Все идет своим чередом.

Все идет своим чередом, и, кажется, сумасшествие Цзинлю будто бы приостановилось в своей прогрессивности. По крайней мере, Цзин Юаню кажется именно так. Оно будто бы застывает, замороженное, не до конца исчезает, продолжает также сидеть паразитом внутри черепушки, но будто бы спит, успокоенное чужой волей. Цзинлю продолжает работать, но появляется чаще, чем обычно: больше проводит времени с Квинтетом, и Байхен это невероятно радует. Они все-таки смогли прокатиться на ее звездном ялике, и Цзинлю увидела возрожденную Альфу Центавра.

Все идет своим чередом. Цзинлю начала позволять себе больше, чем прежде: она пыталась шутить, и, пусть это у нее получается из рук вон плохо, Цзин Юань и Байхен ценили ее рвение вновь стать частью Квинтета. С Инсином у них все еще сохранялись холодные, больше рабочие отношения, но Цзин Юань видел, как постепенно Инсин в ее присутствии начинает расслабляться. Начинает привыкать к Цзинлю как к части команды, а не как к всесильному наставнику.

Цзинлю приходит к Дань Фену — сама. Посещает его чаще, чем прежде, и между ними снова наладилась связь. Честно признаться, глядя на них, Цзин Юань бы назвал их соулмейтами — не в романтическом плане, как в любовных легких романах, а именно в дружеском. Обретение родственной души, потому что Цзин Юаню кажется, что она и Пожиратель Луны похожи друг на друга. На их плечах — ответственность за народ, его защита, им нужно играть совершенно другие роли, отличные от их сути. Постоянное ношение маски обусловлено доверием большинства, но если постоянно ее носить, можно и не заметить, как полностью растворяется личность. Цзинлю и Дань Фен сами не понимают, как помогают друг другу не потерять себя в этой круговерти политики и власти.

Все идет своим чередом.

Проходит несколько лет.

Несколько долгих, продолжительных лет. Цзин Юань соврал бы, если бы сказал, что не скучает по прошлому. Он вспоминает многое: вспоминает Яньцина, которого сам же обучал, вспоминает и Юйкун, с которой им довелось вместе работать, и Фу Сюань. Сейчас она, кстати, только начинает обучаться в Комиссии по предсказаниям — однажды он видел, как она и ее наставник вместе посещали Чешуйчатое ущелье, видимо, по какому-то делу. Фу Сюань была еще меньше, но уже знакомо хмурилась и строила слишком серьезное выражение лица для той, кто, в общем-то, бюрократической работой пока не занимался. Цзин Юаня это даже умилило: Верховная Провидица с юности слишком серьезно относилась к своим обязанностям.

Но пока она еще не Верховная, пока с Облачными рыцарями связаны только те, кто непосредственно принимает участие в Заоблачном Квинтете, но Цзинлю уже начинает задумываться о том, чтобы повысить его до лейтенанта. Ну, как начинает задумываться: пытается неловко предлагать такой вариант в разговорах, как бы между прочим, но не то, чтобы она настаивала! В основном она холодно отводила взгляд и соскальзывала с темы обыденно-типичным: «Впрочем, решать все равно тебе», и Цзин Юаню от этого было даже немного странно. Он никогда не рвался в почетные должности самостоятельно, ему это, в общем-то, было не нужно — ни к чему была лишняя головная боль, но во время очередного кризиса Лофу он просто не мог отказаться от поста генерала. Некому было его занять в свое время; он помнит, что лейтенантом стал тоже по счастливому стечению обстоятельств, а остальные солдаты только поддержали его кандидатуру. Сейчас, спустя несколько лет, имея колоссальный опыт за плечами и прекрасно зная, что будет дальше, он сомневается, что ему нужно лезть в гущу истории.

Потому что, в общем-то, ничего особенного не происходит.

