Иннидис ударил по колокольцу несколько раз, прежде чем дверь в воротах приоткрылась, а следом распахнулась. Появившийся в проёме Орен ахнул и склонился в поклоне.

— Господин! — воскликнул он со странной смесью изумления, радости и почему-то лёгкого испуга. — Добро пожаловать домой, да благословит тебя Лаатулла!

Прежде чем впустить его, слуга помедлил. Иннидис не понял почему. Да, конечно, его ждали на два-три месяца позднее, поэтому удивление предсказуемо, но откуда взялись сомнения и боязнь на лице? Что у них тут случилось, пока его не было?

— Приветствую, Орен. Поторопись, пожалуйста, — велел он, кивнув на проход.

— Да-да, конечно, господин, извини, — затараторил слуга, отодвигаясь в сторону и придерживая перед Иннидисом дверь. — Так удивился, что и вовсе растерялся.

Как только Иннидис вошёл во двор, так сразу и увидел причину растерянности Орена. Сад изменился. Хотя всё в нём было на месте, ничего не исчезло, зато кое-что прибавилось. Между отцветающими персиковыми деревьями были развешаны пёстрые тканевые фонарики, вдоль дома возведён невысокий, но широкий и длинный дощатый помост, а напротив него, возле беседки и среди олив, вот-вот готовых зацвести, стояли кушетки и несколько стульев под матерчатыми навесами. На них сидели и возлежали управитель Ортонар, Хатхиши, три девочки, в которых Иннидис узнал подруг Аннаисы на пару лет её младше, и двое мальчишек — её приятелей. В самой беседке, украшенной гирляндами, он разглядел очень нарядных Мори и Чисиру. Сетия, Каита и конюх Хиден сновали с подносами, на которых лежали закуски.

Заметив Иннидиса, слуги засуетились, оставили свои места и, встав вдоль гравийной дорожки, низко поклонились. Чисира и Мори ради этого вышли из беседки. Знатные детишки и Хатхиши тоже склонили головы, и раздались многоголосые, вразнобой, приветствия.

Похоже, его появление прервало какой-то праздник, и, судя по внешнему виду Мори и Чисиры — оба в яркой хлопковой одежде и цветочных ожерельях — праздник этот был в честь их свадьбы. Аннаиса же в письме обещала его устроить — вот, значит, и устроила. Понятно теперь, почему у Орена был радостно-испуганный вид, и почему у остальных слуг вид точно такой же. Зная, что господин предпочитает тишину шумным праздникам и что он к тому же с дороги, они просто-напросто опасались его неудовольствия.

Самой Аннаисы, как и её наставницы, нигде не было видно.

Хиден с Ореном быстро внесли сундук в дом и вернулись. Управитель выступил вперёд и почтительно приложил руку к груди.

— Приветствую, господин. Это настоящий дар богов — видеть тебя дома! Мы ждали тебя позже, но очень счастливы увидеть раньше.

— Здравствуй, Ортонар, — рассеянно бросил Иннидис, продолжая оглядываться. — Что тут у вас происходит?

— О, господин, этот праздник пожелала устроить госпожа Аннаиса в честь свадьбы двух твоих слуг. Я взял на себя смелость позволить ей это. Но, думаю, теперь нам следует посвятить это празднество твоему счастливому возвращению. Разумеется, если ты сочтёшь всё это неуместным, мы тут же прекратим. Тем более что господин, должно быть, желает отдохнуть с пути.

— Нет, я уже отдохнул… А где Аннаиса?

К Ортонару сзади подкралась Каита и что-то быстро-быстро проговорила на ухо. Управитель тут же пересказал её слова Иннидису:

— Госпожа Аннаиса сейчас готовится танцевать. Она желает тебе всех благ, говорит, что бесконечно счастлива, что ты вернулся, и сожалеет, что не может выйти к тебе сразу, потому что это нарушит… — он оглянулся на Каиту, будто вспоминая слова, — нарушит образ. И она поприветствует тебя самим танцем и после танца. Только если, — поспешно добавил он, — ты не велишь тотчас же прервать все это.

Что ж, племянница, похоже, совсем не изменилась за время его отсутствия. И этот праздник она, конечно, в первую очередь затеяла, не чтобы обрадовать Мори и Чисиру, а чтобы показать свои танцы и поиграть со своими маленькими друзьями в высокосветский приём. Её приятельниц постарше здесь не было: девушкам, которых вот-вот начнут звать на настоящие пиры, уже не к лицу такие игры; уж тем более когда поводом для них становится свадьба каких-то там слуг. Но Аннаису это очевидно не смущало. Да и прислугу, судя по всему, происходящее тоже скорее радовало. Хотя этот помост и эти навесы наверняка пришлось сооружать самому же Мори, как и перетаскивать кушетки и стулья, а Чисира, надо думать, помогала с приготовлением угощения.

— Я не возражаю, празднуйте, — сказал Иннидис и посмотрел на Мори и Чисиру. — Поздравляю, я очень за вас рад. — Оба с признательностью улыбнулись, а он снова обратился к управителю. — Только я немного проголодался с дороги, пусть мне приготовят место и принесут кушанья. Здесь, я имею в виду, в саду. Тоже поучаствую в вашем празднике, а то племянница не простит мне, если не увижу её танец.

После этих слов все окончательно успокоились и заулыбались, а дети и вовсе возликовали, что теперь, когда здесь появился взрослый вельможа, их игра станет ещё правдоподобнее.

После повторных приветствий, восхвалений вернувшемуся господину и пожеланий, Иннидису как самому важному «гостю» предложили лучшую кушетку напротив помоста. Хатхиши, сидящая на стуле через место от него, весело подмигнула, а Каита тотчас же принесла на низкий столик рядом поднос с запечённой крольчатиной, пряной зеленью, сырными лепёшками, медовыми сладостями и небольшой узкий кувшин с вином.

