Цзинлю сама по себе — стать и величественность; полная луна на звездном небе, внутри которой — пустота. Пустота, как черная дыра, сжирает, разъедает, как кислота, пустота пульсирует внутри, ей мало места и она хочет больше, больше, поглотить все, что только попадется ей на пути. Цзин Юань ощущает эту пустоту холодом на кончиках пальцев, мурашками по спине — даже спустя столько лет Цзинлю одним своим видом вызывает уважение. Смотришь на нее и не можешь отвести взгляда, ведь перед тобой — произведение искусства, острозаточенное, так, чтобы сразить в один момент. Истинная Галатея держит в руках меч, руки ее обагрены кровью, и в глазах ее — отражение пустоты.

Цзин Юань смотрит на нее украдкой, когда они подходят к Чешуйчатому ущелью, ловит взглядом блеск белых волос — они как первый снег. Цзинлю своим видом никак не показывает того, что с ней что-то не так: она спокойна и рассудительна, хотя и моргает будто бы заторможенно, нарочито медленно. Белесые ресницы плавно опускаются и поднимаются. В коралловых глазах пустота ощущается особенно сильно — поэтому среди Облачных Рыцарей единицы могут выдержать ее взгляд. Взгляд Цзинлю — взгляд человека уже сломанного, готового к смерти, почти жаждущего ее, да только вот беда: никто из Сяньчжоу не умрет никогда. И Цзинлю не умрет. Не умрет, потому что знает: ее сила полезна для Лофу.

Цзин Юань смотрит на нее украдкой, пока она встречается с мудрейшими старейшинами, пока она улыбается дежурно и вежливо, и смысл каждого брошенного слова от него ускользает. Если так подумать, Цзин Юань все еще не знает ничегошеньки о _ее_ прошлом. Его не интересует их совместное — _такую_ боль не забыть никогда, но Мара имеет некоторое свойство проявляться раньше у людей, больше подверженных психическим отклонениям, чем остальные. Цзинлю мало рассказывала о себе: даже лучистая Байхен не смогла растопить ее сердце, на ее вопросы Цзинлю либо отвечала максимально кратко, либо отнекивалась. Переводила тему, умело меняя формулировки, и суть Мастера Меча ускользала даже от Квинтета. Вот, что забавно: этот самый Квинтет создала она сама, она сама сформировала отряд, и пусть он не продержался долго, у Цзинлю, кажется, было много надежд на их совместное будущее. Цзин Юань смотрит на нее: в лучах солнца блестят каплями крови крапинки в ее глазах — они самые ценные рубины, контрастно на белоснежной коже. Цзинлю такая морозная и бледная, почти прозрачная; Цзинлю похожа на оживший, загримированный труп, или на куклу с механизмом. Повернешь ключик — и она перестанет работать. Цзинлю будто ненастоящая, соткана из лунной пыли и концов полумесяцев, и кажется, будто ее не существует — перед тобой наваждение. Цзин Юань сглатывает тугой ком в глотке, чувствуя, как что-то жжется под кожей необъяснимым чувством тревоги — наверное, это заторможенная реакция психики на происходящее. Он только что увидел призраков прошлого, и теперь они же — в его голове картинками; не изгнать их никак.

Цзинлю, ты действительно сон? Ты действительно существуешь? Реальна ли ты? Цзин Юань не выдерживает, и тянет руку, мягко касаясь чужой ладони в перчатке, и прикосновение это — невесомое, совсем-совсем легкое, но Цзинлю чувствует даже это и слишком резко одергивает руку. Цзин Юань ощущает, как глотку душит разочарование. Ладонь Цзинлю, обтянутая в перчатку — холодная-холодная.

— Что ты делаешь? — Цзинлю спрашивает спокойно, но в глазах Цзин Юань читает подозрение. Цзин Юань понимает, что, наверное, ведет себя странно, а их Мастер Меча не дурочка, ее не так просто провести. И тем не менее, вы не представляете, какая это пытка — находиться рядом с человеком, который раньше считался для тебя целым миром.

