Инсин и Цзин Юань стоят в водопаде: из-за шума не слышен окружающий мир, холодная вода, стекающая по плечам и торсу, не дает сосредоточиться; Цзин Юань знает эту тренировку. Медитация в любой ситуации как способ привести свое тело и разум в статичное положение, отречься от всего мирского для того, чтобы прийти к верному решению. Одна из классических тренировок Сяньчжоу. Когда воин начинает физически ощущать движение пути, когда вместо водопада он слышит голос окружающего мира — значит, сознанием он уже не здесь, а далеко за пределами Галактики. Говорят, таким способом можно связаться с самими Эонами.

Цзин Юань знает эту тренировку, а еще он более вынослив, чем тот же Инсин: он стоит рядом с ним под водопадом и всеми силами пытается не дрожать. Он бледен, губы постепенно синеют, трясет не то все его тело, не то челюсть — он пытается это подавлять, но получается плохо. Инсину невыносимо, но он терпит, потому что за ними наблюдает их мастер.

Цзинлю сидит на камне в окружении воды, наблюдает за тем, как они справляются. Секундомер в ее руке отсчитывает время — Цзинлю пока не особо надеется на то, что они познают всю суть медитации и, видимо, просто проверяет, сколько они смогут выдержать. Инсин уже на грани, но он не смеет уходить. Знает — так он проявит слабость. Инсину очень хочется, чтобы его заметила Цзинлю.

Цзин Юань почти его понимает.

— Хорошо вам там, наверное, на солнышке, да, мастер? — нет, в гробовом молчании он стоять не может чисто физически.

— Для того, чтобы полностью погрузиться в медитацию, ты должен молчать, Цзин Юань.

— Вселенская несправедливость! А ведь так хочется кричать, верно, Инсин?

— Захлопнись, — цедит сквозь зубы напарник. Звучит это почти смешно.

— Я к тому что, ну, может быть, вы бы показали пример нерадивым ученикам? Здесь так холодно, а нам нужно как-то сосредоточиться!

— Указывать мне решил? Я смотрю, кто-то давно не драил казармы.

— Говорю же, заткнись, — повторяет Инсин, будто предупреждая, что в ином случае ему несдобровать; но Цзин Юаня уже не остановить. Юное дарование, как никак!

— Мастер, ну что вы! Напугали ежа иголками.

В следующую секунду Цзинлю оказывается непозволительно близко — и Цзин Юань чувствует, как его ощутимо ударяют по спине бокэном.

— Полное погружение в медитацию, Цзин Юань.

— Еще один такой удар, мастер, и будет полное погружение в воду.

И, кажется, Цзин Юань дошутился: бокэном Цзинлю ударяет его немного сильнее, чем прежде, но этого достаточно, чтобы Цзин Юань с легкостью потерял равновесие и энергию своего Пути. С громким всплеском он действительно погружается в воду, и брызги, кажется, задевают несчастного Инсина. Цзин Юань чувствует обжигающий холод и торопится всплыть, чтобы ртом вдохнуть спасительный воздух.

Когда он выползает на сушу, Цзинлю уже здесь. Ее одежда даже не намокла, сухими были и ее сапоги. Цзинлю бросает ему полотенце: оно с головой накрывает Цзин Юаня.

— Сегодня за свое поведение получаешь штраф.

Цзин Юань откидывает край полотенца и с негодованием смотрит в спину своего мастера. Какая же она все-таки невыносимая!

***

Цзин Юань кусает спелое красное яблоко и закидывает ноги на столешницу, пока Инсин заходится в причитаниях. Цзин Юань наблюдает за ним почти с непосредственным интересом, но больше с тягуче-вязкой ностальгией: видеть его… Инсином было по меньшей мере странно, по большей — невыносимо. Хотелось что-то сделать и что-то сказать, предупредить о возможной катастрофе, но его, скорее, посчитают умалишенным. Отчасти, Цзин Юань был рад тому, что теперь все почти, как раньше. Если ты отпустил прошлое, это еще не значит, что оно отпустило тебя.

Воспоминания — самое болезненное, что вообще может быть у долгожителей. Когда Цзин Юань оглашал приговор Дань Фену, когда он в одиночку боролся с Цзинлю, когда он впервые осознал, что Байхен больше не улыбнется, а Инсин поражен Марой, он постоянно вспоминал былые времена. Все думал — почему же все обернулось _так_? Где он пропустил тот момент, когда нужно было бить тревогу? Инсин все причитает и говорит, какая Цзинлю невыносимая, Цзин Юань его не слушает, но чувствует, как ностальгия и дежавю смешиваются в единый коктейль. Становится сладко до одури. Хотелось, чтобы прошлое никогда не кончалось.

— Эй, ты вообще меня слушаешь?

— Нет, а как ты догадался?

