— Лучше бы нам сейчас съехать с тракта, господин, — прогудел Орен, прервал свою сладкозвучную песню и резко замедлил коней. Он махнул рукой на уходящую вбок земляную тропу, которая выглядела не очень-то надёжно.

Повозка дёрнулась, и Аннаиса проснулась. Выглянула наружу, поняла, что они всё ещё где-то в пути, никаких домов или других строений, где можно встать на постой, не видно, и снова спряталась под матерчатый навес, закрыла глаза, плотнее закуталась в толстое шерстяное одеяло, под которым грелась вместе с Каитой. Сверху оно было накрыто провощённым льном, защищавшим от предзимней сырости.

Они выдвинулись в путь после осеннего равноденствия, когда один год сменился другим, и сейчас, в последний месяц осени, давно уже покинули южные земли. Дожди в это время, особенно в центре страны, шли часто, и на земляных дорогах велик был риск увязнуть.

— Зачем это? Зачем сворачивать? Что случилось? — спросил Иннидис своего слугу, теперь уже единственного.

Хиден все несколько недель до их отъезда обучал Орена управлять двойкой, и теперь тот уверенно вёл запряжённых в повозку Жемчужинку и Арзура. Третья лошадь, тяжелоупряжная Пушинка, поименованная так в шутку, везла за собой воз с сундуками, набитыми кое-каким домашним скарбом, мешки с едой и сено для коней: его приходилось постоянно пополнять в городах, селениях и на постоялых дворах, которые они проезжали. Управляли Пушинкой по очереди то Иннидис, то Хатхиши, которая, как оказалось, отлично ладила с лошадьми ещё со времён своей молодости в Сайхратхе. «Никогда бы не подумала, — признавалась женщина перед отъездом, — что на склоне лет туда вернусь. А всё ты виноват», — привычно припечатывала она, имея в виду, что если бы Иннидис туда не поехал, то и она бы не собралась.

Орен оглянулся на него и опасливо протянул:

— Тот торговец, господин, которого мы недавно повстречали, сказал, что там, выше по тракту, нам навстречу движется войско. Сползаются к границам, где степняки... И мне кажется, я уже что-то слышу... Да и собаки забеспокоились. — Он кивнул на овчарок, которые обычно бежали за повозкой, но иногда их брали на неё, давая отдохнуть. — Как бы чего не вышло. Раз уж нам попалась боковая тропа, то, может, свернём, укроемся на ней, пока они не проедут?

— А что может случиться? — не понял Иннидис. — Мы же не степняки. Вряд ли иллиринское войско тронет иллиринского вельможу.

— Так-то оно так, господин... Вероятно, не тронут... А вот попросить могут: едой поделиться, коня или повозку отдать.

Он был прав. Большую войну в Иллирине ожидали давно и боялись. Она долго оттягивалась, но сейчас, кажется, готова была полыхнуть. Воинские отряды встречались всё чаще, а в городах и селениях усиленно вербовали ополчение. Пока что в основном из бедноты, привлечённой возможностью поживиться и сделать воинскую карьеру, если повезёт уцелеть. Иногда, впрочем, это ополчение доставляло неприятности самим иллиринцам, а вовсе не степнякам. И если та часть войска, которая двигалась навстречу Иннидису и его спутникам, состояла вдруг по большей части именно из такого ополчения и шла под началом не слишком высокородных предводителей, это могло быть опасно. Потом, наверное, Иннидис смог бы пожаловаться на них кайнисам и военачальнику и с лихвой возместить всё то, что отняли, но у него не было на это столько времени. Они находились в пути уже больше месяца, а предстояло ещё столько же, не меньше.

Путь удлиняло ещё и то, что приходилось делать изрядный крюк и заехать в Мадриоки, лично распорядиться наследным имением и имуществом, чтобы всё это досталось Аннаисе в относительной сохранности. Относительной — потому что последствия пожара невозможно было устранить до конца. Впрочем, пока что о Мадриоки Иннидис предпочитал не думать, потому что как только задумывался, начинало щемить сердце и крутить в животе. В последний раз он видел родные места, когда ему исполнилось восемнадцать, и теперь не знал, как воспримет после долгой разлуки земли, на которых беда и счастье сплелись для него воедино.

Сейчас Иннидису и вовсе казалось, будто вся его жизнь только и состояла, что из одних расставаний и потерь: Эйнан и взгорья Мадриоки, отец и мать, которые вообще-то были потеряны задолго до их смерти, сестра и зять, Вильдэрин, а теперь и ставший почти родным город Лиас и его дом в нём.

Он сознавал, что такие представления ложны, но странно было бы ругать себя за искажённое восприятие сейчас, когда он оказался вне времени и нигде, между прошлой жизнью и будущей, и ему было тревожно, грустно, и он не знал, что его ждёт.

— Не увязнем? — с сомнением спросил он Орена.

— Не должны, господин. Я проверю, но отсюда тропа выглядит довольно плотной.

Слуга спрыгнул с передка повозки, бросив поводья Иннидису, и добежал до окаймлённой финиковыми пальмами дороги.

— Она с песком и камнями, господин! — крикнул парень. — Не должны увязнуть.

Дав знак Хатхиши, которая следовала в некотором отдалении, они свернули на боковую тропу и проехали по ней чуть глубже, отдаляясь от основного тракта. Остановились в просвете между пальмами и принялись ждать, когда войско доедет до перекрёстка, а потом минует его. Тогда можно будет вернуться на главный путь, а пока, в ожидании, можно было немного размять ноги и чего-нибудь перекусить.

Иннидис разбудил Аннаису, и девочка, зябко поёжившись, высунулась из-под одеяла и вылезла из повозки. Каита вышла следом.

— Нам ещё долго ехать, дядя? — хнычущим голосом спросила племянница.

Она задавала этот вопрос на каждом привале, на каждом постоялом дворе или в приютном доме. И если поначалу Иннидис подробно расписывал, какие земли им предстоит проехать, то теперь просто отвечал, что доберутся они ещё нескоро.

Аннаисе, непривычной к столь длительным путешествиям, этот путь давался тяжело. Даже Иннидиса изрядно утомила дорога, чего уж говорить о девочке. Зато в тот летний день, узнав о грядущем переезде в Сайхратху, она восприняла это известие с радостью и воодушевлением, чем изрядно облегчила своему дяде задачу: он-то беспокоился, что она не оценит его затею, и придётся долго её уговаривать. Бросить племянницу одну в Иллирине он не мог, но и увозить против воли не хотел. К счастью, Аннаиса, как и многие дети и отроки, грезила странствиями, а маленький Лиас, в котором почти ничего не происходило, давно ей надоел. Тем более что отсутствие ярких событий вело к тому, что событием стало всё случившееся с Иннидисом. И хоть он был полностью оправдан, хоть Гриссель Лирри, посланец господ из Аккиса, явился к нему с подобострастными извинениями и деньгами в золоте, как и обещал Гролдан, но всё равно в Лиасе обсуждали его заключение в долговую тюрьму. Горделивая Аннаиса сложно переживала подобные пересуды. А тут переезд, да не куда-нибудь, а в великолепную Сайхратху, ещё и в столичный Медулис, а не в какой-то там захолустный городишко.

Самому Иннидису после всего случившегося тоже стало в Лиасе как будто душно, город для него изменился, уже не выглядел таким приятным местом и словно бы надвигался, сдавливал и вытеснял собой тот островок спокойствия и уюта, каким до последнего времени оставался окружённый персиками и оливами дом.

Иннидис, правда, не был до конца уверен, что, покинув Лиас и Иллирин, они и правда станут жить в столичном Медулисе: во многом это зависело от Ви, от того, ждёт ли он их по-прежнему. Если нет, то лучше бы им обосноваться в городе проще и дешевле. Хотя в этом случае правильнее было бы вообще остаться в Иллирине, но как тут узнать заранее?