Мара Цзинлю перестает ее сжирать; он бы сказал, что она теперь находится в ремиссии. Цзинлю-в-ремиссии отличается от Цзинлю-с-марой, Цзин Юань считает это маленькой своей победой. Он уже в корне изменил ход истории хотя бы тем, что оттянул момент скорой катастрофы. Надолго ли — не понятно; но Цзин Юань наблюдает за Цзинлю из-за кулис, не вмешиваясь в ее попытки в социализацию, и все-таки соглашается, когда она снова заговаривает о том, что ему нужно занять пост лейтенанта.

В общем-то, согласился он из-за того, что прошлый кандидат резко начал превышать собственными полномочиями. От работы его отстранили, а Цзин Юаня назначили пока что «исполняющим обязанности». Но всем было уже понятно, в том числе и обычным солдатам, что теперь звание лейтенанта за ним закрепится — общественность-то была не против.

Резко и неожиданно Цзинлю предлагает отметить его выход на новую должность — Цзин Юань и Инсин почти одновременно переглядываются, в отличии от Байхен, которая с радостью поддержала ее предложение. Может быть, в глубине души она и понимала, что для Цзинлю это предложение странное, но просто не хотела об этом думать. Байхен нравилось, когда Квинтет собирался вместе, но одна из причин ее радости совместному пиршеству заключалась в том, что она сама готовилась улетать с Лофу, погруженная в философию Освоения. Байхен — натура свободолюбивая; для того, чтобы быть на Лофу, ей, как бы парадоксально это не звучало, нужно часто улетать.

— На самом деле, она очень привязана к Лофу.

Цзинлю говорит об этом после церемонии вступления Цзин Юаня на должность, когда ему удается найти минутку для того, чтобы побыть в тишине. Он знает — в персиковом саду всегда тихо; и знает, что обычно его посещает сама Цзинлю. Цзинлю чистит яблоко небольшим перочинным ножиком, когда говорит об этом, и не поворачивает головы — по чужим шагам догадывается, кто пришел.

Цзин Юань подходит ближе — в такт его шагам звенят погоны. Он садится на ступеньки, рядом с Цзинлю, облаченную в не менее дорогую и изящную мантию с золотой вышивкой. Золотой для нее — слишком яркий, почти обжигающий, Цзинлю бы подошло серебро луны, но это одеяние — формальность и дань традициям. Одним словом, сущий официоз.

— Я о Байхен, — отмечает Цзинлю, и Цзин Юань опускает взгляд на ее руки. Черные перчатки она сняла; Цзинлю чистит яблоки, тонко срезая кожуру ножом. Нет ничего, что намекало бы о распространении мары.

— Не боитесь запачкаться? — чуть насмешливо спрашивает он. — Мантия стоит целое состояние.

— Почему-то мне она все равно кажется ужасно пустой в своей сути. Как и все эти погоны, медали, звания и титулы.

Цзин Юань снова смотрит на ее руки. Очевидно, что за несколько лет тот перелом прошел бесследно для ее костей. Но почему-то он вспоминает тот вечер в персиковом саду, и то, что она ему говорила. Наверное, слишком большое потрясение для того, кто раньше видел в ней лишь силу.

— Байхен очень привязана к Лофу, — продолжает Цзинлю между тем. — Но привязана не в обычном понимании. Она мне сказала, что хотела бы, чтобы ее похоронили здесь.

— Что?

Цзинлю вздыхает, замирая. В ее вздохе слышится безудержная горечь и тоска.

— Идущие по пути Акивили придерживаются немного другой философии о смерти, — говорит она. — Они знают, что в конце концов их всех ждет один путь: они потеряются в космосе и станут не более, чем мусором в бескрайней Вселенной. Их размажет сингулярность, поглотит черная дыра, они будут навеки замурованы на чужой планете или потеряются среди лабиринта Млечного Пути. В космосе многое может случиться, но они сами выбрали эту судьбу. Они не могут назвать домом ни одну планету и ни один космический корабль, но хотели бы остаться в сердцах тех, с кем им довелось встретиться. Байхен хотела бы, чтобы ее кости в случае смерти были похоронены на Лофу. А если и костей не останется, она хотела бы, чтобы мы почтили ее, запустив в небо звездный ялик, согласно нашим традициям. Для нее дом — не сам флот; она Квинтет считает домом. И хочет остаться в наших сердцах настолько, насколько сможет.