Когда суматоха, вызванная его появлением, улеглась, Орен поставил возле помоста табурет. На него уселась только что вышедшая из дома Ветта с лирой в руках, и Иннидис внутренне усмехнулся: так вот кого Аннаиса уговорила сопровождать танцы, пока дяди не было. И как ей только удалось? Наставница никогда не шла на поводу у девочки. Разве что всё происходящее ей самой было в удовольствие...

За спиной женщины встал один из мальчишек — младший отпрыск из рода Заккий. Он держал в руках тамбурин. Всё указывало на то, что к представлению племянница отнеслась серьёзно. Лишь бы не вышло, как в тот, последний на его памяти раз…

Ветта тронула струны лиры, и нежная мелодия разнеслась вокруг. В помещении она звучала бы громче, но то ли Аннаиса решила, что внутри маловато места, то ли по какой-то другой причине сочла сад более подходящим для праздника.

Струнная музыка лилась и переливалась, растекаясь по саду, а чуть позже вступил мальчик с тамбурином, очерчивая ритм — и одновременно появилась Аннаиса. В ярком синем платье, с обвитыми вокруг головы косами, украшенными цветами магнолии, с ярко подведёнными глазами, в позвякивающих браслетах на руках и ногах, она взошла на помост, ненадолго замерла — и двинулась в танце. Звон её браслетов перекликался и следовал за звоном и ударами тамбурина, а звуки лиры обволакивали её. Девочка, сейчас больше похожая на девушку, мягкими округлыми жестами вела руки и гнула запястья и пальцы, а глаза её, и поднятые у переносицы брови, и все движения выражали грусть.

Но вот, сделав несколько плавных поворотов, она подбежала к краю помоста и устремила взгляд и тонкую руку вдаль, в сторону крыльца, и лицо её просияло.

Все, в том числе Иннидис, повернулись туда и проследили за её взглядом: со ступенек мягким танцевальным шагом, тоже звеня браслетами на щиколотках и запястьях, высоко держа голову, сходил второй танцовщик, изображавший, должно быть, божественного возлюбленного девушки — о божественности говорили затейливые плотные узоры на его ступнях, кистях и предплечьях, нанесённые хной. Тончайшая светлая одежда и широкое позолоченное ожерелье, плотно прилегавшее к основанию шеи, оттеняли и подчёркивали смуглую кожу, а бронзовый венец на голове, видимо, должен был не дать распущенным волосам слишком растрепаться во время танца.

Когда этот юноша тоже взошёл на помост, тамбурин зазвучал громче и чётче, а музыка ускорилась, и из нежной превратилась в неистовую. Танцовщик сделал с десяток быстрых резких поворотов — и, спружинив ноги, замер в полуприседе, отведя корпус в сторону и приподняв подбородок. Заломил гибкие запястья, сплетая их над собой, а затем одним точным, стремительным, но всё равно плавным движением вытянул руку и раскрытые пальцы к возлюбленной.

Что делала в это время Аннаиса, Иннидис видел лишь краем глаза. Этот поразительно красивый юноша завладел вниманием настолько, что для племянницы его уже не оставалось. Меднокожий, большеглазый, с на редкость утончёнными и выразительными чертами лица, с ниспадающими до плеч густыми чёрными волосами, в которых золотились тонкие цепочки и кольца, он просто не мог не приковывать взгляд. Даже когда стоял без движения. А уж когда танцевал! Его изящные замысловатые жесты, и молниеносные повороты, и ритм быстрых ног, и движения стройных сильных рук были настолько отточены, что казались лёгкими, будто ничего ему не стоили. Хотя Иннидис понимал, что это неправда, вспоминая мучения Аннаисы; но этот парень выглядел так, словно полностью растворялся в танце, всецело предавался ему и сам становился танцем и музыкой. Определённо, племяннице ещё многому предстояло научиться…

Кто он вообще? Красотой с ним разве что Реммиена могла сравниться, а никого другого с такой же замечательной внешностью Иннидис в Лиасе не знал и не видел. Или видел? Всё-таки угадывалось в этом незнакомце что-то очень знакомое. Что-то в движениях, что-то в чертах лица и улыбке…

А где, кстати, Ви? Сегодня он до сих пор не попадался Иннидису на глаза… Не потому ли, что прямо сейчас находился у него перед глазами?

Но нет, нет, это невозможно!..

Хотя, пожалуй, похож… Хотя бы цветом волос и кожи. Вот если б ещё увидеть его поближе, стало бы понятнее...

Юноша в танце приближался к возлюбленной, а она мило смущалась и отступала назад, то отворачивая голову, то бросая на него заигрывающие взгляды. «Догнав» Аннаису, он как будто сорвал с дерева цветок и украсил им её волосы, а затем, в поворотах обойдя возлюбленную с другой стороны, игриво приподнял бровь и улыбнулся. Эта улыбка снова показалась Иннидису знакомой. Слишком знакомой…

Тот Ви, каким он видел его в последний раз, примерно так и стал бы выглядеть, если мысленно пририсовать ему длинные волосы, стереть красную сыпь с лица, убрать опухлость и покраснения с глаз, превращавшие их в щелки, а потом подвести веки чёрным, как они подведены у этого танцора. Да и времени прошло более чем достаточно, чтобы волосы отросли, глазная болезнь излечилась, а тело из худого сделалось стройным...