Он как сейчас помнил тот разговор с Хатхиши, когда только-только вернулся из заключения и рассуждал, что вроде бы понимает, насколько сомнительна эта его затея с переездом вслед за Ви, но всё равно собирается её осуществить, ну не глупец ли?

Они сидели тогда в саду, пили вино в беседке, и хотя был вечер, но жара середины лета не давала воздуху остыть. Снаружи, среди шелеста олив и поскрипывания качелей, на которых раскачивалась Аннаиса, всё равно было приятнее, чем внутри.

— Я ведь обещал, — говорил Иннидис, — что приеду месяца через три, а в итоге пройдёт больше года с тех пор, как мы расстались. И я не вполне уверен, что он по-прежнему рад будет меня видеть. Не хотел бы ощутить себя навязчивой тенью из прошлого... Но если не поеду, то все время буду гадать «а что если» и винить себя, что упустил возможность... Да и не хочу я уже, если честно, оставаться в Лиасе. И к тому же я должен узнать... и боюсь узнать... Я боюсь, что вдруг приеду, а его там не окажется? Что если с ним что-то стряслось ещё тогда, в пути, и его уже...

Он не смог выговорить «нет в живых», но женщина, кажется, поняла.

— Если решишься, то я поеду с тобой, — сообщила она. — Я на той земле была счастлива когда-то, прямо как ты в своём Мадриоки. Пожалуй, я была бы не против там и умереть. А здесь у меня всё равно нет никого близкого, кроме тебя. Если же и тебя не останется, то что я тут забыла? А в Сахратхе, думаю, ещё живы многие из некогда дорогих мне людей, а если там будешь ещё и ты с Ви, то и прекрасно.

— Это... неожиданно, — признался Иннидис, — но я буду очень рад, если ты и правда отправишься со мной и Аннаисой.

— Ха, я и не сомневалась, — фыркнула и рассмеялась женщина. — Врачевательница в долгом пути лишней не бывает.

— Вовсе я не из-за этого, — поморщился он.

— Да знаю я, знаю, — махнула она рукой, а после долгой паузы тихо спросила: — Ну как, теперь твоё горе из-за Эйнана сменилось печалью?

— Почему оно должно было... — начал Иннидис, не понимая, но уже в следующий миг до него дошло, о чём она говорит. — Постой, ты что, считаешь, будто я намеренно пошёл на это наказание, ради какого-то там искупления или чего-то вроде? — возмутился он и, нахмурившись, уставился на женщину.

— Ты вообще-то сам утверждал, что рабов освобождаешь именно поэтому, — проворчала Хатхиши. — Откуда мне знать, может, и тут тоже... неосознанно.

— Нет. Не думаю. Мне даже в голову это не приходило... Я просто знал, что Ви не должен погибнуть из-за моего недомыслия, вот и поступил так, как поступил. Но сейчас вижу, что до последней минуты сомневался в себе. Я боялся, что в какой-то момент испугаюсь и что страх окажется сильнее любви… — Иннидис умолк, понимая, что впервые признаётся в этом даже не Хатхиши, а себе. Он добавил, понизив голос: — Я считал себя трусом. С тех пор как увезли Эйнана, я всё время, все эти годы, считал себя трусом. Но получается, что это не так… по крайней мере не всегда так, и теперь я знаю, что могу… Вот только не знаю, к чему это всё привело. Если вдруг выяснится, что он не добрался до Сайхратхи...

— Не может такого быть! — отрезала Хатхиши. — Не для того боги послали ему тебя, а ты вызволил его с той шахты и уберёг от законников, чтобы потом он мог так просто сгинуть в пути.

Иннидис очень надеялся, что она права, он и сам не хотел думать о дурном, но полностью избавиться от пугающих мыслей всё равно не мог.

До Мадриоки они добрались к концу осени, и эта часть путешествия ожидаемо стала для Иннидиса самой тяжкой. Щедро политые ночными дождями, а потом нагретые дневным солнцем взгорья источали одуряющие ароматы хвои и почвы, такие насыщенные, каких не было больше нигде в Иллирине. И эти запахи несли с собой всю боль и радость воспоминаний, и ничто не могло вернее и быстрее них возвратить Иннидиса в прошлое.

Его усталые спутники разместились на отдых в жилом крыле замка, а тамошние слуги, удивлённые появлением хозяина и юной госпожи, быстро пришли в себя и сбегали в ближайшее селение, принесли свежих продуктов и привели двух женщин, чтобы те приготовили еду, подходящую для господ. Лошадей поставили в стойла, почистили и задали корм, собак отправили на псарню.

Иннидис отдыхать не стал. Взял на здешней конюшне единственного коня, которого держали на всякий случай, и уехал прочь из замка по знакомым с детства дорогам и тропам, за каждым поворотом которых на него снова и снова выпрыгивало былое. Он проезжал по местам, которые одновременно казались прежними — и совсем другими. Как особняк наставника Амелота, до которого он добрался на следующий день, пока остальные ещё только приходили в себя. Выехал из замка на заре и за полдня добрался до того дома, где обучался и провёл свои самые счастливые дни с Эйнаном.

Сначала дом показался ему заброшенным и забытым, ведь некогда изысканный сад зарос сорняками, а немногочисленные оставшиеся здесь статуи покрылись сизым лишайником. Но когда Иннидис уже хотел уйти, чтобы не видеть этого печального зрелища, вдруг услышал смех, повизгивания и топот. К одной из статуй — юному лучнику — неслась целая свора детворы и повисла на нём гроздьями. Вдогонку им прозвучал строгий окрик то ли матери, то ли няньки, и стало ясно, что дом вовсе не заброшен, просто наследникам не было особенного дела до сада. Может, просто не хватало времени, сил или денег, чтобы им заниматься. Зато здесь явно часто звучали ребячьи голоса, и наверняка в зарослях сорняков дети устраивали игры в приключения, и их никто не ругал за то, что они потопчут цветы.

Иннидис вспомнил, как возле этой самой статуи поделился с Амелотом, что собирается искать своего друга и оттого не сможет учиться так же часто и хорошо, как раньше. И если теперь Амелот откажется его обучать и прогонит, то Иннидис поймёт.

Сварливый наставник его в тот день удивил.

— Прогнать тебя? — проворчал он. — Нет, зачем же... Мне нравился Эйнан. И мне нравится, что ты хочешь выручить его. Если ты считаешь, что с вами обошлись несправедливо, то конечно, ты должен попытаться это исправить. Вообще-то, юноша, мир сам по себе вовсе не справедлив и совсем не милосерден, но жить нужно так, как будто он и справедлив, и милосерден. И поступать соответственно. И тогда он и правда для кого-то, кто окажется рядом с тобой, станет чуть-чуть милостивее и немного честнее.

Это был один из их последних разговоров. Уже в следующем году старый учитель ушёл из жизни — тихо, спокойно, во сне.

Насмотревшись на детские игры, Иннидис отправился выше в горы, и там улыбка сползла с его губ: он отыскал могилу Эйнана, хотя и далеко не сразу. Покрытые хвоей лесистые тропки, прежде знакомые как свои пять пальцев, за годы изменились под действием дождей и ручьёв, ветров и осыпей. И всё-таки он нашёл её, приваленную камнями, почти в том же виде, в каком оставил когда-то давно. Он долго сидел подле неё, водя пальцами по седым булыжникам. Его никто не видел, и потому он заплакал, никого не стесняясь. И ещё он думал, что надо было приехать сюда раньше, и раньше попрощаться с Эйнаном по-настоящему. Тогда, в юности, боль была слишком острой, чтобы он мог это сделать, но позже ему всё-таки стоило побороть свой страх и навестить его могилу. Но помешала нерешительность...

— Прости меня, Эйнан, — тихо сказал он, погладил напоследок камни и отошёл к коню.

В замок он вернулся ближе к ночи, измотанный, но уснул не сразу. Долго вертел в руках медный витой браслет с янтарной крошкой, который Мори и Чисира передали в подарок для Ви («Он такое любит», — пробасил парень), и думал — надеялся — что в этот раз всё же поступил правильно. И если так, то Ви благополучно добрался до Сайхратхи, и тогда Иннидис найдёт его там.