— У вас был очень задумчивый взгляд, — Цзин Юань и сам не понимает, врет ли он по привычке, или же говорит правду, затаившуюся в сердце — тут не угадаешь. — И эта задумчивость съедала все оставшиеся чувства. Знаете, как будто клячкой стирают карандашный набросок, но получается только порвать бумагу, протерев ней дыру. А через эту дыру ничего не видно — там буквально пусто. Вот примерно такой у вас был взгляд. Как эта черная дыра.

Цзинлю вскидывает брови. У Цзинлю очень красивые глаза, если так подумать: вкраплениями в них застывают гранатовые косточки, замороженные в толстой глыбе льда; покрытая инеем киноварь и неотшлифованный турмалин — немного приглушенный, будто бы мутный, покрытый сизой дымкой злой метели: ее глаза сверкают в свете солнца, и Цзин Юань щурится от солнечных зайчиков, которые отзеркаливают витражи лофуанских домов. У Цзинлю очень красивое лицо: очень нежные черты, пухлые губы, аккуратный нос — на нее одно удовольствие смотреть, но Цзин Юань пытается различить на ее лице хоть какие-то эмоции. Хоть каплю изменений. Но Цзинлю кажется непоколебимой даже после его слов: статуей застывает и смотрит так нечитаемо, что и не поймешь, что у нее там на уме, а после она переводит взгляд куда-то вдаль. Цзин Юань смотрит в сторону, но не видит ничего примечательного, и понимает, что Цзинлю снова закрылась в себе. Цзин Юань, возможно, попал в точку, но Цзинлю считает его слишком юным для способности к пониманию. Вот только _теперь_ Цзин Юань понимает куда больше, чем следовало.

— Знаете, мастер, черные дыры тоже когда-то были звездами.

— Вот только они сгорели, и от них осталась только пустота.

— Я думаю, вы тоже когда-то были звездой. Я думаю, вы были двойной звездой, неразлучной со своим отражением, но что-то случилось, и от звезды осталась одна лишь половинка. В конце концов, не каждому дано загораться.

— Верно. Кто-то сгорает, так и не выполнив предначертанное.

— Вот, что странно: если звезда всегда была неразлучна со своей сестрой, и если она сгорела, так и не успев осветить путь, почему же следом за ней не сгорела другая?

— Возможно, все дело в физике.

— Или в том, мастер, что иногда жизнь дорогого человека важнее, чем целый космос. Ради этого человека можно сгореть и самой.

Цзинлю переводит на него взгляд — снова; она смотрит на него устало и бесцветно, так, как смотрит человек, проживший бесконечно долгую жизнь. В ее глазах кольцом закручивается пульсар, и красная дымка — космическая туманность. Обилие красного и малинового абсолютно не вяжется с ее вечно холодным образом.

— Откуда такие мысли? Инсин что-то тебе рассказал?

— Ну что вы, мастер. В последнее время я общался только с Байхен.

Цзин Юань улыбается очаровательно — о да, он наглец, негодяй и хитрец, последний врунишка и ему практически не стыдно. Может быть, совсем капельку, потому что Цзинлю, даже с тем, _что_ она сделала, даже со своим статусом будущего предателя Лофу, даже с ее холодностью и отстраненностью от окружающего мира, все еще является для него родным человеком. Цзинлю все еще его прошлое, его томящаяся, нежная привязанность к былым временам, все еще образ, который не выходит из головы — он размытый и эфемерный, но он все еще _есть_, он все еще теплится в сердце ее наставлениями, он все еще искрится слабой надеждой. Надеждой на что? Цзин Юань не врет самому себе, Цзин Юань пережил столько боли, что не понятно, как он вообще живет, и он помнит каждый удар собственного оружия, каждый взмах мечом, каждый вынесенный смертельный приговор в Доме Кандалов. Цзин Юань помнит все, начиная от предательства Дань Фена и заканчивая сумасшествием Цзинлю. Цзин Юань помнит все — и никогда не забудет.

Так на что он надеется? На счастливый исход в этом будущем? На то, что Цзинлю поверит ему, послушает его? На то, что она хоть что-то ему расскажет? Цзин Юань не тешит себя надеждами, но почему-то именно сейчас понимает: выбора ему не предоставили. Лофу сгорел, вспыхнут пламенем, утонул в крови — свое любимое Цзинлю уничтожила собственноручно. Понимала ли она тогда, что творит? Что происходило в ее голове?