Инсин скручивает полотенце и с силой ударяет им Цзин Юаня: тот уворачивается, но конец все равно задел его по спине.

— Эй, я здесь пострадавший, вообще-то!

— Зачем ты только ее довел? — интересуется Инсин. — Знал ведь, что она тебя заставит в казармах убираться или стоять в планке весь оставшийся вечер, и все равно полез со своими придирками. Для чего ты ее провоцировал?

Цзин Юань специально ухмыляется невообразимо самодовольно, чтобы у Инсина сложилось о нем ложное впечатление раздолбая. На самом деле, он сделал это, чтобы потом легально проникнуть в архивы в качестве исполнения наказания. Правда, есть одна загвоздка: тренировка или желаемая уборка павильона Облачных Рыцарей может выпасть ему с вероятностью фифти-фифти, в зависимости от настроения Цзинлю. И если с уборкой все гораздо проще, то в случае другого варианта придется придумать соответствующую легенду, по какой такой необъяснимой причине ему потребовалось собирать пылесборники. А архивы ему необходимы: в Комиссии Десяти Владык еще нет Ханьи, которая могла бы помочь с поиском информации, а Цзин Юаню приходится самому узнавать прошлое своего учителя. Вариант спросить прямо он не рассматривает — Цзинлю не ответит, Цзинлю слишком погружена в себя и выстраивает невидимые стены со всеми, кто ей дорог.

Что ж, Цзин Юаню придется их сломать.

— Мне просто было скучно. Я чувствовал, что вот-вот засну в этом водопаде, и решил поразвлечься, — но для того, чтобы не возникло никаких проблем, нужно вести себя, как прежде. К счастью, Цзин Юань очень хорошо знаком с маской беспечности, и поддерживать образ лентяя для него — раз плюнуть; Инсин клюнет на удочку, учитывая, что они всегда собачились, и Цзин Юань показушно закидывает руки за голову, пока Инсин сжимает кулаки до побеления костяшек.

Во время ученичества они были соперниками.

Потом они выросли, во время жизни Квинтета более-менее нашли общий язык, но все еще много спорили.

А потом окончательно стали врагами.

— Ты совсем не ценишь свое положение, да? — цедит Инсин сквозь зубы; он набирает в грудь воздуха, готовый взорваться, но прерывается, как только с громким хлопком открывается дверь.

— А вот и я!

Байхен улыбается очаровательно-лучезарно, и вся она светится, подобно солнцу; вся она — открытая миру, такая ярко-живая, как будто ненастоящая. Полуденный сон, как сравнивает ее Цзин Юань, и от света Байхен действительно можно ослепнуть. Цзин Юань выпрямляется и косит взгляд в сторону Инсина и замечает, как и у него добреет лицо, разглаживается морщинка на лбу, и улыбка становится теплее.

— Цзин Юань, убери ноги со стола, — бросает Байхен, проходя в комнату, и Цзин Юань честно садится прямо. — Боже, что ж тебе неймется! Цзинлю рассказала, как ты вел себя на тренировке. Что случилось? Неужели голова все еще болит?

— Спасибо, что поинтересовалась, Байхен! А то меня тут уже успели отчитать, не интересуясь моим самочувствием, — Цзин Юань бессовестно указывает пальцем на Инсина и делает вид, будто не видит, как тот корчит ему рожу и показывает язык.

— Боже, вы как дети! — восклицает Байхен и дружески хлопает Цзин Юаня по плечу. — Но ладно, я обещала Цзинлю, что отчитаю тебя тоже, поэтому сделаем вид, что я наговорила тебе кучу умных слов, а тебе очень стыдно.

— Ты лучшая!

— Зачем ты ему потакаешь? — Инсин скрещивает руки на груди и плюхается в кресло напротив. — Он и так невообразимо болтливый и избалованный обожанием, а ты только подливаешь масло в огонь.

— Да ладно, я хотела сказать, что Цзинлю тебя очень хвалила сегодня. Ты хорошо постарался, Инсин!

Инсин делает вид, что ему все равно, отворачиваясь. Цзин Юань и Байхен обмениваются красноречивыми взглядами.

— Вы, ребята, такие дураки иногда. Цзинлю тоже может вспылить, правда — вы на нее не обижайтесь за это. Ей сейчас очень тяжело. И поэтому! — Байхен вдруг хлопает в ладоши и совершенно по-лисьи прищуривает глаза. — У меня есть целый план, как растопить сердце нашего дражайщего Мастера Меча!

— Что ты хочешь этим сказать? — интересуется Инсин, пока Байхен, довольная собой, упирает руки в бока и вздергивает подбородок.

— Прокачу ее на своем звездном ялике!

На мгновенье между ними разливается тишина.

Цзин Юань присвистывает.

Ах, ну да. Точно.

Байхен же очень нравится Цзинлю.