В Мадриоки они провели ещё неделю, и за это время Иннидис успел заехать в одноимённый город и добраться там до канцелярии, чтобы оставить необходимые распоряжения, что делать с имением в различных случаях. Там же он на ближайший год подобрал и распорядителя, который станет выплачивать жалование управителю и слугам, поддерживающим жизнь в замке.

Отдохнувшая Аннаиса снова рвалась в путь, сетуя, что Мадриоки — ещё большее захолустье, чем Лиас, и делать здесь совершенно нечего. Иннидис мог бы с ней в этом поспорить, но не стал. Тем более что хоть земли Мадриоки и были дороги его сердцу, зато родовой замок — не очень, и ему было ничуть не жаль его покидать.

...В отличие от особняка в Лиасе, где он создал свой, милый ему мир, и большую часть времени находил в нём спокойствие, вдохновение и уют. Очень не хотелось, чтобы этот любовно обустроенный дом пришёл в упадок. Он надеялся, что новые хозяева тоже полюбят и сад, и белокаменный особняк так же, как любил он, а на третьем этаже, где мастерская с огромными окнами, устроят какую-нибудь великолепную залу, в которой, может быть, станут играть музыку и наслаждаться вином и беседами.

Ему казалось, что это вполне возможно, потому что покупатели, которых помог найти Гролдан — большое семейство — осматривали особняк с радостными лицами и собирались оставить при себе Ортонара и Сетию. Хиден сам ушёл в другое место, а Мори с Чисирой думали перебираться в деревню. В итоге Иннидис продал дом по приличной, но не завышенной цене в тридцать тысяч аисов, треть из которых вернул друзьям, одолжившим ему деньги для оплаты штрафа.

Реммиена забрала свою статую, а заодно передала для Вильдэрина письмо. Наказала ни в коем случае не потерять его и не забыть передать.

— А то начнёте миловаться, и забудешь обо всём на свете, — ухмыльнулась она.

— Ты ведь даже не знаешь, — ответил Иннидис, — действительно ли он будет рад меня видеть.

Реммиена посмотрела на него, как на полоумного.

— Это ж Вильдэрин, — бросила она чуть насмешливо и закатила глаза. — Разумеется, он будет рад.

Если что-то могло его обнадёжить, то эти слова, безусловно, обнадёжили.

Закончил Иннидис и статую Лиирруна: залил её бронзой и нанёс краски. И пожалуй, она оказалась едва ли не самой удачной и живой его работой. Разве что та статуя Эйнана её превзошла бы, однако Иннидис не мог поставить их рядом и сравнить, а полагаться на память спустя столько лет было бы опрометчиво. Но, возможно, тот таинственный художественный приём, который он так долго и тщетно пытался разгадать и повторить, заключался всего-то в любви к натурщику? И эту любовь он и выплёскивал в изваяние, вдыхая в него жизнь? Наверное, сейчас ему этого уже не узнать...

Госпожа Соггаста, по чьей идее статуя Лиирруна и была исполнена, в итоге её выкупила, пусть и не за семь тысяч, а за пять, но и это была внушительная сумма. И как бы жалко Иннидису ни было расставаться с изваянием (с Ви), но никакая бронзовая скульптура не могла заменить живого возлюбленного, родного и близкого, зато деньги, вырученные от её продажи, вкупе с деньгами за дом и возмещением от господ Геррейта могли помочь благополучно добраться до него.

В пути предстояло множество трат: и ночлег, и питание в тавернах, и покупное сено для лошадей, кости для собак, еда в дорогу для людей, починка повозок и замена колес. А после Мадриоки, когда путь пойдёт по более глухим и опасным местам, следовало нанять ещё и охранников. Не говоря уже о том, сколько всего понадобится в самой Сайхратхе: начиная от переводчика, помощь которого наверняка потребуется в каких-нибудь важных вопросах, ведь с Хатхиши они разделятся, не доезжая до столицы (женщина не собиралась жить в Медулисе), заканчивая хоть каким-то жильём. Но и уезжал он всё-таки далеко не нищим. Вообще-то очень даже состоятельным уезжал, спасибо Гролдану!

Ортонар и слуги провожали Иннидиса с Аннаисой с грустью, а у Чисиры даже слезы побежали из глаз, и Мори успокаивал её, поглаживая по плечам и голове. Эти двое тоже собирались на днях уезжать — в деревню. Живот девушки уже заметно округлился, и скоро она в любом случае не стала бы прислуживать в доме, тем более когда младенец появился бы на свет.

Перед отъездом Иннидис им всем подарил небольшие подарки: отрезы тканей и маленькие статуэтки на память. Орен же попросился поехать с ним вместе, и Иннидис не возражал. Так он и убедился, что Ви был прав, утверждая, что Орену на самом деле по душе работать у него. Он и сам был рад, что давний слуга, хорошо знакомый и небезразличный ему человек, уже ставший частью его привычной жизни, отправится с ним в чужие земли. Вместе всегда проще...

Сайхратха встретила зимней сыростью, но частые дожди и ветра, которые, как утверждала Хатхиши, здесь особенно мерзкие, пока ещё не пришли, и днём нередко даже проглядывало солнце. Аннаиса выглядела разочарованной. Она ожидала, что стоит только въехать в другую страну, и всё здесь будет разительно отличаться от привычных мест. Но видела всё те же дороги, те же кусты и деревья и пока ещё мелкие разрозненные поселения, лежащие по пути и похожие на иллиринские. Разве что сами сайхратцы, смуглые и с вьющимися волосами, вызывали у неё интерес не самой обычной для Иллирина внешностью и одеждой.

Иннидису однажды доводилось бывать в Сайхратхе — на самой окраине, в приграничном городе Драхосе и недолго, как раз когда знакомый купец-ювелир из Иллирина открывал там лавку, в чём Иннидис поучаствовал деньгами. В том маленьком городе, больше похожем на деревню, его тогда мало что привлекло и почти ничего не запомнилось. А тот ювелир потом перенёс свою лавку ближе к центру страны, в город покрупнее, но там Иннидису бывать уже не доводилось. Теперь-то он рано или поздно туда доберётся. Но не сейчас. Сейчас все его мысли стремились к столичному Медулису, где, если боги были милостивы, живёт его Ви и вместе с другими лицедеями играет свои роли во дворцах и храмах…

Хатхиши утверждала, что до этих артистов после священного пути обычным людям бывает не так-то просто добраться — на зрелища в главные храмы попадают только самые знатные сайхратцы, поэтому лицедеев разве что случайно можно встретить на улицах, ну или увидеть издали на шествии, стоя среди остальной толпы. В день перелома зимы как раз устраивается такое шествие.

— Перелом зимы… — протянул Иннидис и усмехнулся. — Я должен был добраться сюда ещё на прошлый перелом. Уже целый год прошёл...

— Всего лишь год, — возразила женщина и сразу продолжила: — Вообще-то я это к тому, что если Ви теперь и правда среди высших служителей Унхурру, то тебе сложно будет подступиться к нему в храме или после зрелищ. Лучше попытайся выяснить, где он живёт.

— Попытаюсь… Но вообще-то сначала я буду счастлив даже просто увидеть его издали, убедиться, что он жив и он здесь. Где, говоришь, проходит это шествие?

— По главным улицам и площадям столицы, — небрежно проронила женщина. — Пойдёшь за толпой — не ошибёшься.

— Ты точно не хочешь и дальше поехать со мной?

— В столицу? Нет уж, ни за что. Ненавижу её, — скривилась она. — Меня заманит туда только возможность отомстить. Но пока такой возможности нет.

Иннидис больше не стал настаивать, он знал, что с Медулисом у Хатхиши и впрямь связаны самые дурные воспоминания: именно там её и Киуши удерживали, прежде чем отправить рабами в Иллирин. И возможно, те, кто так с ними поступил, всё ещё живут именно в столице. Врачевательница же собиралась осесть в городе, в котором провела юность, ещё до знакомства со своим именитым любовником и рождения Киуши. Тронт — так он назывался — находился в сутках езды от Медулиса, и сейчас они как раз подбирались к нему.