Аннаиса ударила одним запястьем о другое, звякнув браслетами, парень ударил стопой об пол, тоже звякнув браслетами, но на щиколотках; следом раздались позвякивающие удары тамбурина. Такая перекличка браслетов и тамбурина повторялась ещё несколько раз, создавая причудливый ритмический узор, а затем оба танцора одновременно ушли в повороты, двигаясь прямо на зрителей. Теперь их улыбки и игривые взгляды предназначались уже всем. Досталось и Иннидису. На какие-то пару мгновений он столкнулся взглядами с молодым танцовщиком, но этого хватило, чтобы по спине пробежала волнующе приятная дрожь.

В конце танца племянница и прекрасный незнакомец — или всё-таки Ви? — застыли в позе, похожей на объятия: она впереди, он чуть позади, опустив сияющий нежностью взгляд на её макушку. Если не знать, что это только танец, а племяннице всего двенадцать, можно было бы подумать, будто юноша и впрямь искренне в неё влюблен, настолько убедителен он был в своей роли.

Отмерев, танцоры легко поклонились, парень спустился с помоста и отступил в тень деревьев, скрывшись из поля зрения, а девочка тут же вышла из образа и бросилась к Иннидису. Повиснув у него на шее, заверещала:

— Дядя! Как же ты вовремя вернулся, я так рада! Тебе понравилось? Правда же? Видел, как я танцую?

— Аннаиса… — раздался со стороны тихий предупреждающий голос Ветты.

Девочка тут же расцепила руки, отступила на шаг и выговорила приветливо и сдержанно:

— Я искренне рада твоему возвращению, дядя. Мы все очень по тебе скучали. Надеюсь, ты получил удовольствие от моего танца и получаешь его от этого праздника, и мне удалось тебя порадовать.

Он поднялся с кушетки, сам обнял её и сказал, что, конечно же, он в восторге от её танца и что тоже очень по ней скучал. И если второе было чистой правдой, то первое — лишь отчасти. Потому что от танца-то он был в восторге, только вот не от её танца. Её в танце он толком и не увидел…

— Сейчас будет ещё один! — воскликнула Аннаиса и, махнув рукой, пошла обратно к помосту.

Второй раз девочка танцевала одна и предстала в образе разгневанной богини. Наряд на ней остался прежний, а вот цветы с волос она сняла и косы выпустила — теперь они не обвивали голову, а свободно падали на спину. Танцовщик же поставил ещё один табурет позади Ветты и мальчика с тамбурином, принёс откуда-то вторую лиру и присоединился к ним. В этот раз Иннидис его не разглядывал — да и не разглядел бы вдали, в тени и за спинами других музыкантов. Он устремил все своё внимание на Аннаису — и не мог не отметить, что за истёкшие семь месяцев она стала танцевать намного лучше.

После танцев дети принялись обсуждать каких-то выдуманных вельмож и вести изысканные, как они сами считали, беседы, втягивая в них и Иннидиса. Ветта, маленький друг Аннаисы и то ли незнакомый танцовщик, то ли Ви в это время играли весёлые и печальные мелодии, чередуя их и иногда меняя инструменты.

Юным господам вскоре наскучило беседовать, чинно возлежа и восседая, и они затеяли игры с канатом и тут же преобразились из маленьких взрослых обратно в детей. Новая игра заключалась в том, чтобы пройти по верёвке, туго натянутой между двумя деревьями невысоко над землёй, и не упасть. Этим они и занялись, пока Каита и Орен зажигали цветные фонарики — наступали сумерки, и разноцветные огоньки должны были разукрасить сад.

«Канатаходцы» хохотали и через раз падали. Хотя Аннаиса, в отличие от своих друзей, все три раза прошла по верёвке до конца, разве что немного покачнулась: сказывались занятия танцами, требующие хорошо владеть собственным телом и держать равновесие.

Иннидис попивал вино и смотрел на развлекающихся вдали детей рассеянным взглядом, пока к ним вдруг не присоединились великан Мори и молодой танцовщик. Вся рассеянность враз улетучилась.

Как и следовало ожидать, парень быстро пробежал по канату и остановился с другой стороны, поджидая Мори, тоже ступившего на канат. Верёвка провисла под мощным телом, и танцовщик округлил глаза в деланом испуге и засмеялся, как только Мори, закачавшись, а потом оступившись, с громкими шутливыми проклятиями ушёл ногой на землю. Юноша держал себя так, словно давно знал Мори. И Мори вёл себя так же. Он подбежал к нему в притворном возмущении, сгрёб в охапку и встрепал волосы, как прежде иной раз делал с Ви…

Последние сомнения рассеялись, и всё равно у Иннидиса невольно вырвалось тихое:

— Нет… Это не может быть он… — настолько невероятным казалось преображение.

Но вот танцовщик — Ви — поправил встрёпанные рукой Мори чёрные пряди, и на миг обнажился толстый шрам на шее, до этого спрятанный за тяжёлыми густыми волосами и частично до сих пор прикрытый ожерельем. А в следующий момент Ви знакомым жестом приложил ладонь к левой стороне шеи, натянув и прижав к ней волосы.

— Что, хорош, да? — с довольной ухмылкой спросила Хатхиши, подсев к Иннидису и толкнув его под локоть. Видать, от неё не ускользнуло его изумление, если не сказать потрясение. — Я же говорила, что мы из него ещё красавца сделаем.

— Да я глазам своим не верю.

— Тебя долго не было, вот и не веришь, — хохотнула Хатхиши. — А мы-то постепенно привыкали, его обличье на наших глазах менялось.

— Если бы только обличье… — пробормотал он, пристально наблюдая за Ви.

Хатхиши откликнулась вопросительным междометием, но Иннидис не стал пояснять свои слова, а женщина не стала уточнять вопрос.

