказала она грозно. Любой обратился бы в бегство, но только не чудовища в шкуре людей.

Мечта вела её на планету по морю неверных меж буйных берегов, чтобы окончить путь одним этим словом: «Напрасно!»

Но неудача оглушила Ардженту.

Единственный выстрел прошёл сквозь сердце. Мир вращался, в голове плыло. Она покачнулась назад, с глухим ударом упав у стены корабля. Он неожиданно возник из ледников, как единственная чёрная гора.

Сестра боролась с тьмой, но она поглощала её.

Преодолевая бурю, Арджента не чувствовала усталости, но дыхание смерти дало сигнал телу. Гигантская волна холода, боли и страха обрушилась на неё, потому что не осталось больше надежды.

Её награда ― безымянная могила и забвение…

Только глаза Сестры, ослеплённые гневом и болью, пережили это мгновение головокружительного поражения, пока жизнь в теле угасала, словно свет догорающей свечи.

― Я, брат Полусвет, твоя погибель. ― Нечестивец, освещённый призрачным светом из штрихов и точек, сложенных вместе, словами причиняет боль, как ударами плети по лицу: ― Вкуси же милость истинного божества, рабыня мертвеца!

Это были его последние слова.

Призрак унёс нечестивца прочь сквозь пряжу реальности. Он появился закутанным в белый туман, становясь отчётливее с каждым изящным движением в танце.

За ним пришли другие. Они поднималась словно солнце, одновременно бросаясь в бой и в снежную бурю, а их пёстрые одежды были самой приятной вещью для глаз на этой ледяной сцене.

Погребение

Кто же тот призрак?

«Маражай!»

Три слога, заключённых в величественные звуки… Этого хватало, чтобы вспомнить.

Он был рождён на вершине развратного города, чтобы украсить корону своей матери-суки, быть произведением искусства естественного рождения. Но потеряв положение, стал законной добычей чувств ― первой своей ролью в Шутке.

Он оставил для падших собратьев всё то, чем владел: дом, что называл своим царством; родовое имя, что носил на себе, как одежду ― теперь от него требовалось только умение умирать.

Но там позади, на границе реальности, явился к нему изгой из страшной случайности, опьяняя душу поэзией, которую из садов сумеречных земель посылал его мёртвому сердцу Шут.

Он хотел отделиться от того, кем был; положить преграду между сердцем и собой; ничем не владеть, кроме собственного тела, не знать никого, кто мог сказать, кем он был; оставить ту, чья мученическая душа запала в сердце слишком поздно…

Смеясь, Шут рукою бледной коснулся сердечной клетки.

― Носи с собой. ― Смех его резкий, неприятный на слух. Но как же он любит смеяться над чужими жизнями!

Шут оставил Маражаю чувство, которое будет пожирать изнутри, как болезнь, до тех пор, пока в мире не останется ни капли радости. А без этого, кем он будет?

Теперь снежная буря влекла его по не знающим солнца дорогам забытого мира. В душе он хранил любовь и пересекал ледяную пустыню, чтобы принести возлюбленной в прозрачной чаше своих ладоней огонь.

Его пытались остановить длинные ружья, кинжалы, мечи и дикие завывания слуг преисподней. Но они упали, как колосья во время жатвы в насыпь из мертвецов. Он убивал их с мелодичным смехом, перекладывая ноты на собственное равновесие, создавая поэзию подошвами туфель.

Его тело подчинялось музыке Шута.

Кровавая сцена ― храм для его души, тяжёлой как жернов мельницы и могила для тех, кого он убил; по дороге, устланной телами, он двигался вперёд, неся огонь жизни.

Никто ещё не бросал такого решительного взгляда, каким он обнял в этом танце Ардженту. А в её глазах ― лишь отражение лика смерти.

Маражай заглянул в угасающую душу Сестры, утратившую мечту о единственной звезде, что загорается ярче в буйстве безумия. Больше там ничего не было.

В благоухающем железом оазисе она уснула, склонив голову к его ладони…

Поэзия насилия стихала в безграничной, тошнотворной скорби, однако музыка Шута продолжала идти дальше всех дорог.