Этот город оказался не в пример интереснее, приятнее и красивее Драхоса. Даже Аннаиса оживилась, выглядывая из повозки и с любопытством озираясь, разглядывая жёлто-серые кирпичные дома с яркой черепицей, светлые особняки с множеством оконцев и высившийся посреди овальной площади монумент Времени, выполненный в виде богини, державшей в поднятых над головой руках колесо с восемью спицами.

В этом городе Иннидис с помощью врачевательницы довольно быстро снял несколько комнат на втором этаже трехэтажного доходного дома, где на некоторое время думал оставить Аннаису под присмотром Хатхиши и Каиты, пока не поймёт, что делать и где жить дальше. Сам же, сгрузив с повозки всё лишнее и оставив в упряжи одного только Арзура, отправился с Ореном в столицу. И хотя Хатхиши, которая могла спросить дорогу и перевести ответ, сейчас с ними не было, но заплутать на ведущем к Медулису широком тракте, вдоль которого то и дело попадались каменные указатели, было бы сложно.

Они въехали в столицу к исходу следующего дня и остановились на захудалом постоялом дворе (деньги стоило поберечь) на тихой городской окраине, где ночами не было ни фонарей, ни прохожих. Только собачий лай раздавался за оградами домов, и истошное кошачье мяуканье доносилось с узких переулков. Они успели как раз за день до большого шествия в честь перелома зимы.

***

Из Иллирина приходили туманные, тревожные, пугающие известия, и Вильдэрин, кое-как все эти месяцы сохранявший зыбкое душевное равновесие, чувствовал, что его рассудок пошатнулся и снова скатывается к полубезумию.

Слухи доносились разные, и если вторжение степняков на юго-запад Иллирина и война, полыхнувшая после нескольких лет подготовки и вялых стычек, мало кого удивляли, то поверить в события куда более странные было намного сложнее.

Несколько недель назад до Сайхратхи доползли разговоры, что цари Иллирина вместе с маленькой царевной исчезли. И одни доказывали, что правители сбежали, другие утверждали, что их убил кхан Отерхейна, а третьи вообще заявляли, что владыки принесли себя в жертву ради победы, чтобы спасти страну. И можно было бы усомниться в такой молве, но Белогривка, напрямую общавшийся с высшими сановниками и семьёй правителя Сайхратхи, подтвердил, что насчёт иллиринских царей действительно неясно, где они, хотя царевна то ли обнаружилась, то ли никуда не исчезала, и теперь от лица девочки правит её бабка, Гиллара Уллейта. Пока цари не вернутся.

Но по-настоящему страшными и необъяснимыми казались смутные противоречивые вести, достигшие приграничных сёл Сайхратхи вместе с иллиринскими беженцами, а дня три назад, уже с местными жителями, добравшиеся и до столицы. Рассказывали о смертельных ураганах и землетрясениях по всему государству, о вышедшем из берегов море, подчистую смывшем рыбацкие посёлки, о реках, затопивших стоявшие на них города, и о тучах пепла, накрывшего провинции на юге: то в Отерхейне извёргся вулкан, и ветер домчал золу и гарь до окраин страны. Будто боги прогневались на что-то, вот и обрушили на Иллирин Великий сразу все беды.

Именно эти, последние, известия и ввергли Вильдэрина в ужас, грозящий свести с ума. Ведь там, в Иллирине, на юге, до сих пор жил его Иннидис! И Аннаиса, и Хатхиши, и Рэме, и другие его друзья! И кто знает, что теперь с ними со всеми. А он даже и на то своё письмо Иннидису ответа так и не получил и не знал, добралось ли оно. От знакомых Белогривки тоже почти ничего не удалось узнать, кроме того, что Иннидис и правда был осуждён за укрывательство беглого раба и на него наложили штраф. Однако это всё, что они сообщили. И если он находился где-то в заключении, когда иллиринская земля затряслась, Тиуса вышла из берегов, а весь юг накрыло слоем пепла…

Вильдэрин до боли сжимал пальцами виски, чтобы не думать о самом страшном, но не думать не мог. Впервые услышав эти слухи, он вне себя бродил по городу и то порывался сесть на любой корабль в порту, только бы он шёл к берегам Иллирина (но таких безумцев не оказалось), то без цели и смысла наворачивал круги. От Площади Поселенцев вниз по скульптурной аллее к Лошадиной улице, а оттуда вверх по Шёлковой дороге снова к Площади Поселенцев.

В тот день он не пошёл в столичное книгохранилище, хотя обещал: просто не нашёл в себе сил. Тогда, летом, желая оставить себе меньше времени для тревог, он договорился (не без помощи Наемийнена), что раз или два в неделю будет приходить, чтобы переписывать какую-нибудь из рукописей, которую ему доверят. Такая работа казалось замечательным способом заглушать беспокойство и навязчивые мысли, читать что-то новое, чего ему всё-таки здорово не хватало ещё с тех пор, как его отослали из царского дворца Эртины, а заодно получать кое-какие дополнительные деньги.

Но сейчас уже ничто не способно было унять его отчаяние и страх. Уж точно не переписывание манускриптов. Ладно хоть в нынешнем храмовом представлении, посвящённом зимнему перелому, у него была не очень большая и значимая роль: есть надежда, что в своём состоянии он всё-таки не подведёт других.

Явившись в храм накануне праздника, чтобы вместе с остальными подготовиться к представлению, он обнаружил, что в перерывах то и дело тянется пальцами к волосам и беспорядочно плетёт косы, не в силах прекратить. Его не останавливало и то, что волосы были собраны в высокий хвост, и ему приходилось сначала вытягивать и освобождать из него пряди, прежде чем заплести. И только когда Эмезмизен перехватил его руку и силой опустил вниз, Вильдэрин опомнился.

Так не могло продолжаться… Надо было выдержать этот и следующий день, а потом… Он не знал, что сделает потом, но ясно было, что просто ждать больше не сможет.

Ему всё-таки удалось взять себя в руки, и свою небольшую роль в праздничном зрелище он отыграл действительно хорошо. На шествии же от него только и требовалось, что ехать верхом, красиво держась в седле, сохраняя на лице невозмутимость и изредка улыбаясь отстранённой улыбкой, что было вовсе не сложно, и с этим Вильдэрин тоже справился.

После шествия он провёл ещё несколько часов в храме с другими служителями, но к себе вернулся довольно рано, в вечерних сумерках. По пути столкнулся с Саргу Римушем, молодым, но очень искусным мастером, одним из постоянных переписчиков в главном книгохранилище столицы, с которым сдружился ещё в первые дни, когда стал туда вхож. Приятель мимоходом упрекнул за то, что он давно не появлялся в книгохранилище, и тут же завёл шутливую беседу, зазывая его в гости к их третьему знакомцу, к которому сам сейчас и шёл — праздновать. Вильдэрин отказался, но поскольку его дом лежал как раз на пути туда, то Саргу, так уж вышло, проводил его до самых ворот, всё это время непринуждённо болтая. Вильдэрин кое-как поддерживал разговор и еле-еле выдавливал улыбки, хотя в иное время шутки приятеля его изрядно веселили. Но не сегодня. В воротах они наконец распрощались, и Вильдэрин, кивнув привратнику, быстро миновал двор и скрылся в своей комнате. Ещё только-только стемнело, а он уже выпил приготовленный поварихой настой сонных трав и собирался лечь спать, но постучала и вошла Энкиша, служанка, держа в руках увесистую шкатулку.

— Тебе передали дар, господин.

— Поставь, пожалуйста, туда, — указал Вильдэрин на узкий высокий столик у окна. — Спасибо.