Ви все ещё торчал рядом с Мори возле каната, и даже мельчайшие его движения — поворот головы, лёгкий жест — были очень изящны, и это наводило на некоторые не самые приятные мысли. Даже странно, что они пришли в голову Иннидиса лишь сейчас, а не сразу, как только он заподозрил в танцовщике Ви и увидел его играющим на лире.

Молодой, даже юный невольник, лицо и строение тела которого настолько прекрасны, а движения так легки и грациозны, который отлично играет на музыкальных инструментах, великолепно танцует и, скорее всего, неплохо образован, не может быть никем иным, кроме как рабом для господских радостей. Одним из тех, кто развлекает и услаждает богатых высокородных вельмож. И если догадка Иннидиса верна (а она, конечно, верна), то можно вообразить, как дорого стоил такой раб до того, как угодил на шахту. И пусть Иннидис не мог назвать точную сумму, он никогда ею не интересовался, но кто-то из местной знати жаловался при нём, что не может позволить себе невольника ценою в дом (наверняка преувеличивал, но вряд ли сильно). Другой вельможа, хвастаясь богатством своего родича, утверждал, будто у того несколько таких рабов.

Поневоле возникал вопрос: что должно было случиться, чтобы заставить прежних хозяев продать Ви за бесценок на медную шахту вместо того, чтобы выручить за него большие деньги?

Иннидис находил этому только одно объяснение: та шахта была своего рода наказанием, медленной казнью за серьёзный проступок. Хотя и сложно представить, чем Ви мог так провиниться, какое преступление совершить, что прежние владельцы наплевали на деньги и собрались казнить его подобным образом. Убил кого-то из господ? Ограбил? Изнасиловал?

«Подожди, Иннидис, — обратился он к себе, — а почему ты вообще считаешь, что Ви совершил какое-то преступление? Разве Эйнана продали за дурной поступок?»

Но Эйнан никогда и не стоил таких безумных денег. Он никогда не был рабом для развлечений, да и продали его не на рудники: у родителей не было цели убить его, только услать подальше.

Пока Иннидис гонял в голове все эти мысли и спорил сам с собой, в саду стемнело, слуги разожгли вдобавок к фонарикам лампы покрупнее. Мори вернулся к Чисире, а Ви вместе с Каитой и Сетией принялся убирать блюда и подносы с остатками еды и напитков.

Иннидис не знал, что и думать. Само собой, завтра он задаст все свои вопросы самому Ви, но где взять уверенность, что парень ответит на них честно? Не пытать же его, в конце концов.

Задумчиво глядя вдаль, он не сразу заметил, как герой его раздумий неслышно приблизился и так же неслышно забрал и унёс опустевшие тарелки с подноса.

Затеянный Аннаисой праздник подходил к концу.

***

До самого позднего вечера следующего дня у Иннидиса не нашлось ни минутки свободного времени не только на то, чтобы задать какие-то вопросы Ви, но даже чтобы как следует пообщаться и поболтать с племянницей и Хатхиши, задержавшейся у него. Хотя он и желал подробнее поведать им о своей учёбе, расспросить об их новостях, а в пути вообще мечтал, что как только вернётся домой, так всю неделю будет отдыхать и ничего не делать, но всё это вместе с отдыхом пришлось отодвинуть на потом.

С утра он пригласил к себе Ортонара, в итоге пробеседовал с ним почти до полудня и в целом остался доволен. Управитель отчитался о делах со свойственной ему скрупулезностью, озвучив все изменения и нововведения, которые случились за более чем полгода.

Он рассказал, что Чисиру отправил жить к Мори в комнату, как только они поженились. Лучше так, пояснил он, чем если бы эти двое ночью отлучались из дома, что почти наверняка сказалось бы на их работе не лучшим образом. Однако Ортонар всё равно думал, что в ближайший год придётся искать на их место новых слуг, и Иннидис не мог с этим поспорить. У Мори в деревне была большая семья и много родичей, наверняка рано или поздно он и Чисира захотят жить там, особенно если младенец появится.

Ви от Мори переселили в чуланчик, предварительно освободив тот от хлама. Иннидис знал этот чулан: крошечный, с одним маленьким оконцем под самым потолком, он мог вместить только узкую кровать, сундук и пару табуретов. Зато парню теперь не приходилось делить комнату с другим слугой.

Работа Ви тоже видоизменилась, уже месяца три назад. Он по-прежнему трудился в саду, на заднем дворе и на конюшне, но теперь только часть времени. В остальное же учил Аннаису танцевать.

— Я посчитал это разумным, господин, — негромко, но убеждённо сообщил Ортонар, чуть подавшись вперёд на светлом деревянном кресле, с которым почти сливался и цветом лица, и цветом туники. Удивительно неприметный и невыразительный человек! — Чем каждый раз и ненадолго приглашать из столицы рабыню-танцовщицу и платить её госпоже немалые деньги, куда легче позволить Ви обучать твою племянницу за его обычное жалованье. Учитывая, что помимо этого он добрую половину недели работает во дворе и доме, как и раньше, то выходит выгодно. Намного дешевле, чем приглашать сюда танцовщицу со стороны. И потом, всегда лучше использовать рабов и слуг там, где они приносят наибольшую пользу. Выполнять обычные работы может кто угодно, а учить госпожу танцам — нет.

— Не могу не согласиться, — кивнул сидящий напротив Иннидис. — Такое решение кажется здравым, но что насчёт Аннаисы? Ви с ней справляется? Всё-таки у моей племянницы не самый простой характер.

— Я не слышал жалоб ни от кого из них, а из того, что видел, могу сказать, что госпожа Аннаиса до сих пор вела себя с ним вполне дружелюбно. Думаю, если бы что-то было не так, я бы обратил внимание.