Байхен рассказывала, что они встретились с Цзинлю случайно, когда ей нужно было совершить вынужденную посадку на Лофу Сяньчжоу. Они познакомились еще до того, как Цзинлю взяла его к себе в ученики, поэтому они были намного ближе, чем он, Инсин или тот же Дань Фен. Они с Байхен пережили гораздо больше, чем весь Квинтет вместе взятый, и, кажется, ей Цзинлю доверяет гораздо больше, чем самой себе. Сейчас, правда, они явно отдалились друг от друга, и Байхен пытается понять причины. Цзинлю ничего никому не рассказывает о маре, потому что знает, чем все закончится. Видимо, боится, что Байхен от нее отвернется.

— Вау, вот это да, — саркастично выдает Инсин, первым нарушив молчание. — Ну и что она сделает после этого? Не считая того, что ей долго придется восстанавливаться после поездки с тобой.

— Эй, я, вообще-то, очень хорошо управляю яликом! — возмущенно заявляет Байхен и дергает его за ухо — чтобы неповадно было.

— Ты только представь! — продолжает она, делая вид, будто не обращает внимание на то, как болезненно мычит Инсин. — Я, она, звездный ялик и бескрайнее, бесконечное небо Сяньчжоу Лофу…

— …чисто технически, на Лофу нет неба, как и на любом корабле Альянса, — мягко напоминает ей Цзин Юань.

— Хорошо! Я, она, звездный ялик и бескрайний космос, я покажу ей все созвездия…

— … я не думаю, что со звездного ялика у вас получится их рассмотреть.

— Да ну тебя, Цзин Юань! Всю романтику мне портишь, — фырчит в ответ Байхен и, спустившаяся с небес на землю, устало плюхается на диван. — А я у вас еще помощи хотела попросить, и за это освободить Цзин Юаня от наказания, но от вас буквально никакого уважения ко мне!

Цзин Юань натягивает улыбку.

— Да ну, не стоит, Байхен, мне не сложно…

…ну как сказать, что ему ПОЗАРЕЗ нужно это наказание?

— Тебе, видимо, холодом голову прошибло, — Байхен отмахивается. — Ладно, сейчас расскажу, о чем я хотела вас попросить. Я думаю, она откроется мне и все расскажет, если мы будем наедине, а для этого надо освободить ее от обязанностей Мастера на этот вечер. Кто-нибудь знает, что у нее там планируется?

— Каждый вечер солдаты Облачных Рыцарей устраивают совещание, на нем точно присутствуют генерал, лейтенанты и прочие главнокомандующие, — сообщает Цзин Юань. — Не уверен, сколько это все длится, потому что все зависит от повестки дня.

— Ну и тоска!

Байхен тяжко вздыхает и кладет голову на подлокотник.

— Получается, что дождаться ее с этого совещания — настоящая проблема…

— Почему бы тебе просто не спросить ее, когда она свободна? — интересуется Инсин. — Всяко лучше, чем караулить ее несколько часов и ждать, пока она освободится.

— Я хочу сделать сюрприз и увидеть, как она улыбается.

Цзин Юань отчего-то не сдерживает улыбки. Искреннее желание Байхен порадовать подругу вызывает в нем волну теплых чувств — Байхен всегда была слишком светлой для них всех, слишком яркой-яркой, чистой, но не стерильно, как святые великомученики — она была, есть и остается тем человеком, который не заслужил смерти. Цзин Юань вдруг отчетливо понимает, что хотел бы, чтобы в этой вариации будущего она осталась жива — и, раз уж он здесь, раз уж уже появились некоторые отклонения в заранее сформированной системе, то…

— … а почему бы и нет? — он немного наклоняется вперед, заглядывая в чужое лицо, смотрит прямо в яркие-яркие голубые глаза лисицы. — Хорошо. Я помогу. В конце концов, я же первый ученик самого Мастера Меча. Я думаю, придумаю что-нибудь.

— С каких это пор ты у нас первый? — ехидно, с толикой иронии спрашивает Инсин.

— Ну так я же старше!

Инсин картинно-деланно закатывает глаза и под громкий хохот Байхен с силой бросает в Цзин Юаня подушку.

***

— Смотри, Цзин Юань, план такой: когда они выходят из павильона, ты резко подбегаешь к ней, строишь совершенно испуганное лицо и говоришь, что что-то случилось, ну, придумаешь что-нибудь, например, что пораженные марой напали на гражданских, или еще что…

— Да знаю я.

Они стоят напротив павильона Облачных рыцарей, и — предположительно — Цзинлю с лейтенантами и военнослужащими зашла на переговоры примерно полчаса назад. Цзин Юань скрещивает руки на груди, пока Байхен, очевидно, нервничает: ей еще нужно проверить свой звездный ялик, чтобы не возникло никаких непредвиденных обстоятельств, а Цзин Юань просто не хочет, чтобы у него еще стояли над душой — поэтому он спешит уверить подругу, что все прекрасно понял, и она может не волноваться.