Наверняка там какие-нибудь украшения, дорогая ткань или что-то вроде этого. Хотя могла оказаться и змея — случалось и такое. Вильдэрина в тот раз спасло чудо — очень широкий браслет на запястье, о который змея ударилась, прежде чем он отдёрнул руку. Он до сих пор не знал, кто был тот ненавистник, пожелавший его убить, но теперь все подарки, которые, как и предупреждал Белогривка, ему делали время от времени, открывал с осторожностью и редко сразу.

Сегодня же и вовсе было не до даров. Он хотел быстрее уснуть и быстрее проснуться, чтобы заняться поисками Иннидиса: для этого нужно было хоть что-то соображать, требовалась свежая голова. Он обязательно должен был придумать, как это сделать, и обязательно его найти. Потому что не могло быть так, чтобы Иннидис сгинул. Не могло быть так, чтобы Вильдэрин больше никогда не заглянул в его яркие сияющие глаза, не провёл рукой по вьющимся пушистым волосам, не коснулся красивого сильного тела и не ощутил на себе его любящих прикосновений. Не могло быть, чтобы он никогда больше не услышал его глубокий голос и сам не сказал ему о своей любви.

Вильдэрин довольно долго лежал на кровати и уже опасался, что так и не уснёт, но всё-таки сонные травы подействовали, и когда вечер ещё даже не перетёк в ночь, он почувствовал, как его утягивает в забытье.

***

Толпа и впрямь не дала потеряться. Достаточно было пристроиться рядом, и она сама увлекла по течению, а Иннидиса ещё и каким-то чудесным образом вынесла к переднему краю. Правда, Орен затерялся где-то позади, но он не пропадёт, вернётся в случае чего на постоялый двор, дорогу помнит. Наверное, это неправильно, но Иннидису было сейчас совсем не до него. Он до боли в глазах всматривался в проезжавшие мимо колонны всадников, привставал на цыпочках, чтобы не мешали чужие головы, и до ужаса боялся проглядеть лицедеев, среди которых надеялся увидеть Ви и не мог даже представить, что испытает, если вдруг возлюбленного среди них не окажется.

В торжественной колонне, насколько понял Иннидис, шли и ехали жрецы от самых разных культов, и люди из толпы выкрикивали имена богов и их служителей, которые он едва различал до тех пор, пока не услышал «Унхурру! Унхурру!», а потом «Наемийнен», и там, дальше, среди прочих имён прозвучало и долгожданное — Текерайнен. Иннидис ещё не видел его, но от одного только имени, от осознания, что его Ви здесь, губы сами растянулись в улыбке и, кажется, он даже издал совершенно безумный смешок.

А потом он увидел: любовник ехал среди других артистов, как и все они, на вороном коне, божественно прекрасный, с волосами, усеянными золотом и собранными в тяжёлый пучок высоко на затылке. Они оставляли открытой изящную длинную шею и небольшое чуть заострённое кверху ухо. Правое. Левую сторону Иннидис не видел, но, похоже, Ви наконец-то перестал стесняться своего увечья. Соблазнительный изгиб шеи так и просил, чтобы по нему ласкаючи провели рукой!

Даже издали при взгляде на любовника у Иннидиса захватывало дух! Это был он, он был жив, и у него всё было хорошо. И пусть сейчас, в этой колонне и среди этой толпы красота Ви казалась холоднее зимы. Пусть в улыбке, которой он одаривал чествующих его, сквозил лёд, а приветственный взмах холёной руки выглядел неторопливо надменным, всё равно Иннидис знал, что его Ви совсем другой — мягкий и отзывчивый, а весь этот холод — лишь видимость.

Иннидис несколько раз выкрикнул его имя — настоящее, данное при рождении: Вильдэрин. Он сам не знал зачем, ему просто хотелось кричать его, и он кричал. Естественно, Ви не услышал, да Иннидис и не рассчитывал. Сегодняшний день и без того стал для него самым счастливым днём за весь этот мучительный год. Улыбка не сползла с его лица и тогда, когда артисты проехали мимо и скрылись где-то впереди, выше по улице, а мимо Иннидиса двигались уже какие-то совершенно другие всадники.

Шествие закончилось после полудня, и следующие часы Иннидис потратил на то, чтобы по совету Хатхиши выяснить, где живёт Текерайнен. Это оказалось сложнее, чем он думал. Вопрос «знаешь, где живёт Текерайнен?» он поначалу едва выговаривал непослушным языком, зато через пару часов произносил уже в совершенстве и даже выхватывал из ответов прохожих отдельные знакомые слова. Вот только все ответы сводились к тому, что люди либо не знали, где его дом, либо не желали говорить. В итоге повезло Орену: слуге встретился иллиринец, живущий здесь относительно давно, они разговорились, и нечаянный знакомый подсказал, где найти нужный дом.

И вот, Иннидис стоял теперь перед этим домом, смотрел на ворота с искусно выполненными звериными мордами из бронзовых завитушек и не знал, что же ему делать. Мрачный щекастый охранник его и на порог не пустил. Отдельными сайхратскими словами Иннидис пытался объяснить ему, что знаком с хозяином дома, но привратник сказал что-то вроде: все так говорят. Иннидис запоздало пожалел, что снова не задумался о своём внешнем виде и пришёл в простой дорожной одежде. Если бы выглядел более внушительно, то о нём с большей вероятностью сообщили бы Вильдэрину. Ну или если бы он лучше знал местное наречие и сумел как следует все объяснить. Может, всё-таки найти переводчика и вернуться сюда с ним? Ну или сторожить у дома, дожидаясь, пока Ви выйдет из него или, наоборот, зайдёт? Потому что где он сейчас, Иннидис понятия не имел.

Хотя можно было сделать и кое-что ещё …

Взяв извозчика, Иннидис вернулся на постоялый двор, отыскал среди неразобранных вещей чернила с бумагой, быстро нацарапал короткую записку и вложил её в шкатулку, где уже лежал трактат о пропорциях тела и незаконченный список. Тот самый, который Иннидис обещал привезти с собой в Сайхратху, чтобы Ви мог его завершить…

Оседлав Жемчужинку, он быстро — ещё даже не стемнело — приехал к дому Вильдэрина и со словами: «Подарок. Для Текерайнена», — вручил шкатулку привратнику.

Теперь оставалось только ждать. И если вдруг Иннидис стал для Ви прошлым (он не хотел в это верить), то у парня будет возможность избежать тяжёлой встречи и прислать в ответ записку, содержащую что-то вроде горячей благодарности за былое, искренние заверения, что всегда поможет, если потребуется, и тысячи извинений, что не оправдал доверия. Если же Иннидис дорог ему по-прежнему, то Ви, конечно, приедет к нему лично.

О том, что Вильдэрин может вовсе не ответить, он даже мысли не допускал: его любовник попросту не такой человек, чтобы с пренебрежением относиться к чувствам других людей.

***

Вильдэрин вот уже третий день пытался найти отчаянных парней, владеющих оружием, кто согласился бы отправиться с ним в Иллирин верхом или на корабле — как угодно. Но желающих не находилось. То ли у него просто не было столько денег, чтобы ради них люди готовы были бы рискнуть своими жизнями, то ли, что вероятнее, страх был слишком велик даже для самых рисковых и охочих до наживы вояк. Казалось, что всем ясно: в Иллирине (и, как выяснилось, в Отерхейне тоже) не просто так разгулялись стихии, и это не просто стихии — это ярость богов. Эти земли прокляты, и все, кто на них остался, тоже.

Рассказывали, что жители приграничья уже с опаской поглядывали на беженцев и, хотя обратно пока не гнали, кровом и пищей делились с неохотой, опасаясь, что проклятие перейдёт и на них. И даже в столице начали относиться к иллиринцам с некоторой настороженностью, даже к тем, кто жил здесь не один год. Это всё было ужасно несправедливо — и дурное отношение к людям, и так лишившимся всего, и недоверие к тем, кто давно уже осел тут и до сегодняшнего дня чувствовал себя дома. В иное время это вызвало бы у Вильдэрина ещё больше непонимания, но сейчас он способен был думать только о том, как бы вернуться в Иллирин и найти там Иннидиса, а потом, если получится, и остальных.