— Тогда пусть всё так и остаётся. И раз уж мы заговорили о Ви… — Иннидис помедлил, прежде чем задать следующий вопрос: — Ты не заметил в его поведении никаких странностей?

— Не больше, чем у других людей. Но смотря что ты имеешь в виду, господин, — с лёгким удивлением сказал Ортонар, сплетая тонкие узловатые пальцы у себя на коленях. — Если уточнишь, что тебя интересует, то я постараюсь ответить.

Ну не спрашивать же управителя, не кажется ли ему, что Ви способен на серьёзное преступление. Тогда сразу возникнет вопрос, почему у Иннидиса появились такие мысли, придётся объяснять. А это и не мысли вовсе, а так, домыслы. На опасного преступника, как ни крути, парень не походил. Ни тогда, ни, пожалуй, сейчас.

— Ничего определённого я не имел в виду, — отмахнулся Иннидис. — Просто он сильно изменился с того дня, как я видел его в последний раз. Будто другой человек.

— Это верно, так это и выглядит, — усмехнулся управитель. — Но его поведение поменялось не сильно, если ты об этом. Он, конечно, стал посмелее, немного говорливее, но и только. И, кстати, как раз этим утром он спрашивал, понадобится ли тебе, чтобы подготавливать глину, как до твоего отъезда, и если да, то когда ему приступать.

— Пусть рассчитывает так, чтобы первая часть была готова недели через две. Вряд ли я раньше примусь за работу.

— Я распоряжусь, господин. И ещё насчёт Ви… Есть ещё кое-что, о чем я должен сказать, — он замялся, но всё-таки продолжил, выговаривая слова осмотрительно и медленно и помогая себе вялыми жестами: — Я думал озвучить это позднее, но поскольку зашла речь… Мне кажется, я догадываюсь, каким может быть твой ответ, господин, но раз уж мне поручено было следить за твоим домашним имуществом и управлять им, то моя обязанность сообщать тебе обо всех… кхм… возможностях, которые имеются.

— Что ж, сообщай, я слушаю.

— Как я понял, господин, хоть ты и платишь ему жалованье, но Ви всё ещё твой раб, а не наёмный слуга?

— Это так, но что из того?

— Насколько мне известно, ты приобрёл его, скажем так, за очень скромные деньги. Но теперь уже видно, какого уровня этот раб на самом деле. Прежде он наверняка стоил не меньше десяти-пятнадцати тысяч, если не больше.

— Сколько-сколько? — не сдержался Иннидис: неужто сравнение с ценой дома было не таким уж преувеличением?

Ортонар по-своему понял его возглас.

— Сейчас, конечно, за него такие деньги не дадут, всё-таки он немного… хм… подпорчен. Но половину от этой суммы или около того выручить, полагаю, можно. Так что продать его будет ещё выгоднее, чем использовать как домашнего работника и учителя танцев для юной госпожи.

Пять тысяч аисов, подумать только… Это всего лишь немногим меньше его обычного (без приятных внезапностей) годового дохода. И это даже не полная стоимость таких невольников. Какое безумие!

— Об этом не может быть и речи, Ортонар, — вздохнул Иннидис. — Я не стану продавать Ви, и рабом он тоже не навсегда останется.

— Я так и подумал, господин. Но обязан был уточнить.

Управитель склонил голову, мягко улыбнулся — улыбка осветила и его глаза — затем перешёл к другим темам.

Иннидис слушал, задавал вопросы и отвечал, одновременно умудряясь размышлять, что же ему всё-таки делать с Ви. Надо будет поскорее решить что-то с его освобождением. Будучи безобразным измученным невольником, юноша не привлекал к себе пристального внимания. Но теперь-то всё иначе. Однажды кто-нибудь из лиасской знати может заметить его, если уже не заметил, и захочет узнать, откуда у Иннидиса такой дорогой раб. И ведь в историю о шахте никто не поверит, что самое забавное. Зато если выяснится, что бумаг на Ви у него вовсе нет, то парня заберут и продадут на торгах в пользу городской казны, а ему самому назначат немалый штраф, и это в лучшем случае. О, если бы он только мог знать заранее, что спасение больного, никому не нужного и не интересного невольника обернётся такими сложностями!

«А если бы и знал, то что? — спросил себя Иннидис. — Оставил бы его умирать?»

Нет, не оставил бы, конечно. Но хотя бы настойчивее требовал замены всех бумаг, а не отложил бы это на потом и не пустил бы на самотёк из-за собственной беспечности, отправив соответствующий запрос на шахту лишь однажды и не получив ответа.

Можно было бы выдать его за Киуши (с позволения Хатхиши), но это ненадежно хотя бы потому, что возраст заметно отличается: Киуши сейчас уже исполнилось бы сорок, и это указано в его поступном листе и купчей. Поэтому лучше всё-таки постараться и каким-то образом раздобыть нужные бумаги на Ви. Если они не утрачены безвозвратно и не уничтожены, то это можно будет сделать.

Что-что, а искать рабов и сведения о них Иннидис умел и знал, как это делается. Научился ещё в юности, когда, словно проклятый, разыскивал своего Эйнана. Именно из-за такого его опыта Хатхиши и обратилась к нему за помощью, чтобы найти своего сына. Как свободная горожанка выкупить-то его она могла сама, а вот выяснить, где он, у неё не получалось.