Байхен улетит после того, как они впятером отпразднуют вступление Цзин Юаня на должность. Улетит снова неизвестно куда — но снова, по старой привычке, она пообещает привезти лучшие вина со своего путешествия.

Цзин Юань теперь думает, что в прошлом Инсин и Дань Фен поступили не честно по отношению к Байхен. Какими бы не были их мотивы — они не должны были ее воскрешать. Байхен не хотела быть воскрешенной вообще: свое желание она поведала только Цзинлю, но как же жаль, как жаль, что тогда к ней никто не прислушался. Нет ничего ужаснее скорбящего человека. Нет ничего страшнее человека, повернутом на идее возвращении умершего.

— Помнишь, ты спрашивал у меня, чего я боюсь? — вдруг спрашивает Цзинлю, подняв на него взгляд. — Тогда, когда увидел меня такой. Я много об этом думала после того дня. И, наверное, я могу дать тебе ответ сейчас. Наверное, я боюсь того, что не смогу вас защитить, когда придет время. Боюсь, что однажды мне придется исполнить желание Байхен.

— Но всех нас ждет примерно такой конец, Цзинлю.

— Ты ошибаешься. Нас с тобой ждет одинаковый конец: наши ученики должны срубить наши головы, когда придет время. Но я с этим смирилась. Наверное, я смирюсь, если Байхен умрет от старости, и если время Инсина закончится. Я боюсь именно чего-то извне. Я не знаю, как объяснить, но мне постоянно кажется, что за вечными битвами я упускаю самое главное.

Цзин Юань не говорит ей, что она мыслит верно.

Что их — всех их, весь Заоблачный Квинтет: и Цзинлю, и Байхен, и Дань Фена, и Инсина, и даже самого Цзин Юаня — сгубит война. Можно выжить среди тысячи сражений, но это не значит, что они не останутся внутри тебя. Семьсот лет Цзин Юань занимал генеральский пост — и все эти семьсот лет в его голове навязчиво вертелись картинки прожитых лет. Время не лечит, оно только затягивает раны. Шрамы остаются навсегда.

— Мне лестно, Цзинлю, что в тот вечер ты придала моим словам такое значение.

— Мне почему-то показалось тогда, что передо мной тогда был не тот Цзин Юань, которого я знала, — отвечает Цзинлю. — Цзин Юань, которого я знала, вообще бы не пошел за мной из уважения. Я не знаю, чем ты руководствовался тогда, но мне показалось, что ты будто бы знаешь гораздо больше, чем кажется.

Цзин Юань не отвечает — как же Цзинлю попала в точку! Впрочем, он был не удивлен: Цзинлю умная и гораздо острее чувствует мир и окружающих, чем ей кажется, но сейчас она не придает значение своим чувствам. Цзинлю протягивает ему очищенное яблоко — и улыбается.

Улыбается ему.

— Спасибо, Цзин Юань.

И он не спрашивает: «За что».

Цзин Юань прекрасно понимает все без слов.

***

После помпезной церемонии наступает менее официальная часть: на ней прекрасные танцовщицы разливают напитки и преподносят угощения, солдаты выпивают вина Лофу Сяньчжоу, поют песни и рассказывают байки с прошлых сражений. В честь Цзин Юаня — целый пир; и пусть он все это проходил раньше, радость захлестывает, как в первый раз. Он говорит тост — громко и четко, не зная, те ли слова говорил в прошлом, но каждый из солдат подхватывает сказанное, и слышится звук чокающихся бокалов. Здесь и Заоблачный Квинтет: Байхен сидит рядом с Цзинлю, она о чем-то рассказывает, пока Мастер Меча сдержанно отпивает вино из пиалы; Инсин стоит в стороне в окружении других мечников, и даже видьядхары посетили сегодняшний праздник.