Когда Байхен уходит, Цзин Юань решает действовать — он разливает по крыльцу воду из ведра и ставит швабру около перил, чтобы сделать вид, будто он занимается бурной деятельностью. Когда он проходит мимо зала переговоров, то немного замедляется — он предполагает, что не услышит ничего сверхъестественного, учитывая военное положение Лофу Сяньчжоу, но любопытство постепенно берет вверх. Он решает, что послушает хотя бы немного, чтобы окончательно удостовериться в том, что его план рабочий, а потому бесшумно подходит к двери, прислушиваясь.

Цзин Юань прислушивается: говорят об обороне Лофу, о том, что Яоцин вот-вот падет, и не к добру все это, совершенно — никак. Цзинлю молчит: он не слышит ее голоса, но слышит, как говорят другие: гвалт голосов накладывается отпечатком собственной бесполезности. На самом деле, это достаточно тяжело — знать, что _ты_ пережил все это очень давно, а другим это только предстоит.

Цзин Юаню хочется, чтобы это все закончилось — честно — но он старается не думать о возможном варианте худшего конца. Он старается не думать о том, что и время здесь — пытка похлеще, чем когда тебя разрывают по кусочкам. Сумасшествие Цзинлю не сравнится с тем, что происходит сейчас, потому что Цзин Юань, давайте честно, до этого никогда не сталкивался с понятием временной петли. И не столкнется — наверное; весь календарь для него превратился в чистый белый лист, дни смазались под томительным ожиданием. Росчерк чернил по пергаменту, но так, чтобы закрасить элементы картины. Так, чтобы каждый иероглиф превратился в сплошную черную кляксу.

Как же это невыносимо.

Цзин Юань что-то пытается сделать лишь благодаря собственной упертости и желанию везде и всегда быть в курсе происходящего, чтобы мгновенно перевернуть ситуацию с ног на голову — в свою пользу. Цзин Юань выгрызал и вырывал победу, но не так грязно, как это делал Блейд: Цзин Юань старался действовать чище и всегда, постоянно заметал за собой следы. Вот и сейчас он так делает: он отстраняется от двери в главный зал и идет к архивам, прекрасно зная, что все стражники сейчас собрались в зале переговоров. Каждый под руководством их несравненного Мастера Меча. Это почти странно: разве нет того, кто мог бы охранять скрытые свитки?

Хотя, они бы и не находились в общем доступе. Жаль, что нет Ханьи, которая могла бы его сориентировать: Цзин Юань перебирает содержимое в ячейках, разложенное поименно, иероглиф к иероглифу, цепляется за все, что имеет связь с Цанчэном и его трагедией, но находит лишь общее цифры и статистику.

Общие факты, все настолько обобщенно, что почти неинтересно — выясняется, что даже Цзин Юань знает больше, хотя и не был участником событий, да и Цзинлю ему если бы все рассказывала. Цзин Юань сворачивает свитки и возвращает их в ящики, надеясь, что никто не заметит изменений. Архив он покидает ни с чем — буквально — но неожиданно слышит, как со скрипом отворяется главная дверь.

Совещание закончилось так быстро? Если бы, совещание может длиться хоть два часа кряду, хоть три, хоть десять, в зависимости от повестки; Цзин Юань останавливается на полпути и прячется за углом, наблюдая, как фигура мягко прикрывает дверь в зал и ускользает прочь. Цзин Юань замечает, что от ее шагов остается небольшая корка льда.

Цзинлю.

Почему она ушла?

Цзин Юань бесшумно движется за ней, мягкой поступью, так, чтобы никто не услышал, но Цзинлю всегда была слишком внимательна: Цзинлю, кажется, слышит то, чего не слышат другие люди, ощущает мир совершенно по-другому, острее, что ли, так, будто и мир в ней, и она в нем; Цзинлю почти как дикий, разгневанный зверь, но сейчас она почему-то не оборачивается даже — н е с л ы ш и т очевидную погоню, так, будто своим сознанием она не здесь. Цзинлю не внимательна, очень невнимательна конкретно сейчас — а ведь раньше она бы сказала, что эта ошибка их погубит.

Цзинлю минует двор, минует сад, скрывается среди толстых деревьев и листвы персиковых деревьев, сворачивает с тропинки, и Цзин Юань замечает, что все ее движения слишком хаотичные и неестественные. Движение воинов всегда должны быть отточенными и четкими, чтобы не делать лишних действий, чтобы сэкономить энергию и силы для предстоящего боя, да и в целом Цзинлю всегда учила беречь себя — кто, если не они защитят Лофу? Кто, если не они поведут за собой людей?