Сейчас, раз шахта перешла в собственность Роввана Саттериса, можно было надеяться, что отыскать нужные сведения и получить документ окажется немного проще, чем это было бы при прежнем владельце. Тем более что Ровван — один из немногих высокородных, кто с симпатией относился к Иннидису. Вероятно, он пойдёт навстречу и пустит порыться в записных книгах. Из них можно будет узнать номер и вид поступного листа на Ви, в котором уже будут указаны все известные данные о нём: родился ли он рабом или был захвачен в рабство, сколько ему лет, кто были его предыдущие хозяева, сколько раз, куда и кому его продавали. Если найти этот лист и, договорившись с Ровваном, заполучить его, а затем оформить на его основании купчую (себе же), то потом можно будет выписать и освобождение.

Имя «Ви» наверняка не настоящее. Скорее всего, это сокращение по первым двум символам: так часто делали в подобных местах. Но пока это неважно, ведь и в записные учётные книги, скорее всего, тоже внесены только это прозвище вместе со сведениями о поступном листе и дне поступления. Но проверять всех Ви, побывавших на руднике за последние годы, никакого времени не хватит. Поэтому прежде чем лезть в записи, надо чтобы парень вспомнил, как давно очутился на шахте.

— Отправь ко мне Ви сегодня вечером. Пусть придёт сразу, как поужинает, — сказал Иннидис в конце беседы.

После управителя приходил счетовод: отчётов накопилось множество, но ничего особенного в них не содержалось. Не считая трат на поездку и обучение, все доходы и расходы не отличались от обычных.

Ближе к вечеру Иннидис наведался к градоначальнику: рассказать о своём путешествии и передать заказанные украшения, которые, надо думать, вскоре обовьют руки и шею Реммиены. Можно было бы отправить к Милладорину браслеты и ожерелья надёжным посыльным, но Иннидис посчитал, что куда выгоднее явиться лично. Хорошие отношения с градоначальником иногда здорово облегчают жизнь, и надо пользоваться случаем, чтобы освежить их.

С теми же соображениями Иннидис посетил и Роввана Саттериса — вручил ему маленький горшочек с чёрным медом, которым Эшмир так славился, и запечатанный кувшин с одним из лучших тамошних вин. Раз уж предстоит в скором времени просить вельможу о помощи и о том, чтобы он закрыл глаза на кое-какие мелочи и нарушения, то, опять же, лучше было напомнить о себе лично.

У Роввана он пробыл допоздна, у него же и поужинал, рассказывая обо всем, что видел и слышал за морем, заодно отдал его дочери маленький, с ладонь размером, портрет царя Адданэя: он уже давно обещал его сделать и даже сделал, но до отъезда так и не передал, руки не доходили.

По возвращении домой Иннидис только и мог, что без сил рухнуть на кровать и уснуть. Какая уж там беседа с Ви? Не до него сейчас. Так что он велел управителю перенести разговор с ним на утро.

***

Иннидис сидел на бархатной подушке в бронзовом кресле посреди своих покоев, а Ви стоял перед ним, склонив голову и опустив глаза.

Ну просто сама скромность! И не скажешь, что ещё позавчера танцевал, бросал на зрителей манящие взгляды и улыбался без всякого стеснения. Сейчас о том танце напоминали только слегка поблёкшие узоры на кистях рук и предплечьях. И ещё волосы. В них, как и тогда, поблескивали цепочки и золотистые нити, переплетённые с десятком тончайших косичек поверх распущенных волос. Свет падал на него сзади, из окна, заставляя все эти украшения ещё ярче играть и переливаться. Косички были тугие и гладкие, а не растрёпанные, как после сна, и это значило, что заплёл он их только что, этим утром, скорее всего, ещё до завтрака. И не жаль было времени?

Остальных украшений на нём, конечно, уже не осталось: раздобытые Аннаисой специально для представления, они вернулись законным владельцам.

— Я рад, что ты полностью выздоровел и так сильно преобразился, — начал Иннидис издалека. — В первые минуты я тебя даже не узнал.

Взмах ресниц, быстрый взгляд — и снова глаза в пол.

— Это стало возможным лишь благодаря твоей доброте, господин, заботе Хатхиши и терпению всех остальных в этом доме. Да вознаградят вас всех боги, господин.

А говорит-то как гладко, и голос такой музыкальный и спокойный. Куда только делась былая встревоженность речи?

Он смотрел на этого человека и никак не мог увидеть в нём прежнего Ви. Два образа упорно не желали соединяться воедино. Неужели это тот самый доходяга, израненный и истощённый, который лежал на пороге его дома при смерти, от которого разило гноем и нечистотами? Тот самый, который так испугался пса, что начал задыхаться и обмочился от ужаса? Тот, который кричал и плакал ночью от страха? В конце концов, неужели это тот самый недотёпа, который, сбиваясь, путаясь и волнуясь, просился где-нибудь искупаться? Которого Аннаиса за глаза иногда называла уродцем? О нём сейчас напоминали только шрамы от собачьих укусов на кистях, видимые вблизи сквозь узоры и совсем незаметные издалека.

Но самое странное, что в восприятии Иннидиса тот, прежний, Ви оставался безобидным, стеснительным, искренним и добрым парнем, достойным сочувствия, а этого, нынешнего, он считал не заслуживающим доверия и подозревал в двуличии и преступном прошлом. Причём просто так. Можно сказать, без причины (не считать же настоящей причиной ничем не подкреплённые измышления). Он и сам осознавал, какая это глупость — разное отношение к вчерашнему и сегодняшнему Ви, ведь человек-то был один и тот же. И либо он искренний и безобидный — и тогда, и сейчас, либо никогда таким и не был.

— Вот что я хочу понять… — перешёл Иннидис к вопросу, ради которого и позвал его сюда. — Раньше я полагал, что до рудника ты был обычным домашним рабом. Однако сейчас вижу, что это не так. Ты был рабом для господских утех, верно?