— Дань Фен, почему не пьешь? — Цзин Юань подходит к нему, улыбается открыто и весело, хотя отчего-то чувствует, как сердце скребут кошки. — Какой-то ты совсем не радостный. Неужто что-то случилось?

— Неужели порчу весь праздник своей кислой миной? — Дань Фен пытается шутить, но получается у него это плохо: Цзин Юань или захмелел, или ему начинает казаться, что у Дань Фена ужасно усталый взгляд.

— Вопросом на вопрос не принято отвечать.

Мимо скользит шелк одежд танцовщиц, проплывает, подобно наваждению, и Цзин Юань задерживается взглядом на красоте. Дань Фен тяжело вздыхает, и по нему видно, будто он хочет что-то сказать. Хочет — но не решается; и только взглянув ему за спину Цзин Юань замечает строгие, почти осуждающие взгляды Мудрейших Старейшин, так, будто они находятся на казни, а не на празднике долгоживущих.

— Им что-то не нравится?

— Все мирское, вероятно.

Дань Фен, даже если хочет, не может что-то рассказать, пока здесь находятся Старейшины. Цзин Юань оглядывается: Инсин все еще разговаривает со своими однокурсниками, Байхен с Цзинлю, Цзинлю все еще пьет… Она вообще останавливается? Почему-то Цзин Юаню кажется, что теперь надеется на нее не приходится.

Хотя, если подумать…

— Скажи мне одну вещь: связано ли это с тем, что Древо Амброзии снова начало цвести?

— Древо Амброзии, — сдержанно говорит Дань Фен, — запечатано очень, очень давно Первым Верховным Старейшиной, и в его облачных гимнах сомневаться не стоит. Любые разговоры о его цветении могут быть восприняты как ложь и клевета и караться в соответствие с законом как ложное распространение информации.

— Я понял.

Цзин Юань понял, что оно действительно цветет.

Если бы это было не так — Дань Фен бы сказал прямо, не увиливая терминами из кодекса старейшин или как-оно-там-называется.

— Честно говоря, есть еще кое-что.

Цзин Юань скользит взглядом по толпе, но Дань Фен резко замолкает. У Цзин Юаня появляется идея.

— Скажи, как давно ты не общался с Инсином?

— Вообще-то, с сегодняшнего утра.

— Сделаем вид, что это очень долго.

Цзин Юань улыбается очаровательно, хлопает Дань Фена по плечу, так, будто он только что сказал очень умную и мудрую вещь, а потом подхватывает бокал, направляясь обратно в гущу толпы. Цзин Юань знает — для того, чтобы переключить внимание Старейшин, нужно сделать что-то из рамок вон выходящее, то, что заинтересует их не меньше, чем слежка за Верховным. Самая медийная личность на этом празднике, помимо Пожирателя Луны — Мастер Меча из долгоживущего вида.

И Цзин Юань начинает действовать.

— Дивный вечер, правда, мастер? — он садится напротив Цзинлю, показательно игнорируя вопросительный взгляд Байхен. — Самое то, чтобы вызвать вас на дуэль.

Рука Байхен дрожит — она проливает вино мимо чакры. Глаза ее округляются, как блюдца, и кажется, что шерсть на хвосте вот-вот встанет дыбом. В радиусе нескольких метров от них солдаты перестают говорить — слышится лишь тихий шепот; те, кто находится ближе к ним, передают новость дальше, дальше и дальше. Неслыханная дерзость! Ученик Мастера Меча вызывает ее на дуэль.

Все ждут, что ответит Цзинлю, и постепенно над потолком зала начинает звенеть тишина. Звенят и бокалы; Цзинлю медленно, будто ничего не происходит, забирает у Байхен бутылку, наливая в свою чарку вина. Также медленно, выдерживая паузу, помешивает жидкость. Задумчиво смотрит на Цзин Юаня — и говорит абсолютно ровно и спокойно:

— Нет.