Цзин Юань понимает: даже если Дань Фен что-то ему расскажет — он не вернется.

Ему некуда возвращаться.

Можно только собственноручно убить причину катаклизма, спихнув все на жажду мести. Вот только Цзин Юань смотрит сейчас на Цзинлю, на вечно холодную и недоступную Цзинлю, и думает: а сможет ли? Не убил тогда — сможет ли _теперь_?

— Идут.

Цзинлю осведомляет холодно, чинно складывает руки, наблюдая, как к ним приближаются мудрейшие из видьядхар. Цзин Юань знает, что это дань уважения старейшинам и Постоянству, но простыми словами — формальность и условность. Цзинлю просто нужно было разрешение, чтобы официально увидеть Верховного Старейшину.

Они подписывают соответствующие бумаги и Цзинлю пропускают. Перед ними снова возвышается засушенное, неестественно скрюченное Древо Амброзии. К нему нельзя подходить никому без соответствующего разрешения, а Цзин Юань по каким-то причинам решил залезть на самую верхушку. Честно признаться, он и сам не вспомнит, что за причина была, поэтому благоразумно помалкивает. Цзинлю не требует его ответа, и у него есть еще время, чтобы сочинить соответствующую легенду и притвориться дурачком. Иногда это действительно прокатывает, если усиленно делать ничего не понимающее лицо.

Дань Фен стоит прямо под Древом, и весь он — гордость и мудрость, былое величие Лунного Дракона, жизнь и погибель в одном теле и в одном сердце. Цзин Юань проводит параллель с Дань Хеном и теперь действительно понимает, что он имел в виду. Они абсолютно разные люди: понять это можно исключительно тогда, когда познакомишься с ними двумя. Боль, вызванная прошлым, застилающая глаза, сошла на нет. Цзин Юань в очередной раз убедился в том, что из Квинтета остался только он.

— Мудрейший Старейшина, — Цзинлю все еще говорит на официальном языке, как будто кто-то мог их подслушивать. Наверное, у нее это просто постепенно входит в привычку. — Прошу прощения за неожиданный визит.

— Не часто своим присутствием меня может удостоить сама Мастер Меча, — голос Дань Фена очень спокойный, но отчасти — задумчивый. Цзин Юань замечает, что он что-то рассматривает в своей руке. — Обычно приходиться просить третьих лиц для передачи приглашения.

— Мой ученик жаждал встречи с тобой, — Цзинлю игнорирует очевидную колкость. Цзин Юань предполагает, что это именно то время, когда она начала холоднее относится ко всем участникам Квинтета, держа дистанцию. Вероятно, из-за того, что ей приходится скрывать Мару. Как же он раньше не догадался, — и еще он хочет кое-что сказать.

— Нет нужды.

Дань Фен разворачивается: лазурью блестят его глаза, в них бьются о скалы волны, разрезая всякую материю, точат копья и шпили для того, чтобы пеной осесть на поверхности моря. Дань Фен подходит ближе, сокращает расстояние буквально в несколько шагов и протягивает руку, сжимая в руках тонкую сломанную веточку.

— Посмотри.

Цзинлю и Цзин Юань, кажется, одновременно опускают взгляд.

На веточке цветет сирень.

Пропадает всякий официоз.

Цзин Юань смотрит на фиолетовые цветы и почти обреченно догадывается, откуда эта ветка. Единственное, что он не понимает — почему именно сейчас. Древо Амброзии зацвело лишь с приездом Звездного Экспресса, когда Фантилия использовала Стелларон и Изобилие, чтобы создать себе новое тело. В его прошлом Древо стояло истуканом и, в общем-то, его наличие мало кого волновало на Лофу. Его воспринимали как местную декорацию или слишком большую икебану. Тогда и в мыслях не было, что Творительница Чумы может снова вернуться.

Так почему же в этом прошлом все не так?

Цзин Юаню не нравятся такие изменения. Цзинлю, кстати, тоже, хотя по ней и не видно. Цзинлю сохраняет холод и отстраненность, на ее лице невозможно прочитать удивление или растерянность, но она не знает полной картины. Цзин Юань в курсе некоторых вещей, а Цзинлю сейчас только и может, что про себя строить догадки. Она, как хороший стратег, прикидывает самые разные пути и вариации — от самого благоприятного до самого ужасающего. Примечательно, что все это она может сгенерировать буквально за несколько секунд.