Краткая, на пару мгновений, пауза и тихий ответ:

— Да, когда-то я был им, господин.

— Тогда чем же ты так провинился, что тебя, дорогостоящего невольника, отправили умирать на шахту? Что такого страшного совершил? Нам здесь следует тебя опасаться?

Дрогнули и взметнулись ресницы, распахнулись глаза. Взгляд получился дольше, чем в прошлый раз, а в голосе послышались молящие нотки.

— Клянусь, господин, я не сделал ничего настолько дурного, чтобы заслужить мучения и смерть на той шахте! И я точно не опасен ни для кого здесь! И вообще не опасен…

— Но за что-то же тебя туда отправили? Я желаю понять за что.

— Прости, господин, но мне это неизвестно, — с лёгким вздохом сказал Ви, вновь опуская веки. — Я бы тоже очень хотел это понять, но не понимаю… Я не безвинен, конечно, и я совершал разные ошибки, но, клянусь всеми богами, я не преступник и никому не причинил настоящего зла.

— Ты не можешь совсем не догадываться, — возразил Иннидис. — У тебя должны быть хоть какие-то соображения.

Ви замешкался, заколебался, глянул на него с опаской, но всё же решился:

— Они есть, господин… Догадки есть. Я вовсе не уверен, но мне кажется, что меня могли отправить на шахту, потому что я знал лишнее… об одном из вельмож. Очень высокородном. Я думаю, они опасались, что я начну болтать.

— Тогда тебя легче было бы просто убить, — фыркнул Иннидис. — К чему такие сложности?

— Я правда не знаю, господин! Я тоже не понимаю этого. Но других мыслей у меня попросту нет. Поверь мне, пожалуйста!

Иннидис побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Ладно, Ви, я постараюсь, — вздохнул он. — Ты помнишь, когда очутился на том руднике? Как давно это было? Какой был год, месяц, может быть даже день?

— Очень хорошо помню, господин. Это была середина осени, но всё ещё было очень жарко. А день… тогда было новолуние, потому что небо было ясное и всё в звёздах, но луна не светила. Кажется, это было семнадцатое число.

— А год? Какой был год?

— Прошлый. 2465 от основания Иллирина.

— Подожди… Середина осени 2465-го? Ты уверен?

— Да, господин.

— Но ко мне тебя привезли во второй половине весны того же года. Получается, ты пробыл на руднике месяцев шесть? В таких местах, конечно, быстро теряют здоровье и живут недолго, но неужели настолько? Ты выглядел так, будто провёл там самое малое год, а скорее и того дольше. Ну или будто тебя намеренно морили голодом и истязали. Что они там с тобой делали, что за полгода довели до такого состояния?

Ви неопределённо повёл плечами и ничего не ответил. Иннидис не мог его за это винить: что бы ни делали, а делиться этим, должно быть, приятного мало.

— Ладно. Значит, новолуние, семнадцатое число месяца Кууррина, — повторил Иннидис для себя, чтобы лучше запомнить.

— Молю простить мою дерзость, господин, но позволь спросить, почему ты заинтересовался моим нахождением на шахте? Извини, если мой вопрос неуместен… Тогда я тотчас же и навсегда о нём забуду.

Похоже, вместе со здоровьем и красотой Ви приобрёл (или вернул) ещё и умение изъясняться выверенными фразами, как, в общем-то, и положено рабу из хорошего дома и уж тем более рабу для развлечений. Но прежний Ви, как только перестал быть запуганным зверьком, всё-таки вёл себя куда непосредственнее. Впрочем, это тоже было объяснимо: даже более-менее оправившись телесно, в первое время он всё ещё оставался немного не в себе и поначалу даже выглядел туповатым. Но сейчас к нему уже вполне вернулся рассудок, а вместе с ним и былые привычки.

— Мне передали на тебя не все положенные бумаги, — уклончиво ответил Иннидис. — Теперь я намерен их затребовать. Зная точный день поступления, найти их будет проще.

— Бумаги? Это чтобы… — он слегка свёл брови, словно обдумывая что-то, и осторожно спросил: — Господин рассматривает возможность продать меня?

Они с Ортонаром сговорились, что ли? Этак эти двое, чего доброго, ещё соблазнят его и правда выставить Ви на продажу, как только появятся бумаги. Да и как знать, не спасает ли он парня насильно? Может, вытащил с шахты — и на том спасибо? Может, этот невольник вообще предпочёл бы непонятной и незнакомой свободе привычную жизнь в роскошном особняке у высокородных господ, которые не чета Иннидису? Пожалуй, его вполне могли бы купить подобные люди. Пусть не в самый великолепный дом, но в достаточно богатый, ведь даже с учётом приобретённых изъянов во внешности, Ви всё равно был очень хорош собой, молод и многому обучен. Так что вёл бы себе там знакомую, почти праздную жизнь, ел изысканную еду, носил дорогую одежду с драгоценностями и взирал бы свысока на простых смертных. Вместо того чтобы трудиться на подворье и мешать для него глину.

— А ты бы хотел этого? Чтобы я продал тебя в богатый дом? По-настоящему богатый, я имею в виду. Думаю, кое-кто из высокородных вельмож мог бы взять тебя к себе, даже несмотря на… некоторые телесные повреждения. Тем более что ты, как я вижу, умеешь их прятать. — Иннидис кивнул на его разукрашенные руки, а Ви левой ладонью прижал волосы к шее. — Тогда, вероятно, у тебя получилось бы вести почти такую же жизнь, какую ты вёл до шахты.

Лицо Ви стало полностью непроницаемым, а интонация сделалась ещё более почтительной — и ничего не выражающей.

