Повелителя Земли что-то печалит. Каждодневно и ежесекундно. Что-то тёмное, большое и страшное, не отпускает и болит, болит, болит. А он всегда терпит с холодным презрением, гордо и — самое главное — молча. У Ши Цинсюаня это не укладывается в голове.
Зачем держать внутри то, что грызёт? Выпусти это, и тьма рассеется. Цинсюань бы так и сделал. Не прямо, конечно, разве что поделился бы в тёплой беседе с братом. А с друзьями он бы шутил о своей печали, он бы громко смеялся над страхом и незаметно делился бы болью. Вряд ли кто-то бы понял, но под всеобщий смех это что-то — большое и страшное — таяло бы и пеплом слетало с его плеч.
Но Мин И хмуро молчит. Будто это что-то давно сгрызло его изнутри.
И Ши Цинсюань громко смеётся над непроизнесёнными словами о том, что его друга так печалит и злит, в надежде хоть немного уменьшить их тяжесть.
Мин-сюн часто, будто уснув, замирает, когда думает, что никто на него не смотрит, и может провести так целые часы. Порой во время таких его бдений Цинсюань ловит на себе особенный взгляд. Холодный и отстранённый, как и всегда, но ещё... Дикий. Голодный. Будто вот сейчас Мин И очнётся от наваждения, набросится и его, Ветерка, сожрёт. Это должно бы пугать, но Цинсюаню не страшно.
Ну, только если совсем чуть-чуть.
Конечно, Мин-сюн ни капельки не опасен, он бы и мухи в жизни не тронул, а уж его, Ветерка, тем более. Мин-сюн хмурый, и грубый, и выглядит обманчиво грозно, и весь этот вид напускной, ведь Повелитель Земли никогда и ничем никого (по крайней мере, у кого-нибудь на глазах) не обидел, но... Иногда, на мгновения, полные внезапной смутной тревоги, Повелителю Ветра мимолётно чудится, что его лучший друг, его спутник в делах, почти его тень — он слишком тихо ходит, слишком внимательно слушает, слишком хорошо прячет чувства. Как осторожный охотник. Думать о том, на кого он может охотиться, Цинсюань не желает и коротко трясёт головой. Давно не отдыхал и не веселился, вот и кажется всякое.
Нет, всё это точно не имело бы смысла. Ведь зачем бы Мин И тогда таскаться с ним в самими богами забытые земли по не стóящим внимания пустякам? Или каждый раз соглашаться в ответ на предложение где-нибудь перекусить? А ещё ему было бы незачем — Ши Цинсюань при мысли об этом каждый раз громко фыркает — потакать его совершенно ребяческому капризу и то и дело обращаться женщиной. Это глупо и совсем не обязательно, но Мин-сюн стал первым и единственным его другом, которого удалось уболтать провернуть эту маленькую шалость. Пусть даже он каждый раз соглашается, только чтобы Цинсюань от него наконец отвязался.
В женском облике Мин И особенно холодный, и острый словно бы от ярости, и самую чуточку угрожающий. Кажется бесстрастным, но глаза всё равно сверкают почему-то тоской и гневом. А ещё он так надменно смотрит, будто совсем не считает его, Цинсюаня, красивым. Глупости это, конечно. Разумеется, Мин-сюн никогда бы об этом не сказал, но это и не обязательно: и без того Ши Цинсюань то и дело краешком глаза видит, что от него не отрывают глаз. Это даже мило, и Цинсюань снова шутит, громко смеётся и притворяется, что ничегошеньки не замечает.
Слушать, что говорит Мин-сюн — плохая идея. В основном потому, что от него обычно ни слова не добьёшься, а даже если он и заговорит, почти ничего хорошего от него не услышишь. Поэтому Цинсюань его благоразумно не слушает. Мимо его ушей пролетают насмешки, упрёки и едкие замечания, всё то, что из уст любого другого небожителя превратилось бы в непростительное оскорбление, от Мин И — простой дружеский жест. И в ответ на очередное «С чего ты взял, что мы друзья?» Цинсюань широко улыбается и молчит. Пусть говорит, что вздумается. Всё равно если в театрально-трагичном жесте кинуться Мин-сюну на шею, его сердце (как и всегда) ощутимо забьётся чаще. Это подтверждает теорию о том, что к Мин-сюну просто нужно найти верный подход.