Цзинлю прикрывает глаза. Белесые ресницы дрожат при свете рыжих огней.

— Мне лень доставать меч.

— О, так я говорю не о фехтовании, — очаровательно улыбается Цзин Юань, краем глаза наблюдая, как даже Старейшины удивленно наклоняют голову в бок, чтобы лучше слышать их разговор. Значит, клюнули на наживку. — Я прекрасно знаю, что в искусстве обращении с мечом вам нет равных. Я говорю о партии в облачные шахматы.

Впрочем, здесь разницы нет никакой — Цзинлю в шахматы тоже никто не мог обыграть. Цзин Юань, однако, помнит свою первую победу; помнит, как искренне радовался, когда ему удалось поставить Цзинлю шах и мат.

И она, кажется, улыбалась тогда тоже.

Во взгляде Цзинлю скользит интерес — отлично, ему удалось ее заинтересовать. Она отставляет чарку, так и не сделав глотка, и, кажется, только сейчас обводит взглядом помещение. К ним уже стекаются остальные солдаты — им интересно, во что выльется небольшая игра мастера и ученика. Заинтересованность показывают даже старейшины видьядхара — некоторые из них поднимаются, степенно подходя ближе, но все еще держатся на почтительном расстоянии, чтобы никто не распознал их интерес.

— Ну хорошо, — соглашается она. — А на что играем? В конце концов, тут собралась такая публика. Не гоже разочаровывать тех, кто ожидает хлеба и зрелищ.

— А что вы хотите от меня, мастер? — Цзин Юань подпирает щеку рукой, смотрит с хитрым прищуром. Цзинлю, кажется, крепко задумывается; от своих учеников ей, в общем-то, ничего не нужно.

— Не знаю. Если я выиграю, ты заберешься под стол и прокукарекаешь пятьдесят три раза.

— Ну хорошо, — Цзин Юань усмехается, — а почему пятьдесят три?

— Это первое, что пришло мне в голову.

Цзин Юань думает, что у Цзинлю не особо богатая фантазия. А может быть, ей действительно ничего не нужно — ни от кого.

Он замечает, как Дань Фен подходит к Инсину. Они о чем-то шепчутся, и последний понимающе кивает. Пока Старейшины отвлекаются на их удивительный разговор с Цзинлю, Дань Фен пробирается мимо толпы, скользнув на улицу. Инсин осторожно следует за ним. Что ж, о чем они говорили, Цзин Юань узнает позже.

— Что насчет твоего желания? — спрашивает Цзинлю.

— Оставлю его на потом.

— Не люблю быть должницей.

— Значит, вам тем более нужно постараться в этой игре.

Цзинлю хмыкает, опустив взгляд. Несмотря на то, сколько она выпила, кажется, будто она абсолютно трезва: взгляд не помутневший, нет характерного румянца — Цзинлю такая же бледная, как и всегда. Цзин Юаню она снова кажется неживой; кажется, что и кровь у нее холодная, от этого такие ледяные руки, но свои мысли Цзин Юань старается отогнать в сторону. Цзинлю просит Байхен принести доску с шахматами, лисица, проходя мимо него, смотрит слишком красноречиво. Его выходкой Байхен недовольна.

Прости, дорогая, но это исключительно ради высокой цели и благих намерений.

Они расставляют фигуры, со столика убирают все ненужные предметы, рядом подсаживаются остальные солдаты, видьядхары, представители лисьего народа, и даже танцовщицы удивленно перешептываются, официанты пытаются заглянуть из-за чужих плеч. Игра ученика и мастера вызывает невероятный фурор: кто-то втихую делает ставки, и Цзин Юань не сдерживается, усмехаясь.

— Не сокрушайся потом, что проиграл, — говорит Цзинлю и улыбается по-наставнически снисходительно.

— Ну что вы, мастер, — Цзин Юань отвечает очаровательно-мягкой улыбкой. — Это вы готовьтесь к грядущему поражению.