Цзин Юань следует за ней. Шаг за шагом — почти в точности, почти по ледяным следам, которые она оставила, будто таким образом он мог бы с ней слиться, понять ее, в конце концов, заглянуть ей в голову. Иногда кажется, что Цзинлю просто невозможно понять. Наверное, в этом и заключено ее главное отличие от всех долгоживущих: никто не знает Цзинлю, а люди подсознательно бояться того, чего они не знают.

Слышится треск.

Цзин Юань замирает, застывает, не в силах сделать и шага, прячется в тени персикового дерева, наблюдая за тем, как Цзинлю с силой бьется плечом о дерево.

Вот только треск был не от кроны.

Так трещали ее кости.

Цзин Юань знает этот звук, узнает из тысячи подобных, потому что треск костей, на самом деле, не сравним ни с чем. Это вам не ветки ломать, хотя оно почти сравнимо: если вспомнить, с каким звуком треснула ветвь Древа Яоши, то можно провести аналогию с человеком. Цзин Юань вдруг задумывается об этом, и перед глазами уже — не Цзинлю, а картинка мерзости изобилия: распустившиеся цветы на тонких руках-ветках как символ скорой гибели. На запястьях у Цзинлю-дерева — те самые персиковые цветы, на которые она когда-то любовалась долго-долго; и Цзин Юань ломает ей руку, она отходит от тела-ствола слишком мягко и слишком просто. С нее свисают мягкие нити-мышцы от человеческого тела.

Цзинлю продолжает биться о дерево. Еще раз. И еще раз.

И еще. И еще.

И еще.

Раз.

Два.

На третий Цзин Юань делает шаг назад, и слишком громко, почти оглушающе хрустит веточка под его ногами — и Цзинлю замирает. Цзинлю замирает, но не оборачивается, и плечи ее почти трясутся — но она не плачет. Не плачет же? Цзинлю не может плакать. Облачным рыцарям кажется, что их Мастер Меча не умеет плакать. Понимаете?

Цзинлю делает выпад.

Тысяча ледяных острых игл стремятся к нему, разрезают пространство и время, срезают ветки кустарников, за которыми он прячется, царапают крону деревьев и в конце концов замораживают все, что тут когда-то жило: и трава под ногами увядает от обжигающего льда, толстая корка тянется к стволам, и застывает время, застывает лето, облаченное в кандалы ее же способности; Цзин Юань стоит не шевелясь, но лишь потому, что острые смертоносные не задели его.

Не задели? Почему?

Цзинлю промахнулась?

Цзин Юань выдыхает облако пара и щурится, вглядываясь в фигуру мастера — и понимает, что это был жест отчаяния, чем спланированная атака. Цзинлю промахнулась, потому что не видит мир таким, каким видела раньше; потому что глаза ее, турмалиново-красные, совершенно пусты.

Она оборачивается и долго-долго смотрит на него, смотрит прямо в глаза, смотрит пусто и при этом кажется, что радужка ее доверху наполнена кровью; кажется, будто Цзинлю голодна, и голодна она до людского страха и страданий; Цзинлю замирает, но лишь для того, чтобы в будущем кинуться зверем. Цзин Юань узнает этот взгляд. С таким взглядом она разрывала его тело на кусочки.

— А. Это ты.

Голос Цзинлю звенит в замерзшем воздухе и рикошетит о чистый серебряный лед; Цзинлю вдруг покачивается и закрывает руками лицо, и на таком расстоянии Цзин Юань не видит, что с ее руками, но догадывается, что приступ мары обострился — и, пока она не видит, Цзин Юань электрическим разрядом разбивает острые ледяные иглы на кроне и лед под ногами; от льда идет пар, часть расплавляется, часть разбивается, но этого недостаточно для того, чтобы замести следы. Цзин Юань понимает: если Цзинлю обнаружит, что он видел ее такой, скорее всего, у этого будут не слишком приятные последствия.

— Мастер Цзинлю!

Единственный выход — отвлечь ее, или заболтать, хотя это тоже сомнительно, потому что в адекватном состоянии Цзинлю очень внимательна к окружению. Но на его счастье, Цзинлю сейчас совсем не в своей форме. Может быть, это прокатит.

— А я как раз искал вас! Я думал, что собрание уже закончено, и хотел кое-что вам сказать. Не знал, что найду вас здесь, но какая встреча!

Цзин Юань делает к ней несколько шагов — выходит под свет луны; Цзинлю под луной и вовсе похожа на призрака — эфемерная и какая-то нереальная, Цзин Юань снова остро чувствует потребность прикоснуться к ней, чтобы убедиться, что она не его галлюцинация — но он останавливается напротив.

— Байхен очень хочет вас видеть, мастер Цзинлю.

— Байхен?..

Цзинлю, кажется, отвлекается — отлично! Она поднимает на него бледное лицо, и взгляд ее становится прежним. Правда, немного рассеянным — все так, как и предсказывал Цзин Юань.

Это был приступ мары. Это не была Цзинлю.