— Эта ветка с Древа Амброзии, — она не спрашивает. Она догадалась сама. — Как долго она цветет?

— Я не уверен. После того, как Инсин забрал Цзин Юаня, я осмотрел Древо на наличие повреждений, пока не подоспели мудрейшие, — объясняет Дань Фен, — и на земле, предположительно, там, где он и упал, я нашел это. После я осмотрел ближайшие ветви, нашел сломанный сук, но не увидел ни одного побега на нем — Древо как было мертвым, так и осталось.

— Значит, Цзин Юань — не причина катаклизма?

— Хорошего вы обо мне мнения, мастер, — с издевкой замечает Цзин Юань. — Молчу-молчу, — он примирительно вскидывает ладони, когда Цзинлю мажет по нему серьезным взглядом — слишком красноречивым, чтобы не понять, что ему нужно помолчать.

— Не думаю, — Дань Фен качает головой, — это просто стечение обстоятельств. Причина в другом, и нам ее все равно следует выяснить. Только…

Дань Фен прокручивает в руке веточку, подносит на уровень глаз, будто пытаясь что-то разглядеть сквозь золотые лучи и сиреневые лепестки.

— …я не сказал об этом Старейшинам.

— Если об этом узнает кто-то из них, соответственно, слухи распространятся по всему Лофу, — кивает Цзинлю. — А следом за ним…

— …узнает весь Альянс.

Цзин Юань понимает, о чем они говорят: Альянс приравнивается к адмиралу Хуа. И если она поймет, что Творительница Чумы где-то рядом, то она незамедлительно объявит полную боевую готовность. Весь Сяньчжоу будет находиться в военном положении.

Не сказать, что это плохой исход. Предупрежден — значит, вооружен, но даже Цзин Юань не понимает причины цветения, что уж говорить о других. В первую очередь, Дань Фен и Цзинлю захотят разобраться с этим самостоятельно, Цзин Юань может предсказать следующие слова своих спутников: наверняка Пожиратель предложит Цзинлю собрать Квинтет, чтобы обсудить эту проблему. Он смотрит на Дань Фена, считает секунды. Это произойдет через один, два…

— Я думаю, нам нужно обсудить это с Байхен и Инсином. Трое из Квинтета знают о проблеме — должны узнать и остальные, и тогда решим, как нам лучше поступить.

Вот, собственно, что Цзин Юань и имеет в виду. Правильно, лучше обрубить проблему раньше, чем вышестоящие узнают о ней. Лишняя паника никому не нужна. Цзин Юань и сам руководствовался таким принципом и не раз, и, как вы можете понять, ни один флот нестареющих не пострадал.

Однако Цзинлю почему-то молчит.

Молчит долго, напряженно, она смотрит на веточку в чужих руках из-под полуопущенных белесых ресниц, и сейчас особенно сильно ощущается, будто она совсем не здесь. Они с Дань Феном смотрят на нее, ожидая вердикта, но Цзинлю будто зависла; Цзин Юань чуть наклоняется, чтобы заглянуть ей в лицо, и только тогда мастер переводит на него взгляд.

Они смотрят друг на друга секунду — но этого хватает Цзин Юаню для того, чтобы все понять. Мара действует на людей слишком индивидуально, но в силу возраста он в самый критический момент не понимал, что с ней происходит. Сейчас у него и опыта больше, и на плечах — груз, словно гири, и хочется покрыться мхом и разлагаться где-нибудь среди высоких деревьев гинко билобы, так, чтобы через его тело прорастала трава. Годы жизни все решают. Годы жизни, вероятно — переменная, благодаря которой можно получить совершенно другой результат.

Цзинлю съедает Мара.