Потому что теперь Цзин Юань знает каждый шаг, который сделает Цзинлю.

Каждую уловку. Каждую хитрость.

Все это он выучил наизусть.

— Смотрю, больно ты уверен в своей победе, — говорит Цзинлю. — Я не собираюсь поддаваться, но мне кажется, при грядущем положении исход битвы будет очевиден. Знаешь, Цзин Юань, я не совру, если скажу, что смогу обыграть тебя даже с закрытыми глазами.

Нет, теперь Цзин Юань сомневается в ее трезвости. Впрочем, этого стоило ожидать: Цзинлю, как и многие, становится несколько раскрепощеннее, если выпьет. Более разговорчивой — и более самовлюбленной тоже. Однажды она абсолютно серьезно заявила, что сможет достать звезды с неба. Это было при встрече Квинтета, когда Байхен снова собрала их всех после своей поездки и привезла попробовать новые вина. Тогда Цзинлю говорила с абсолютно серьезным выражением лица — Байхен свела все в шутку тогда, но сейчас Цзин Юань понимает, что звезды она достать так и не смогла.

И не сможет.

Никто не сможет.

— Я абсолютно серьезно, — добавляет Цзинлю и, прежде, чем он смог ответить, она оборачивается к Байхен. — Байхен, можно тебя попросить повязать мне повязку на глаза? И будь так добра, веди счет в этой игре. Озвучивай каждый наш шаг.

— Боишься, что А-Юань смухлюет? — насмешливо спрашивает Байхен и скользит взглядом по Цзин Юаню. Цзин Юань мог бы истолковать его как: «Готовься кукарекать».

— Ну что ты. Я полностью доверяю своему ученику.

Заявление Цзинлю, однако, производит фурор у зевак — ставки усилились, обсуждения становятся на порядок громче. Байхен находит черную повязку и закрывает ей глаза Цзинлю, и Цзин Юань вдруг отчетливо ощущает дежавю. От дежавю немеют пальцы и холодеет в крови: теперь Цзин Юань видит перед собой Цзинлю-из-его-настоящего, с этой черной повязкой, сломанную, вывернутую наизнанку Цзинлю, с бесконечным сумасшествием за ее плечами, с сумасшествием зубодробящим, раскалывающим черепную коробку, и Цзин Юаню кажется, что эта Цзинлю-из-настоящего знает все-все про него, все его недомолвки и недосказанности, и за черной повязкой — осуждающий, ненавидящий взгляд. Цзин Юаню кажется, что за повязкой нет ничего — нет чужих глаз, нет красной полной луны, туманность бабочки растворилась в многогранном космосе, алое светило погасло, взорвавшись и уничтожив все вокруг, но…

— Твой ход, Цзин Юань.

Это все кажется.

Это всего лишь повязка. Это всего лишь шахматная партия. Цзин Юань лишь секунду смотрит на нее такую — на знакомые черты лица, на острые скулы; жаль, не смотрит в глаза. Цзин Юань опускает взгляд на фигуры и, делая первый ход, отчетливо понимает одну вещь: глаза у Цзинлю и вправду очень красивые.

Он бы хотел видеть их всегда.

***

Ощущение, что перед ним Цзинлю-из-настоящего, не проходит. Теперь Цзин Юань отчетливо четко понимает: что-то не так. Чувствует кожей, зудом в костях — что-то грядет, что-то нехорошее и что-то катастрофичное. А может быть, его сознание играет с ним злую шутку.

Байхен озвучивает ходы для Цзинлю, и Цзин Юань честно удивляется, как легко Цзинлю дается представление шахматной доски. Ни разу она еще не ошиблась, все ее ходы — четко продуманная стратегия; хотя теперь, со временем Цзин Юань понимает, что стратегия эта повторяется. Это как ее схема поведения при людях: у Цзинлю записаны определенные слова, которые ей нужно сказать, чтобы произвести фурор, у Цзинлю расписан каждый шаг и, кажется, расписана даже каждая эмоция — стоит только понаблюдать за ней почаще, и это становится понятнее. Цзин Юань бы сказал, что Цзинлю — жуткий социофоб, не по своей воле ставший медийной личностью, но проблема в том, что повторение легко раскрывается. Это очень плохой способ обмана. Хотя, это же он здесь из далекого будущего. Цзинлю просто играет с ним, как раньше.