Цзинлю билась о дерево и ломала себе кости, чтобы хоть как-то сохранить рассудок.

— Байхен… — Цзинлю повторяет это имя еще раз, будто пытаясь вспомнить свою подругу, — Ах, Байхен… — к ней возвращается осознанность, и Цзин Юань спешит развернуть ее спиной к остаткам льда — и мягко подталкивает в другую сторону, пытаясь увести. Цзинлю поддается, пока приходит в себя.

— Да, именно! Она сказала не говорить этого вам, но она очень ждет вас, и очень расстроена тем, что вы будто бы ее избегаете. Она хочет прокатиться с вами на звездном ялике, чтобы поднять вам настроение — только, прошу, сделайте одолжение, не говорите ей, что я все вам рассказал, и хотя бы притворитесь, что вам очень весело и хорошо.

— Цзин Юань, что я делала пять минут назад?

— Ну как же? Пять минут назад вы вышли с собрания Облачных рыцарей, и я встретил вас, чтобы довести до Байхен.

— Почему тогда у меня сломано плечо?

Цзин Юань останавливается, когда они отходят на достаточное расстояние от места их столкновения. Через несколько метров раскинуты воды Чешуйчатого ущелья — стоит лишь сделать пару шагов, и они будут у берега. Листва деревьев скрывает луну; Цзинлю теперь не кажется призрачно-белой, как раньше.

— Это я должен у вас спросить, мастер, — Цзин Юань прилагает все свое актерское мастерство, чтобы изобразить из себя дурачка. — Сами-то говорите о том, чтобы мы берегли себя, но это вы совершенно не бережете себя. Вспоминайте сами: может, на очередной вылазке Облачных рыцарей? Или на тренировке? Не суть важно. Кажется, Байхен придется подождать, а мне провести вас в медпункт.

— Нет. Не нужно в медпункт.

Ага. Значит, она боится, что в медпункте ее разоблачат.

— Тогда, может, к Дань Фену?

— И к нему не нужно. Вообще ничего не нужно: на мне и так все заживет.

— Давайте тогда я хоть помогу вам вправить кости. Если так и оставить, то срастется неправильно, — настаивает Цзин Юань — потому что так он поступил бы вне зависимости от того, в каком бы времени не находился.

Цзинлю смотрит на него долго-долго, раздумывая, соглашаться ли: на мгновенье Цзин Юаню показалось, будто она думает о чем-то отдаленном, или вовсе догадалась о его плане — но потом она медленно кивает.

— Простите, если будет больно, — говорит Цзин Юань и тянется к ее руке: сгибает в локте так, чтобы потом потянуть, как и учили всех Облачных рыцарей оказывать первую помощь.

— Не страшно. Даже сейчас мне совсем не больно.

Цзинлю говорит это настолько пусто и блекло, что у Цзин Юаня невольно сжимается сердце — когда он слышит знакомый звук вправленной кости, Цзинлю даже не ведет бровью — настолько это обычно и типично. Видимо, боль физическая уже никак не сдерживает мару и не приводит в чувство. Цзин Юань медленно расцепляет пальцы на ее руке — почему-то ему требуются титанические силы, чтобы ее отпустить.

— Вам бы лучше наложить повязку, мастер.

— Не стоит. В актерском мастерстве ты преуспел больше, чем в медицинском.

Цзин Юань смотрит на нее долго. Как он и предполагал: Цзинлю слишком внимательная.

— Думал, что я не догадаюсь? — голос мастера, однако, не строгий — он очень, очень усталый, настолько, что тяжесть прожитых лет слышится в каждом сиплом вздохе и чувствуется в каждом нервном движении. Цзинлю его не отчитывает за то, что не сказал: она… просто говорит.

— Позвольте поинтересоваться, где же я оплошал?

— У тебя на скуле царапина, и ресницы все в инее.

Цзин Юань рефлекторно тянется к лицу и проводит пальцем по скуле — и действительно чувствует легкую царапину. Видимо, ледяная игла все-таки задела. Цзин Юань вздыхает тяжело, пока Цзинлю бесцветно отводит взгляд в сторону.

— Почему сразу не отвел меня в Комиссию Десяти Владык?

— А вы бы хотели этого?

— Не важно, чего хочется мне. Важно то, что так было бы правильно. Понимаешь?

Цзинлю проводит рукой по лицу, трет висок, хмурится так, будто бы ей снова слышится демонический голос болезни.

— Это было опасно. Я могла тебя убить.

Цзин Юань улыбается немного печально — и не говорит того, что Цзинлю однажды уже убила его.