Наемийнен утверждал, что рано или поздно обязательно появятся готовые рискнуть, ведь всегда есть те, кому нечего терять. Вильдэрин был признателен, что Белогривка не стал его отговаривать и убеждать остаться, что не взывал к чувству долга перед Унхурру, храмом и другими служителями. Наверное, знал, что это не поможет, либо догадывался, что в таком душевном состоянии Текерайнен всё равно не сумеет как следует исполнять своё служение. Возможно, мужчина даже успел пожалеть, что забрал его с собой из Иллирина… Хотя ни словом, ни взглядом он этого не показал, а, напротив, отнёсся с видимым пониманием.

После очередного отрицательного ответа от очередных наёмников, опять вернувшись ни с чем, Вильдэрин без сил рухнул на твёрдое кресло, покрытое плетёным шерстяным полотном с ярким птичьим орнаментом. Он опустошённо смотрел на светлую стену перед собой, потом переводил взгляд на три маленьких, в ряд, оконца, на узкий бронзовый стол под ними, и снова скользил взглядом по стене. Так же рассеянно проследил за Энкишей, смахивающей пыль с поверхностей: когда он вошёл в комнату, женщина уже занималась этим. Хотела уйти, чтобы не мешать, однако она ему и не мешала, так что он не стал прерывать её работу, к которой потом ей иначе пришлось бы возвращаться заново.

Измученный скорее тревогами, чем какими-то делами, Вильдэрин прикрыл ладонями напряжённые, усталые глаза, но в следующий же миг распахнул их и подпрыгнув на кресле от резкого металлического грохота и вскрика служанки. Оказалось, что женщина неловко задела обитую медью шкатулку на столе, и та полетела на каменный пол, открывшись, и оттуда посыпались какие-то листы.

— Ох, извини, господин!

Она уже вознамерилась всё собрать, но не успела — Вильдэрин подлетел раньше и, удержав её, сам склонился над рассыпавшимися по полу страницами и раскрывшимся трактатом.

— Откуда… — прохрипел он, а сердце бешено колотилось о рёбра, и дыхание перехватывало. — Откуда это здесь, Энкиша?

Женщина по-своему поняла его вопрос и испугалась.

— Привратник Нимуд сказал, что какой-то господин вручил, — взволнованно заговорила она. — Какой-то иноземец. Я передала тебе этот ларец в день перелома зимы, помнишь? Нам показалось, что там ничего такого… Не стоило этого делать?

— Нет, что ты… Стоило… — бормотал Вильдэрин, шаря дрожащими пальцами по листам, желая плакать и смеяться одновременно. — Конечно стоило! Все хорошо, Энкиша, спасибо. — С его губ вдруг сорвалось какое-то совершенно глупое детское хихиканье.

Столь странное поведение внешне обычно спокойного, хоть и немного печального господина привело женщину в явное замешательство. Склонная опекать тех, кто младше неё, Энкиша, наверное, посчитала, будто с ним всё-таки что-то не так, и что виноваты в том она и эта шкатулка, и потому надо срочно исправлять содеянное.

— Господин, давай я всё уберу, — решительно проговорила она, наклоняясь к разбросанным страницам. — И с глаз долой!

— Нет, — сказал Вильдэрин, мягко удержав её за запястье. — Всё хорошо, честное слово. Я просто не ожидал увидеть это здесь, но очень рад, что увидел. Спасибо тебе. Ты можешь идти, правда.

Все ещё поглядывая на него с подозрением, женщина легко поклонилась, что со стороны, должно быть, выглядело забавно, учитывая, что её господин стоял на полу на четвереньках, собирая разбросанные страницы, а она стояла над ним.

Когда она ушла, Вильдэрин, больше не скрываясь, любовно гладил знакомые листы и судорожно перелистывал трактат. Когда же из него выпала короткая записка, он рассмеялся от счастья и расплакался от облегчения.

Ему понадобилось ещё полчаса, чтобы унять нервическую дрожь в пальцах и успокоить дыхание, а затем он оседлал солового Шафрана и помчался на постоялый двор в Горшечный переулок.

***

В мрачноватом отупении Иннидис смотрел на Орена, начищавшего Жемчужинку под навесом при постоялом дворе. Там же, у коновязи, переминалась с ноги на ногу хорошая соловая лошадь, и это, видимо, значило, что в таком дешёвом месте, где останавливались мелкие торговцы и большие семьи ремесленников, по неведомой причине объявился небедный постоялец. Ну или такой же скиталец, как Иннидис, понимавший, что деньги на всякий случай лучше поберечь, ведь неясно, что уготовано в будущем…

Слуга заметил его и обернулся.

— Господин, ты уже вернулся? — с непонятной весёлостью спросил он.

— К сожалению, без хороших новостей, — буркнул Иннидис, который полдня пытался пробиться хотя бы в один из храмов Унхурру, но его никуда не пускали. Как ему показалось, потому что он чужеземец.

Уставившись в землю перед собой, он поплёлся к входу на постоялый двор. Орен неуверенно крикнул вслед:

— Господин, там наверху это…

— Неважно, — не дослушал Иннидис, решив, что речь идёт или о беспорядке, или об очередной дохлой крысе.

Он миновал дурную таверну на первом этаже, рассеянно кивнув хозяину, прошаркал вверх по влажным и оттого как будто запачканным деревянным ступеням, прошёл по тёмному коридору и наконец толкнул ненадёжную поцарапанную дверь, которая запиралась только изнутри.

Он вошёл — и унылая опостылевшая комнатушка вдруг озарилась светом и показалась ему прекраснее любого дворца. Потому что там, у окна, стоял Ви и вмиг обернулся на звук открываемой двери. Взволнованный, с горящим взглядом и совершенно точно влюблённый!

«Ви!» — хотел выдохнуть Иннидис, но не смог. Голова закружилась, и сбилось дыхание, и он даже отступил, потрясённый, врезавшись спиной в дверь.

А Вильдэрин вдруг растерянно пробормотал:

— А я в окно тебя высматривал… А ты с какой-то другой стороны подошёл? — В следующий миг Ви мотнул головой, отгоняя замешательство, подлетел к нему, шумно выдохнул и крепко обнял. Так и застыл, прижимая его к себе, прижимаясь сам всем телом, от которого исходило исцеляющее, уютное тепло. А потом Ви счастливо засмеялся, покрыл поцелуями его лоб и щеки и заговорил быстро-быстро, на одном дыхании: — Иннидис, мой Иннидис, я так боялся, я так сильно боялся, что ты не приедешь, и я никогда тебя больше не увижу! Но ты здесь, ты рядом, ты со мной, мой Иннидис, я так безумно счастлив, что, кажется, задыхаюсь… — и его дыхание и правда было частым и сбивчивым, а скулы окрасил румянец столь яркий, что мог сравниться с его винного цвета длиннорукавной туникой.

— А я боялся, что вдруг ты меня уже не ждёшь… — прошептал Иннидис и наконец отмер, скользнул ладонями по его плечам и шее, уткнулся лицом куда-то чуть повыше ключицы и зажмурился, втянув ноздрями его запах, который всегда дурманил его сильнее любых благовоний.

— Разве я мог не ждать?! — с горячностью выпалил Ви, прижался губами к его макушке и п погладил пальцами по затылку. — Я же так люблю тебя! Я чуть с ума не сошёл! Я чуть не стал твоим безумным Ви. — Он вдруг поднял его лицо за подбородок и слегка сдвинул брови. — Почему, почему ты просто не пришёл сразу же ко мне домой?

— Потому что просто прийти к тебе домой оказалось вовсе не так-то просто, дорогой мой, — с ласковой насмешкой ответил Иннидис.

— Но почему… — начал Ви, а потом округлил глаза. — Прости! Я такой недотёпа, что совсем не подумал... — повинился он, но Иннидис на это ничего не сказал, зато наконец-то прильнул к его губам в поцелуе. Как же он по нему скучал!