«Носи с собой».

Маражай соглашается с ветром. Его танец был катастрофой и искуплением. В страданиях он обрёл гармонию, в распаде ― сотворит новую жизнь.

Несмотря на холод, несмотря на боль, арлекин вернёт Ардженте дыхание, придумает роль, разбросает нити вокруг рук и ног.

И заставит танцевать, как свет на поверхности самой чистой слезы.

Сквозь время и вечность.

Сюита

Ноктюрн Забвения — драматург в рогатой маске — вновь показался в Просторе. Приняв облик лилового орла, он парил над дворцами и мощными колоннадами имперского мира, позабывшего о человечности.

Сложив крылья, Ноктюрн поприветствовал Вольного Торговца в последний раз.

Он передал Лорд-капитану весть о судьбе его пропавших спутников, что ныне блуждают по спирали двух миров, исцеляя раны, которые не видно, встречая звёзды, ещё незажжённые. Каждый их поворот — игра. Каждый шаг — вызов судьбе.

Однако только Смеющемуся богу была ведома истина того послания…

***

Арджента, сильная Сестра,

Побед у ней не счесть.

Все испытания прошла,

И зло, и добро, и лесть.

Никто её не остановит,

Кровавый след ещё горит.

И, становясь ещё багровей,

Питает мрак её души.

Душа слабеет с каждым днём,

Ей света не хватает.

Мрак побеждает день за днём,

И силы отбирает.

Гордыня ей застит глаза,

Она бежит сквозь ночь.

Вокруг сплошная белизна,

А ветер снег в лицо принёс.

То мир Легенды о святой,

Что с кораблём — никто не знает.

Под снегом толстым погребён,

Реликвию надёжно охраняет.

Резвились тени незнакомцев,

Ведя свой танец страшный.

И смех невидимых изгоев

В ушах гремел ужасно.

«Напрасно ты сюда пришла!»

Холодный голос восклицает.

Сестра их грозно прогнала,

Но чудищ угрозы не пугают.

Ардженту неудача оглушает,

Мечта её разбилась вмиг.

И пуля в сердце попадает,

И застывает в горле крик.

Усталость, холод, боль и страх

Дыханье смерти заполняет тело.

Лишь только гнев горит в глазах —

Она на поле поражение потерпела.

А нечестивец ей кричит вослед:

«Я, Полусвет, твоя погибель!»

Несмотря на множество побед,

Её награда — безымянная могила…

***

Маражай, рождённый на вершине,

Произведеньем был искусств.

А, потерявши положение,

Законной стал добычей чувств.

Оставил он для падших братьев

Всё, чем владел — и род, и дом.

Заняв роль в большой игре,

Осталось только умирать ничком.

Сквозь грань реальности явился

К нему изгой из страшных снов.

Поэзией в душу просочился,

Что принёс из темноты садов.

Хотел он отделиться от себя,

Преграду перед сердцем ставить.

Не владеть ничем, кроме тела,

И ту, что в сердце навсегда оставить.

Смеясь, Шут бледною рукою

Коснулся холодно его груди.

Весело смеясь улыбкой злою,

Промолвил: «С собой её носи!»

И снежная буря влечёт по дорогам

Забытого мира, не знающем солнца.

Храня любовь, он пресекает пустыню,

Чтобы огонь принести любимой.

Длинные ружья, кинжалы, мечи

Не остановят его слуги мрака.

Падали все, как во время жатвы —

Он убивал их с первого взгляда.

Кровавая сцена — как дань Шуту,

Могила для тех, кого он убил.

Он бросает взгляд на Ардженту,

Но чувствует лишь холод души.

Угасает Сестра, мечту утратив

О звезде, что горит в безумии.

Она уснула, голову наклонив

К его ладони, в полном бездушии.

Поэзия насилия стихает в скорби

Но песня Шута всё дальше идёт.

Маражай вернёт ей дыхание вскоре

Сквозь время и вечность пройдёт.