Когда Мин И сидит где-то один, у Цинсюаня от этого зрелища разрывается сердце: у него пустой взгляд, такой, словно никого вокруг нет, и он целую вечность провёл совсем-совсем один. Он горбится и равнодушно всматривается в какую-то видимую ему одному точку или так же равнодушно ест всё подряд, без разницы что. Цинсюань не знает, как назвать этот вид, потому что никогда прежде не видел опустошённых и одиноких людей. А может, просто не замечал. Но от пустоты в его взгляде кажется, что внутри у Повелителя Земли тоже пусто. Как будто всё, что у него когда-либо было, он однажды потерял.
У Цинсюаня от этого что-то неприятно свербит внутри, поэтому, чуть завидев друга, он тут же опрометью мчится навстречу, непременно с широкой улыбкой и каким-нибудь безобидным ехидным подколом. И пусть ему ответят несправедливым упрёком, или обидной шуткой, или внезапный гневным выкриком. Всё лучше, чем видеть Мин-сюна с потухшим мрачным взглядом куда-то в прошлое.
Повелитель Ветра старается заранее планировать свои встречи. Вообще-то, это совершенно не в его духе, но иногда просто жизненно необходимо куда-нибудь деться из-под вездесущего внимания брата; его друзей Уду почти всегда категорически не одобряет, а подвергнуть этому неодобрению Мин-сюна кажется Цинсюаню непростительным предательством. К тому же Повелитель Земли и сам настроен к его брату вопиюще недружелюбно. Можно подумать, что любое упоминание Уду выводит его из себя. Хоть Мин И тщательно и почти успешно пытается это скрыть, но его бледнеющие в такие моменты губы и лёгкая дрожь в пальцах для человека знающего недвусмысленно означают как минимум приступ ярости.
От этого ещё более странно, что Мин-сюн при случае и сам часто едва ли не ходит за Цинсюанем по пятам без всякой на то причины. Он может выдать очередную колкость, может смолчать в ответ на что угодно, но стоит его позвать — и Мин И уже рядом, хоть в бестолковой прогулке по Небесной столице, хоть в опасной тайной вылазке почти на краю мира. А когда Цинсюань открыл для себя магию еды, Повелитель Земли незамедлительно превратился в его постоянного спутника. Который всё так же мрачно огрызается, колется или игнорирует каждое слово, всё ещё таскаясь за ним, как привязанный.
И Цинсюань всё это видит, но теперь уже совсем ничего не понимает. Кроме единственной неизменной истины: что бы между ними ни происходило, Мин-сюн всегда в случае чего будет рядом.
Такие мысли всегда заставляют Повелителя Ветра глупо улыбаться и прятать лицо за веером, как какую-то наивную деви́цу. И хотелось бы не принимать заботу Мин-сюна всерьёз, но Цинсюаню на ум мгновенно приходит картина: как он, растрёпанный и вжавший голову в плечи, тревожно озираясь по сторонам, среди ночи разбудил гостившего у него Мин-сюна и, то и дело сбиваясь, без предисловий вывалил на него историю о приставшем к нему Божке-пустослове. Как позорно он перепугался, почуяв надвигающуюся беду, и как Мин И, выслушавший всю тираду с донельзя мрачным выражением лица, вместо привычного ему «Ну и что с того?», со скучающим видом уточнил, чем он может помочь.
Есть степень благодарности, которую словами не выразить, но Цинсюань всё равно очень старается, ведь с той ночи он ни дня не провёл в одиночестве. А повсюду сопровождавший его Мин-сюн, всё такой же холодный, нелюдимый и не спускающий с него глаз, незаметно становился всё ближе.
На душе у Повелителя Ветра теплеет, и хочется верить, что все его невзгоды непременно вскоре разрешится. И Мюн-сюн всё так же всегда будет рядом.
И всё обязательно будет хорошо.