— Господин, как бы ты ни посчитал нужным распорядиться мной, я с готовностью подчинюсь твоей воле. Моя судьба принадлежит тебе, и я не властен решать её сам.

— О, боги, Ви, — с раздражением отозвался Иннидис, — я и не требовал от тебя что-то решать. Я спросил: хочешь ли ты, чтобы тебя продали в богатый дом. Ты — хочешь? Или нет? Это несложный вопрос, и я рассчитываю услышать ответ. Потому что против твоего желания я ничего делать не стану, пусть тебя это не беспокоит.

Ви посмотрел на него исподлобья, а когда ответил, голос его потеплел и стал мягче, а на лицо вернулись эмоции — немного признательности, немного мольбы, немного… обожания?

— Если ты только позволишь, господин, и если я тебе не в тягость, то я очень хотел бы остаться здесь, в твоём доме, где все так добры ко мне. И я тоже ко всем привык и привязался.

— Но ты ведь осознаёшь, что рабы для развлечений мне здесь не нужны, а значит, тебе и дальше почти каждый день придётся выполнять самую обычную, а иногда и грязную работу?

— Да, но это для меня не что-то новое! Я редко когда совсем уж ничего не делал, и я вовсе не лентяй, честное слово.

Ну, в этом-то и так сомнений не было, он ведь и прежде не отлынивал от работы, которую ему доверяли.

— И чем же ты занимался? Раньше, до рудника? — Иннидис действительно никогда не спрашивал его об этом, а ведь такое знание могло бы пригодиться, когда он впервые прикидывал, чем его занять.

Ви ответил быстро и с охотой, будто опасался, что иначе Иннидис и впрямь сочтёт его лентяем.

— В детстве я убирал господские комнаты, приводил в порядок одежду хозяев, приносил и уносил еду и напитки, да и просто выполнял мелкие поручения… А потом, когда повзрослел, протирал от пыли мебель и статуи в коридорах, иногда переписывал рукописи... Но ты прав, чаще я играл музыку на праздниках, танцевал, прислуживал на пирах...

«…и в господских постелях», — мысленно продолжил Иннидис и мысленно же врезал себе по губам. Не стоит уподобляться сплетнику Мессимоту и смаковать чужие любовные похождения, раз своих нет. И уж тем более не стоит додумывать то, о чём понятия не имеешь. Во-первых, Ви всё-таки ещё довольно молод, он вообще мог не успеть и остаться невинным, а во-вторых, не все вельможи используют своих прекрасных рабов как любовников (хотя многие всё-таки используют).

Увы, слишком поздно Иннидис попытался вернуть себе здравость мышления — воображение оказалось быстрее и уже подсунуло несколько весьма непристойных и пленительных картинок с Ви в главной роли. Теперь от них было так просто не отделаться.

— Ты можешь остаться, конечно. Если хочешь. И ты мне вовсе не в тягость, тем более сейчас, когда ты заменил Гитайю. — На самом деле немного в тягость, но Иннидис не собирался позволять этому ощущению влиять на своё поведение, тем более что сам не понимал его истока. Он не видел какой-то явной причины, по которой парень сейчас мог быть ему в тягость. — А все бумаги на тебя мне нужны, чтобы выписать вольную. Я ведь уже говорил об этом. Давно, ещё до своего отъезда, или ты забыл?

— Нет, господин, что ты, я не забыл, но… — парень виновато улыбнулся и пожал плечами. — Но это было тогда. Я подумал, что сейчас твоё решение могло поменяться.

— То есть ты посчитал, — ухмыльнулся Иннидис, — что если сейчас за тебя можно выручить в разы больше денег, чем тогда, то я передумаю?

— Да, господин, именно так я и посчитал. Извини меня за это. И спасибо. Я очень рад, что ошибался.

— Хорошо, Ви. Ты можешь идти.

Парень приложил руку к груди, медленно поклонился и отступил к двери. Иннидис окликнул его уже на выходе:

— Хотя подожди!

Ви повернул голову. Каким-то неуловимо плавным и красивым движением. Затем повернулся сам.

— Да, господин?

— Как звучит твоё настоящее имя и кем были твои прежние хозяева?

Ви помедлил, тихо произнёс:

— Вильдэрин, — и замер, наблюдая за ним, будто ожидая какой-то реакции.

— Красивое имя, — пожал плечами Иннидис. — Тебе подходит. Хочешь, мы здесь будем называть тебя так?

— Нет-нет, господин, это ни к чему, — быстро откликнулся парень. — Пусть лучше остаётся Ви, я уже привык, и остальным проще выговаривать.

— Как скажешь. Так а что насчёт хозяев?

Юноша, как показалось Иннидису, молчал слишком долго, словно не зная что ответить или не желая отвечать. Выражение лица, впрочем, оставалось спокойным. Ну да эти рабы для утех те ещё лицедеи, кто их разберёт, что они на самом деле чувствуют, а что лишь изображают.

— Я имею в виду тех, кто владел тобой до шахты, — уточнил он вопрос.

Ви ответил спустя несколько мгновений.

— Я был рабом рода Аррити.

— Это очень знаменитый и могущественный род! — не без удивления отметил Иннидис. — Хотя… раньше таковым был, до всех тех несчастий, что его постигли. А прежде даже династия Уллейта с ним считалась. Может, ты не знаешь, ты тогда, наверное, ещё и не родился, но именно одна из Аррити много лет назад стала женой прежнего царя, а после его смерти и полновластной царицей.

— Мне известно об этом, господин.

— Ну да, само собой… Пожалуй, было бы странно, если нет, — пробормотал Иннидис и махнул рукой. — Всё, теперь точно можешь идти.

Юноша в очередной раз поклонился и скользнул за дверь.