Цзин Юань переставляет фигуры. Цзинлю — сложный противник, с ней не получается халтурить хотя бы по той причине, что халтуру она всегда распознает. В этом случае она ничего не говорит, но гадко на душе все равно становится — от того, что она может подумать, будто он не воспринимает ее как потенциального противника. Цзинлю ходит следом за ним, и Цзин Юань узнает эту комбинацию — комбинацию, при которой он может выиграть.

Цзин Юань выигрывал у Цзинлю шахматную партию лишь один раз — и после этого они не играли никогда. После этого Шуху стерла с лица Лофу половину населения и даровала Инсину свое благословение; после этого Дань Фен поднял мятеж, а от Байхен осталась лишь прядь волос. После этого Цзинлю, так долго мучившая Инсина, сошла с ума.

Цзин Юань некоторое время смотрит на шахматную доску — даже собравшиеся поглазеть солдаты умолкают, чувствуя напряжение. Дальнейшая игра зависит от его хода. Цзинлю выглядит обычно: она не расслаблена, но и не напряжена, она сидит спокойно, почти неподвижно, словно заледенелая статуя. Цзин Юань знает, как сходить так, чтобы остаться в выигрыше, какие фигуры переставить, чтобы обхитрить противника. Но о чем думает она, когда держит в голове картинку шахматной доски

Цзин Юань решает рискнуть — он сам озвучивает свой ход. Ставить свою фигуру напротив главной.

— Я делаю вам шах, мастер.

Эффект бабочки заключается в том, что незначительное действие может иметь за собой катастрофические последствие. Почему-то эта мысль никак не покидает его голову.

Цзин Юань все еще вглядывается в лицо напротив, но из-за повязки чужие черты кажутся блеклыми. Цзинлю наклоняет голову в бок; покачиваются ее крупные массивные золотые серьги — очередная формальность для сегодняшнего дня.

— Хороший ход.

Цзинлю молчит некоторое время, и тишина звенит над потолком; замирает, готовая обрушиться на чужие головы гильотиной.

— Очень, очень хороший ход.

— Так значит, — голос раздается откуда-то из зала, неуверенный, немного робкий, — победа очевидна?

Нет, конечно. Цзин Юань это знает: от шаха еще можно уйти, это может называться стратегическим отступлением во время реального боя, если силы противника значительно превышают собственные. Но Цзин Юань знает еще одну вещь — Цзинлю навряд ли отступит. Гордость не позволит, Цзинлю всегда бьет твердо и не отступится даже перед лицом смерти, пусть такой желанной; если ей срубят голову — ничего страшного, Цзинлю ведь давно этого хотела. Такие, как она, всегда готовы к смерти, такие, как она, ее практически жаждут, потому что Цзинлю находится не на своем месте. Не на своем месте, не в своей роли, не среди своих людей. Почему-то сейчас Цзин Юань понимает особенно четко: быть Мастером Меча ей тяжело. Ей не тяжело драться и уничтожать мерзостей Изобилия — ей тяжело держаться на людях. Тяжело быть в обществе.

— Байхен, переставь, пожалуйста, центральную фигуру по линии E-14.

Цзин Юань замирает.

От шаха Цзинлю уходит.

— У меня еще есть шанс на выигрыш, так почему бы не побороться до конца?

Расположение фигур на шахматной доске меняется. Чтобы победить, нужно не только поставить мат королю, но и уничтожить одну из сильнейших фигур. Сильнейшая здесь — Мастер Меча. Если Цзинлю падет, Лофу будет обречен.

Цзинлю делает шаг фигурой.

И в это же мгновенье взрывается западное крыло Облачных Рыцарей.