— Знаете, мастер, мы все гадаем, что же с вами могло произойти, — говорит Цзин Юань. — Гадаем все: и Дань Фен не понимает, что с вами происходит, хотя вы всегда были близки настолько, что чуть ли не понимаете друг друга с полуслова — ну прямо лучшие друзья; и Байхен не понимает, хотя очень старается сделать так, чтобы вы улыбались; и Инсин изо всех сил пытается обратить на себя ваше внимание, буквально готовый расшибиться в лепешку, но вы, постепенно собирающая нас в единый механизм, сама предложившая создать пятерку лучших воинов, так и не хотите открыться своим друзьям. Говорят, что вы потеряли своего мастера в недавней битве, но у меня ощущение, что это все началось очень, очень задолго до этой войны.

— Вот поэтому я и не пытаюсь открыться, — говорит Цзинлю, — потому что времени у меня почти не осталось.

— Тогда у меня встречный вопрос: почему вы не пошли в Комиссию, как только заметили первые симптомы мары?

Цзинлю молчит, и тогда Цзин Юань понимает — это его ш а н с. Или сейчас он сможет сделать так, чтобы Цзинлю начала ему доверять, или больше никогда ему не откроется; или сейчас Цзинлю начнет в нем видеть в первую очередь человека, а не ученика, или же они больше никогда друг друга не поймут.

Он делает шаг.

— Я не хочу выворачивать вашу душу, мастер, и лезть в нее без спроса и приглашения, но мне кажется, что своими благими действиями вы делаете несусветную глупость. Нас не нужно защищать — никого из Заоблачного квинтета; не нужно нас так сильно опекать и скрывать все то, что происходит с вами. Я знаю, что вы привыкли быть защитником в глазах других людей, и знаю, как мы дороги вам, как и Лофу Сяньчжоу, но защитнику тоже нужен защитник — закрываясь от нас всех, вы сами не замечаете, как закрываетесь от всего мира. Мастер, вы нас объединили, вы — создатель Квинтета, но вы до сих пор будто бы не доверяете нам и не рассматриваете нас как тех, кто может вам помочь.

— Мне не нужна помощь, Цзин Юань.

— В самом деле? Это говорит Мастер Меча или настоящая Цзинлю внутри вас?

И Цзинлю вдруг смотрит на него — смотрит обреченно, с липким отчаяньем, вырывающим ребра, ее губы дрожат, будто она пытается что-то сказать, но так и не находит слов.

— Если вы еще вдруг не поняли, — продолжает Цзин Юань, — я говорю с вами не как с наставницей, и не как с Мастером Меча, и даже не как с генералом. Я говорю с Цзинлю. Я говорю с той, кого вы похоронили собственными руками за грузом ответственности и среди тысячи битв. Так может быть, пора бы уже вспомнить истоки?

Цзин Юань делает еще шаг.

И слышит, как трещит лед.

Буквально ломается, как и ломается что-то в Цзинлю, стоящей напротив него, и среди тени листвы если бы видно, как у нее меняется выражение лица с каждым его словом. Но в их сторону падает свет проклятой луны, освещая ее серебром, зацеловывая холодом морозной зимы. Цзинлю, кажется, даже не дышит, и смотрит на него не то со злостью, не то со страхом быть съеденной — потому что даже самые обычные слова способны вывернуть душу так сильно, что от тебя ничего не останется.

— Уже поздно, — говорит она наконец, изо всех сил стараясь звучать ровно — но лед вот-вот лопнет, — уже слишком поздно. Ты сам видел, что я могу сделать.

— Так может быть, стоит рассказать нам всем?

— Нет, — шепчет Цзинлю самозабвенно, — нет, нет, нет. Не смей этого говорить. Кому угодно, но только не им.

— Чего вы так боитесь? Того, что вы покажетесь слабой в наших глазах?

— Нет.

— Ненависти?

— Нет.

— Того, что вы можете нас убить?

— Нет.

— На самом деле, вы боитесь всего и сразу. Вы думаете, что мы вас предадим, и наша драгоценная дружба на этом закончится, так?

— Не делай вид, будто знаешь меня.

— Конечно, я вас не знаю. Получается так, что никто вас не знает — но я хочу вас знать. Остальные — тоже. И вы, кстати, тоже хотите открыться, потому что в ином случае вы бы давно меня заморозили, чтобы не болтал лишнего, или отрубили бы голову — чтобы я ничего не смог рассказать остальным.

Цзин Юань делает фривольную вещь, пока Цзинлю находится в контуженном состоянии — он берет ее за предплечья, кладет ладони поверх длинных рукавов мантии Облачных Рыцарей.

— Давайте присядем: вас уже совсем трясет.

И не врет на этот раз: Цзинлю ощутимо потряхивает, как от лихорадки или истерики, но в глазах у нее нет ни слезинки. Цзин Юань пытается снова прочитать то, что находится у нее глубоко-глубоко в душе, тянется к человеческому, закопанному Цзинлю самолично, пытается нащупать ту грань, благодаря которой он сможет вытянуть наружу то, что она так долго скрывала. Тут не нужно улыбаться мягко-фальшиво для того, чтобы расположить окружение к себе поближе, тут не нужно притворно переставлять шахматные фигуры, пуская пыль в глаза. Цзин Юань и правда пытается быть искренним, потому что в нем теплится ностальгия и какая-то другая, щемяще-нежная привязанность к своему прошлому — потому что, если так подумать, на его памяти Цзинлю никогда не была _собой_.