Вероятно, сильнее, чем раньше. Она отводит взгляд, и Цзин Юань выпрямляется, делая вид, что ничегошеньки не понял. На самом деле, он думает, по какой такой причине Комиссия Десяти Владык ничего не делает. У них перед носом — постепенно сходящий с ума Мастер Меча, сильнейший воин Лофу, один из генералов флота, который вполне может встать в одну линию с адмиралом Хуа. Другой вопрос — почему ничего не делает сама Цзинлю? Она ведь наверняка понимает все. Понимает и осознает, и ее долг, как воина, пока она окончательно не потеряла рассудок, сдаться самой и признать свою смерть. Но Цзинлю все еще здесь, Цзинлю никому не говорит о том, что чувствует, и при этом делает больно буквально всем. Цзин Юань еще не совсем понимает, в какую временную линию он попал, но точно знает одно: с этого момента Квинтет находится в шатком состоянии, почти на грани распада, и причина — прямо перед его глазами. Понимает ли Цзинлю, что своим поведением только усугубляет ситуацию между участниками?

Лидер никогда не должен показывать слабости.

Это, между прочим, ее слова.

— Я подумаю, — туманно отвечает она, и Дань Фена, очевидно, этот ответ не устроил.

— Ты какая-то другая. В последнее время совсем изменилась. Если тебя что-то беспокоит, может, стоит рассказать?

О, Дань Фен! Говоришь верные вещи, но ты должен понимать, что все это пустое. Цзинлю слишком самостоятельная и слишком старается сохранить образ сильнейшего. Принять помощь для нее — задачка со звездочкой. Проще расшибиться в лепешку.

— Я благодарна тебе за информацию, Дань Фен, — Цзинлю говорит также холодно, пускай и неэмоционально, хотя и перестает соблюдать официальность, — но мне действительно нужно подумать. Дальнейшее решение я приму сама.

— Как знаешь, — также туманно отвечает Пожиратель Луны.

И они оба закрываются в себе.

Закапывают, замуровывают, душат себя невысказанностью и недосказанностью, общее упадническо-меланхоличное настроение передается и Цзин Юаню. М-да. Теперь он четко понимает, когда именно начались первые предпосылки распада Квинтета.

— Цзин Юань хотел о чем-то с тобой поговорить, — гробовое молчание нарушает Цзинлю. — Мы изначально за этим пришли.

— Я помню.

— Я пойду. Не буду вам мешать. Спасибо, что поделился, Дань Фен, — Цзинлю кивает, прощаясь, разворачивается, чтобы уйти, и Цзин Юань смотрит ей в спину долго-долго, пока она не исчезает за бетонной лестницей, покидая Чешуйчатое ущелье. Что-то внутри скребется тоской — в последний раз Цзин Юань ощущал нечто подобное, когда встретил Дань Хена.

К слову, о нем.

Цзин Юань оборачивается медленно, сверяет Дань Фена взглядом. У погибели Лофу Сяньчжоу глаза цвета лазури, в них застывает морская пена, глаза погибели Лофу Сяньчжоу глубокие-глубокие, настолько, что в них утонешь и не выплывешь никогда. Мудрость видьядхар другая в сравнении с долгоживущим видом, ощущается, как скорбь, хотя сами они если бы воспринимают смерть как что-то важное. Цзин Юань смотрит на апокалипсис Сяньчжоу долго, вспоминая кровавые реки и брызги крови перед глазами, вспоминая, как он, будучи лейтенантом, мотался от комиссии к комиссии, чтобы хоть как-то смягчить приговор для своего дорогого друга.

А он хранил молчание.

— Что-то не так? — Дань Фен спрашивает так, будто ничего не произошло, а Цзин Юань вдруг — в очередной раз — осознает, что в _будущем_ нет больше Дань Фена. Был Дань Хен, Дань Хен перебросил его в прошлое, но сам-то он здесь?

Цзин Юань вдруг осознает, что знаний, полученных за все эти годы, просто недостаточно. Нужно подумать — основательно и четко, и, желательно, не идти на рожон.

Вот только он вроде бы должен был поговорить с ним, да?

— Считай, что просто хотел поинтересоваться, как дела, — Цзин Юань искусно строит из себя дурачка. — И, может, поинтересоваться, что там с Древом, но это вторичное.

— Болтливости тебе не занимать.

Дань Фен улыбается мягко, его взгляд теплеет — теперь это не холодные воды, в них тают льдинки, и лед раскалывается. Цзин Юань думает, что они с Цзинлю чем-то похожи. Наверное, _такими_ их сделала ответственность, которую им на плечи взвалили мудрейшие и великие.