— Но знаешь, - шептал Ви в перерывах между поцелуями, - это может быть наш дом, если ты только захочешь…

— Конечно да…

Он смотрел на его лицо, горящее радостью и оттого ещё более красивое, и он пробежался пальцами по его шраму, который оказался уже не совсем шрамом: Вильдэрин не был бы Вильдэрином, если б не умудрился даже свой изъян превратить в украшение. Теперь от верхней, целой половины уха, повторяя его отсутствующую мочку, шёл ряд ажурных золотых колец, которые держались на полукруглой золотой же проволоке. По шраму же и возле него тянулась на удивление искусная татуировка в виде молодого виноградного побега, и Иннидис догадывался, что именно побудило Ви выбрать именно такой рисунок.

— Тебе нравится? — с лёгкой тревогой спросил Ви, заметив его взгляд. — Просто мне надоело, что я никогда не могу собрать волосы, вот и…

— Очень, — прервал его, улыбаясь, Иннидис. — Очень нравится. Ты прекрасен всегда, мой милый.

— Но ты ведь продолжишь любить меня и тогда, когда я стану старым и некрасивым, правда? — с лукавинкой спросил Ви.

Выражение его лица и до боли знакомая интонация будто вернули Иннидиса в те дни, когда они вместе жили в доме из белого камня недалеко от Тиусы, и Ви то заигрывая, то на самом деле беспокоясь, задавал похожие вопросы. Иннидис рассмеялся.

— Конечно да. Тем более что я стану старым и некрасивым куда раньше.

Вильдэрин посерьёзнел.

— Никогда. Ты для меня никогда не будешь некрасив, зеленоглазый мой. И не только внешне… Ты для меня совершенен! Весь и полностью. Я восхищаюсь тобой! И то, что ты сделал, и сколько ты для меня сделал… Я не знаю, кто из людей вообще на такое способен. Никто и никогда не любил меня так сильно! И я… я тоже никого не любил, как тебя!

А потом всё было, словно в пьянящем тумане, и всё в том же тумане они двое и Орен доехали до дома Ви, скрытого за воротами с бронзовыми звериными завитушками и окружённого кустами розмарина. И оказалось, что в нём, в этом доме, у Иннидиса уже есть место для мастерской и своя комната с балконом, смотрящим на главный вход и верхушки деревьев. А внутри широкая кровать из сосны, и круглый гранитный стол, и зеркало рядом, и бронзовое кресло с тахтой... И Ви сказал, что этот дом, как и он сам, всё это время дожидался Иннидиса, и только когда дождался, стал по-настоящему живым.

— Ты купил его? — удивился Иннидис.

— Снял, — уточнил Ви. — Я, конечно, не бедствую, но так сразу приобрести подобный дом не могу. Но однажды я его выкуплю для нас, такое возможно… Если ты только захочешь.

— Захочу. Но мы можем сделать это вместе, дорогой мой. Так выйдет быстрее. Если захочешь ты…

— Спрашиваешь! — со смехом воскликнул любовник.

Этот вечер и эту ночь они двое провели в комнате Ви. И как же наскучался Иннидис по своему нежному возлюбленному! Так, что теперь не мог им надышаться, не мог налюбиться, налюбоваться и наслушаться!

Вильдэрин расспрашивал его обо всем, но Иннидис едва мог ответить, только улыбался, и тогда Ви говорил сам. Он рассказывал о Сайхратхе, и обещал показать скульптурную аллею, и как в утреннем тумане в порту кричат чайки и отчаливают большие корабли. Говорил он и о своих занятиях, о служении Унхурру, но ещё больше о том, как переписывает рукописи и не где-нибудь, а в главном столичном книгохранилище.

— И меня там считают очень хорошим переписчиком, — хвастался его не лишенный тщеславия возлюбленный, а Иннидис просто наслаждался красотой его голоса и плавным звучанием его речи.

А потом, среди ночи, Иннидис повернулся на другой бок и тут же пробудился оттого, что Ви вдруг вскрикнул в испуге, протянул к нему руку, и только нащупав его плечо, вздохнул с облегчением и, кажется, вновь уснул. Иннидис прекрасно разгадал это его порывистое движение и испуг: ему тоже случалось так вскрикивать посреди сна, если вдруг казалось, что Ви куда-то исчез.

— Милый мой, — шепнул Иннидис, целуя его в висок и с улыбкой на губах снова засыпая.

Только утром, когда по своему обыкновению, словно они и не расставались, Вильдэрин принёс себе кофе, а ему горячий медовый напиток, на Иннидиса обрушились пугающие известия, о которых вчера Ви умолчал, по-видимому, намеренно.

— Здесь много болтают о том, что творится в Иллирине, — осторожно начал любовник, присев рядом с ним на кровать и забрав у него опустевшую чашу, отставив её на покрытый тканым ковром пол. — Честное слово, от этих слухов я чуть не обезумел от страха за тебя. Ещё немного, и правда утратил бы рассудок. Как ты выбрался?

— А что говорят об Иллирине? — он отлип от кованой спинки кровати, выбрался из-под серого шерстяного одеяла и спустил ноги на пол. От камня, хоть и прикрытого ковром, потянуло холодом, и Иннидис, поджав ступни, спрятал их обратно под покрывало. — Когда я уезжал, начиналась война…

— Так ты ещё совсем ничего не знаешь… — вздохнул Ви.

И он рассказал. Выслушав любовника до конца, Иннидис оцепенел и сидел какое-то время молча и не двигаясь, пытаясь осознать, переварить услышанное. А потом пробормотал в боязливой надежде:

— Это ведь не может быть правдой?.. Исчезновение царей и всё остальное… Царица Аззира — я ещё не говорил тебе, — она выпустила указ, в котором дала тебе свободу и признала невиновным. Благодаря одному доброму человеку из моего прошлого. И поэтому меня отпустили из долговой тюрьмы раньше срока. Это ведь было не так уж давно. А теперь, говоришь, она пропала? И царь? И поэтому разгулялись стихии?

— Так говорят...

Иннидис в ужасе покачал головой.

— Но там же… там же остались… Яккиден, и Мори с Чисирой, и Реммиена твоя, и Ортонар, и много других людей…

— Я тоже раз за разом мысленно перечислял имена, когда узнал, что там творится… И это было жутко… Я только рад, что среди этих имён теперь нет твоего, и Аннаисы с Каитой, и Хатхиши с Ореном… — Он зажмурился и мотнул головой, будто вспоминая, как это всё было, а затем прильнул к Иннидису. — Но ещё я надеюсь… я хочу верить, что все они, кто остался, всё-таки уцелели. И я прошу об этом богов. В последние годы они были милостивы ко мне...

— Мори и Чисира уехали в деревню к родне… Среди глинобитных хижин при землетрясении должно быть безопаснее, чем среди каменных домов… — сказал Иннидис, понимая, что пытается успокоить себя, однако надежда и в самом деле была. — И от реки деревня дальше… Они, кстати, передавали тебе подарок, — вспомнил он.

Сходив в свою (уже свою!) комнату, где до этого сгрузил вещи, он вернулся с медным браслетом от Мори и Чисиры и с письмом от Реммиены.

Браслет Ви надел сразу, по обыкновению покрутил его на запястье, полюбовался и сказал, что теперь это будет одно из самых любимых его украшений, и Иннидис не сомневался, что он не преувеличивает, хотя этот медный браслет и смотрелся простеньким и незамысловатым по соседству с золотыми.

Следом Ви развернул письмо от Реммиены и, наблюдая за выражением его лица, Иннидис видел, что в основном написанное вызывает у него улыбку, которая, впрочем, после прочтения сменилась грустью. Наверное, он задумался, жива ли ещё его Рэме и в порядке ли.