— Не волнуйтесь, это не поле боя, и от вашей ошибки я не умру.

Они садятся друг напротив друга, и Цзин Юань держит ее за запястья, чувствуя под тканью мантии прорастающий плющ.

— Что вы видите, Цзинлю?

— Я вижу, как тело Дань Фена превращается в удобрение для Древа Амброзии, и вижу, как его корни разлепляют прошитые губы, и эти корни едят Дань Фена, а потом его тело исчезает в кроне Древа. Я вижу, как живая планета открывает свой полный тысячи зубов рот, и как в его пасти исчезает мой дом; я вижу, как чудовище пережевывает кости Байхен, и они в его пасти хрустят также, как и сломанные ветки под моими ногами; я вижу, как Инсин обретает бессмертие и превращается в пораженного марой, его тело покрывается древесной кроной, а сквозь глазницы прорастает полынь, а еще…

Цзинлю замолкает, но на секунду:

— …я вижу, как я убиваю тебя.

Цзинлю шумно вдыхает воздух, сипло, почти хрипя, продолжает:

— Я вижу, как из глазниц у каждого на Лофу прорастают цветы, я вижу, как плющи пробивают их головы, в их изодранных лозами животах вырастают ядовитые грибы, и они становятся похожими на трупы, но все равно продолжают жить, ходить и разговаривать со мной, и когда это происходит, я перестаю понимать, где я нахожусь и что делаю. Для меня все сливается, я не понимаю, что мне снится, а что я вижу в реальности, и все становится зыбким, и мне кажется, что я одна в этом полном безумии.

— Вы видели это и во время собрания?

— Да.

— Как долго вы это видели?

— Это усилилось после смерти той женщины.

— Вашего мастера?

— Я начала видеть это сразу после того, как меня спасли с Цанчэна, я начала это видеть после того, как его поглотила Раху, я видела это в лицах выживших и даже в лице той, которая учила меня, просто сейчас, сейчас все стало слишком… Сильно. Оно стало проявляться чаще и болезненней, и мне постоянно кажется, что…

— …что вам очень больно.

Цзинлю сглатывает ком в горле, она пытается вырваться, и Цзинлю, наверное, впервые в жизни стало страшно, но испугалась она не Цзин Юаня — она испугалась того, что Цзин Юань может ее понять, испугалась всего человеческого, что осталось в ней, что Цзин Юань так старательно пытается вытянуть наружу. Цзинлю пытается убрать свои руки, но он держит крепко: настолько, что шипы от плюща впиваются в его ладони и разрывают ткань одежды.

— Цзинлю, тебе нужно признать это, — он забывает о старшинстве, о почтенном статусе и обращении на «вы», — признать, что и тебе может быть больно.

— Мне не больно. И мне не страшно.

Цзинлю сжимает и разжимает свои пальцы. Небольшая капелька пота скатывается по ее виску — и она опускает взгляд, чтобы не смотреть на Цзин Юаня.

— Мне не больно, слышишь? Совсем-совсем. И мне не больно от сломанных костей, и от того, что я вижу, и от того, что мара делает с моей головой. Мне совсем не больно.

Цзинлю опускает лоб ему на предплечья.

Цзин Юань продолжает ее держать.

— Я просто хочу, чтобы это все закончилось.

***

С Байхен сегодня они не покатались — она прождала полночи, прежде, чем Цзин Юань пришел к ней и сообщил о том, что собрание закончится только под утро. Байхен, очевидно, очень расстроилась, но они с Цзин Юанем решили, что она попробует ее выловить после ужина — даже напишет анонимную записку, чтобы она точно смогла поменять свои планы. Ей же обязательно будет интересно, кто ее ждет!

С Цзинлю они больше не говорили — дойдя до казарм, Цзинлю молча развернулась к себе в кабинет, не попрощавшись. Цзин Юань думает, что это естественно — он вывернул ее наизнанку и докопался до сокрытого, воскресил прежнюю личность Цзинлю, которую она так старательно в себе убивала. Что ж, по крайней мере, он смог до нее достучаться, и теперь она сможет доверять ему немного больше, чем раньше — теперь есть вероятность обойти катастрофу Квинтета. Что будет дальше, конечно, сложный вопрос, потому что от мары нет лекарства. Каждый день для Цзинлю — хождение по канату; Цзин Юань предполагает, что это все плохо закончится.

Цзин Юань совершенно обыденно открывает дверь в свою комнату.

И видит, как Инсин перебирает его записи.