Дань Фен предлагает пройтись; они неспешно двигаются по Ущелью, Цзин Юань воочию видит погребенный дворец. Сейчас он процветает, сейчас им на пути встречаются другие видьядхары, они кланяются Пожирателю Луны и тот почтенно кивает. Цзин Юань ощущает себя призраком прошлого, но правильнее сказать — будущего, потому что он знает, во что превратится эта цивилизация.

Цзин Юань, кажется, знает все, что будет, и перед глазами у него — не бетонная дорожка, не расписные стены, а окрашенные кровью кораллы, разрушенные башни и бесконечная боль. Из боли соткано все его существо, и, кажется, начинает кружиться голова после падения.

— Ты какой-то молчаливый сегодня, — подмечает Дань Фен мягко. — Цзинлю тоже странно себя ведет. Между вами ничего не произошло?

— Цзинлю всегда была такой.

— Не говори так. Ты знаешь, что нет.

Цзин Юань вдруг останавливается, щурится, глядя на Дань Фена. Его слова пульсацией бьются на подкорке сознания. «Ты знаешь, что нет». А что еще он якобы знает? Что знает Дань Фен?

— В последнее время она какая-то…

— Да, пытается отгородиться ото всех, в том числе и от Квинтета, не замечая, что больно делает окружающим людям. Думает, что права, и никого слушать не хочет.

— Она навестила меня сегодня.

— Беспокоится и постепенно давит в себе все человеческое, — кивает Дань Фен. — После того, что произошло, ее не стоит винить, но она совершенно не принимает ничью заботу. Даже Байхен не может к ней подойти.

— А что случилось? — без задней мысли спрашивает Цзин Юань — и ловит на себе странный, слишком серьезный взгляд Пожирателя.

Дань Фен останавливается, смотрит на него долго, будто изучающе. Цзин Юань спешит исправиться:

— Наверное, вылетело из головы из-за падения…

— Или Древо действительно действует на тебя, — качает головой Дань Фен. — Такое невозможно забыть.

Дань Фен вздыхает.

— «Пылающая катастрофа» оставила после себя множество смертей. Очередная гражданская война подкосила не только Лофу, но и весь Альянс. В ходе битвы погиб мастер Цзинлю.

Отлично! Теперь более-менее становится понятнее. Он перенесся в «Эру кровопролития», вероятно, не в самое начало, но в тот промежуток между последним катаклизмом и мятежом Пожирателя Луны. Вероятно, Квинтет только-только сформировался и уже терпит неудачи. Легендарная не просуществовавшая и века пятерка. Как иронично.

— Мне казалось, они были не сильно близки.

— А с кем Цзинлю вообще близка?

Цзин Юаню нечего ответить. Легендарный Мастер Меча, хранившая тринадцать наград, участвовавшая во всех битвах, сформировавшая Квинтет из гениальнейших представителей рас, вдруг оказалась всего лишь эфемерным образом. Картинкой и легендой, которую даже не расскажут детям, ведь в будущем ее имя сотрут из галактики.

— Я вдруг подумал, что вы с ней очень похожи.

— Ну и чем же?

— В вас не видят личностей.

Дань Фен скользит взглядом по водной глади: море спокойное, море тихое, оно слушает шелест листвы и чужие речи внимательно, но молчаливость Дань Фена отдает терпкой печалью. Цзин Юань чувствует горечь на языке.

— И вы оба не хотите, чтобы вас понимали.

— Ты никогда не думал о веке видьядхар, Цзин Юань? — вдруг спрашивает Дань Фен. — Ты никогда не думал, что они никогда не будут _собой_, храня в себе столько перерождений? Никогда не думал, что мы — всего лишь симбиоз личностей, раньше живших, но сейчас от них остались лишь отголоски прошлого. Прошлое, Цзин Юань — то, из чего соткан каждый из нас. И каждый из нас не может прекратить им жить.

Цзин Юань напрягается. Цзин Юань понимает: эти мысли — первопричина катастрофы.

— А я думаю об этом каждый день, — заканчивает Пожиратель Луны, не отводя взгляда от горизонта. — Но у Цзинлю другая ситуация. Цзинлю просто не хочет открываться. И это ее право. Мы не должны вмешиваться.

— Пожиратель Луны, могу ли я задать вопрос?