— В основном она тут даёт советы, как жить и не быть наивным дурнем, — спустя минуту поделился он, улыбнувшись снова. — И ещё говорит, что будет скучать по мне и что желает нам с тобой счастья, и что мы этого заслуживаем. — Он ещё немного помолчал, а потом сосредоточенно и с мольбой посмотрел Иннидису в глаза. — Ты прошёл ради меня через невзгоды…

— Ради нас.

— Родной мой! Если бы я только мог уберечь тебя, то, честное слово, уберёг бы! Пожалуйста, не жертвуй собой больше! Ни ради меня, ни ради кого! Давай, если когда-то ещё что-то такое понадобится, то мы разделим это вместе… Но не ты один! Я знаю, что иногда так сильно хотел увидеть твою любовь, что бывал очень… назойливым? Навязчивым? Как в тот вечер, когда мы решили, что я уеду… И ты ведь, наверное, уже тогда всё знал, а я, помню, будто требовал от тебя каких-то… доказательств?.. И наверное, я даже не могу обещать, что никогда не буду таким снова, иногда это как будто само собой происходит, а я только потом понимаю… Но поверь, я бы никогда не захотел таких доказательств. Да и никакие другие мне на самом деле тоже не нужны. Ведь ты рядом, и я чувствую твою любовь.

— Я верю, милый. Но доказательства, по-видимому, нужны были мне самому, от меня самого и обо мне же самом, — криво усмехнулся Иннидис, хоть и не был уверен, что Ви правильно его поймёт. — Похоже, я их получил, и теперь знаю себя немного лучше.

— И я тоже хочу с каждым днём узнавать тебя всё лучше, — сказал парень, а в следующую минуту сменил серьёзную интонацию на шутливую. — А ещё знаешь, о чём я сейчас подумал? Что теперь я дважды твой спасёныш.

— Ты дважды моё чудо, — рассмеялся Иннидис.

Всю следующую неделю они занимались тем, что перевозили сюда из Тронта Аннаису, Каиту, овчарок и оставшиеся вещи. Ви поехал с Иннидисом, чтобы помочь и чтобы увидеться с Хатхиши. Врачевательница при виде парня разразилась сразу и радостными возгласами, и ворчанием на то, что он, видите ли, сделал себе на шее не пойми что, а если б заразные испарения из воздуха попали в рану, без башки бы остался. Счастливый Вильдэрин не спорил, только кивал и улыбался в ответ.

Слуги Ви поначалу растерялись от непредвиденной суматохи, начавшейся в доме. Пожалуй, они испытывали сейчас нечто подобное тому, что испытал Иннидис, когда в его тихом особняке впервые появилась Аннаиса. И хотя сейчас подросшая девочка была не в пример спокойнее, но и тут, осмотрев свою комнату, она заявила, что нужно всё в ней переделать. И лишь потом догадалась оглянуться на Ви и спросить:

— Можно?

— Только если не станешь крушить стены, — посмеялся Ви.

Несчастный привратник Нимуд, вообще-то оказавшийся славным парнем, теперь каждый раз при виде Иннидиса отчаянно смущался, памятуя, как совсем недавно не пускал его на порог. Иннидис обещал себе, что как только освоит сайхратский, обязательно скажет ему, что ничуть не сердится и что вообще-то он прав, ограждая своего господина от назойливых посетителей. Пока же он усиленно ему улыбался при каждой встрече, но привратник, кажется, принимал его улыбки то ли за смех, то ли за насмешку и всё равно терялся.

Сайхратский Иннидису пришлось осваивать куда скорее, чем он думал и рассчитывал. А всё Ви, который заявил им с Аннаисой, что станет учить их обоих местному наречию каждый день, когда не занят в храме. Аннаиса хотела бы каждый день учиться танцам, а не языку, а Иннидис и вовсе предпочёл бы проводить время с любовником иным образом, но Вильдэрин оказался непреклонен, утверждая, что это очень важно. Впрочем, один день в неделю он всё-таки выделил для танцев с Аннаисой — но и только. В ответ на её капризы отвечал, что чаще они станут заниматься, только когда ей уже не нужно будет учить сайхратский.

В итоге Аннаиса показала себя куда более усердной и способной ученицей, чем Иннидис. Поначалу Иннидис и вовсе чувствовал себя так, будто вернулся в отрочество, когда чуть ли не со всех занятий норовил сбежать, чтобы схватиться за уголь для рисования. Только вот когда он попробовал сбежать от любовника, уже второй час заставлявшего их повторять фразы на сайхратском, понял, что это не так-то просто сделать. Хотя казалось бы: это же его чуткий, понимающий, немного неуверенный Ви, которого обычно легко смягчить. Но этот Ви вдруг зыркнул на него таким взглядом, что Иннидис сначала рассмеялся от неожиданности, потом растерялся, а потом плюхнулся обратно на скамью, словив на себе вдобавок ещё и насмешливо-злорадный взгляд Аннаисы: мол, не одной же мне страдать.

Зато спустя несколько недель, когда сайхратский уже перестал казаться настолько сложным и непривычным, заниматься стало куда интереснее. Иннидис даже вошел во вкус, не говоря уже об Аннаисе. Племянница вообще начала учить местное наречие ещё и в свободное время, но в этом была заслуга уже не Ви, а красивого юноши по соседству, которого Аннаиса как-то разглядела, гуляя, и теперь при каждой встрече пыталась завести беседу. Юноша, которому на вид было лет восемнадцать, смотрел на поклонницу тринадцати лет, как на неразумное дитя, но был неизменно доброжелателен, так что племянница не сомневалась, что однажды покорит его сердце.

Они много гуляли по Медулису, и скоро Иннидису стали хорошо знакомы и дома на Гранатовой улице, и шумный порт, где в утреннем тумане причаливали и отчаливали корабли и кричали чайки, и скульптурная аллея, восхитившая своими необычными для города статуями, и даже запутанные ремесленные и торговые переулки.

Через месяц он наконец обустроил мастерскую, и у него даже появился первый, пока небольшой заказ. Но скоро, он не сомневался, их станет куда больше. Не столько благодаря его дару (как утверждал Вильдэрин), сколько из-за того, что он любовник Текерайнена (как считал сам Иннидис). Впрочем, это ничуть его не смущало — в первое время всё в помощь, зато потом, когда его узнают лучше, он сможет сам выбирать, за какие заказы браться, за какие — нет, а когда и вовсе работать над собственными задумками.

Но едва ли не прекраснее всего в его новой жизни было то, что здесь, в Сайхратхе, они с Ви наконец могли быть вместе открыто, в любом месте и в любое время, когда захотят. Они посещали вместе купальни, и храмы, и даже пиры, куда их обоих ввёл Белогривка, хотя они не стремились бывать на них часто: Иннидис потому, что всегда был к ним равнодушен, а Ви не очень-то любил повышенное к себе внимание чужих людей и, в отличие от тех же Белогривки или Эмезмизена, не наслаждался им.

Зато внимания Иннидиса он порой едва ли не жаждал, и тогда льнул к нему, и бросал свои дразнящие и манящие взгляды, и лукаво улыбался, затевая любовные игры. Иннидису казалось, что его возлюбленный просто не способен не быть соблазнительным и что даже если он попытается, у него ничего не выйдет. Что ж, он готов был снова и снова подпадать под его чары, и слушать его пленительные речи, и вдыхать его пьянящий аромат, и ласкать его податливо гибкое тело, и сам отдаваться ласкам тёплых и нежных рук и губ.

— Бесценный мой, зеленоглазый, — распевно и неторопливо наговаривал ему Вильдэрин перед сном, завораживая словами, которые, словно бусины, нанизывались одно на другое. — Я хочу, чтобы мы были вместе, даже когда рухнут горы и высохнут моря, когда умрёт само время и воцарится вечность. И когда звезды и солнце погаснут на небе, твой тихий свет озарит меня, защищая от холода и тьмы, согревая душу мою и освещая путь мой…

Так Иннидис и засыпал под его сладкие речи и струнные переливы, чтобы утром снова проснуться в его объятиях и опять быть бессовестно счастливым.