— Мне даже интересно стало, что ты собираешься спросить.

— Что подразумевает в себе путь Постоянства? — Цзин Юань спрашивает осторожно: ему важно знать суть, чтобы выстроить свою логическую цепочку, чтобы понять, как Дань Хен смог его перебросить в прошлое — и существует ли Дань Хен _сейчас_.

— Это давно забытая практика. Со смертью Луна о Постоянстве заговаривают только представители моего вида. Почему ты интересуешься?

— Пытаюсь свернуть тему в более нейтральное русло.

Иногда так сложно вести переговоры с главенствующими лицами. В свое время Цзин Юаня утомляли пижонские выпады аристократии Альянса. Тяжело было найти общий язык даже с другими генералами, но адмирал Хуа в этом плане была намного проще — наверное, в силу возраста, повидавшая буквально все катаклизмы. Цзин Юань умеет вести переговоры и располагать людей, Цзин Юань умеет добывать информацию, но вести переговоры со своим старым другом, который однажды устроит кровавую бойню — задачка со звездочкой. С Дань Феном нужно быть аккуратнее.

И не доверять.

Не доверять никому.

Потому что потом будет больно. Потом будет очень, очень больно.

— Это неизменность, если говорить простыми словами, — отвечает Дань Фен. — В постоянно изменяющимся мире только представители этого пути хранят священную вечность. Отсюда и наши перерождения: Постоянство — это сохранение первоначальной личности, которой является каждый из представителей моего народа. Сохранение личности Луна.

— Значит ли это, что видьядхары — собирательный образ великого дракона?

Дань Фен не отвечает, но смотрит на него красноречиво — так, что Цзин Юань понимает все без слов. Культ личности Луна превращается в маленькую секту. Мудрейшие из видьядхар становятся палачами, Великий Старейшина — наследник первозданной личности, и среди своего народа он никогда не будет собой.

Если путь Постоянства представляет собой неизменность, если главная цель Постоянства — сохранение первоначальной истории, а Дань Фен предатель и мятежник, то совершенно не исключено, что Дань Хен и сам захотел изменить свое прошлое. Вот только загвоздка небольшая: дорогой Дань Хен, ты ошибся в выборе пушечного мяса. Взвалив все на плечи Цзин Юаня ты не сможешь замолить свои грехи. Откатив все в прошлое, ты так и останешься великим грешником.

Цзин Юань смотрит на спокойное, непроницаемое лицо Пожирателя Луны. Где ты, Дань Хен? Остался ли ты еще здесь, прячешься ли в недрах чужого сознания, или растворился, сожженный световыми годами?

— Видишь? Свернуть тему в более нейтральное русло у тебя не вышло.

— Какая жалость.

Какая жалость, что все закончилось именно так, как и должно быть.

***

Какая жалость, что утерянное не вернуть, а прошлое есть прошлое.

Цзин Юань не спит ночь: он чиркает спичкой, зажигая лампаду, выдвигает ящик со стопкой чистых листов и ставит светильник на гладкую поверхность столика. Мимо периодически проходят неспящие солдаты Облачных Рыцарей, но не интересуются, чем занимается ученик Мастера Меча. Все до последнего знают — у протеже Цзинлю, как правило, свои тренировки. В конце концов, в казармах становится тихо.

Как жаль, что прошлое есть прошлое.

И если сила Постоянства в сохранении прошлого, то Цзин Юань здесь — всеведущий герой, который знает концовку этой истории.

Дань Хен говорил, что ему нужно предотвратить катастрофу. Из-за кровавой бойни Цзинлю от корабля Лофу не осталось ни щепки — что же стало с самим флотом Сяньчжоу? Дань Фен не выглядит как тот, кто знает ответ, но возвращение будущего воплощения видьядхар — всего лишь вопрос времени. Если Дань Хен смог его перебросить, значит, сможет переброситься и сам.

Но для того, чтобы понять, что нужно делать, нужно систематизировать всю историю. Вспомнить каждый год эры кровопролития Сяньчжоу — и посчитать, сколько времени осталось до мятежа.

Дань Фен — точка невозврата.

Итак, 5000 год по Звездному календарю.

Цзин Юань кладет перед собой белый лист, окунает кисть в тушь.

И начинает писать.