Нет такого слова

Огромная раскрытая книга занимала почти всю середину небольшой перламутрово-розовой пещеры и возлежала на резной деревянной подставке.

— Вот вы знаете, что такое прозелит, прозелитизм, прозелитский, прозелитствовать? – донесся хриплый голос из глубин книги. Прежде чем случайный свидетель (коих, впрочем, не было) решил бы, что лицезрит говорящую книгу, между ее страниц показалась птичья голова с крючковатым обсидианово-черным клювом, в причудливо курчавых пурпурных, золотых, перламутровых перьях, в зеленой феске с черной кистью. Почти всякий человек сказал бы, что перед ним попугай, но даже самый выдающийся орнитолог-лауреат всего подряд затруднился бы назвать его видовую принадлежность.

– Полагаю, это что-то с прозеленью. Бронза или несвежий сыр, – отозвался другой голосок, нежный и мелодичный, с миниатюрного пуфа у прозрачной, словно слепленной из мыльной пены, стены. Сиденье пуфа было расшито золотой и серебряной канителью, на фоне которой совершенно терялся маленький золотой паук (вернее, паучиха) с нефритово-зеленым крестом на брюшке. В лапках она держала вязальные спицы, крючок, иглу и украшала тонким кружевом и вышивкой некий черный предмет одежды намного больше себя. Спицы так и мелькали, крючок и игла сновали в пене разноцветных узоров. Кинжальные острые хелицеры подрагивали, когда паучиха высчитывала петли, или быстро смыкались, чтобы отрезать уже закрепленную нить. – Или тот, кто пишет прозой.

– Не угадали, – снисходительно проскрипел попугай. — Это кто-либо, принявший новую веру, либо новый и горячий приверженец чего-нибудь. Бедное слово, никто-то его не знает, так и исчезнуть недолго.

– А, это вроде энтузиазма Жабят на курсах Этельреда по шпионажу и контршпионажу? Занятно, но не так уж необходимо. Дорогой Словарь, – обратилась она к самой книге, не прекращая вязания, – нет ли у вас забытых слов о любви? По-моему, их так редко используют в наше время…

– Опять вы со своей сентиментальностью и мещанством, – отмахнулся Попугай. – Иногда у меня складывается впечатление, что дамские романы выпускаются в комплекте с пособиями по рукоделию. Или наоборот.

– Вы правы, Дульчибелла, – голосом старушки-божьего одуванчика ответил Словарь, действительно оказавшийся говорящей книгой. – Попугай, пожалуйста, почешите на букву «А», там у меня несколько таких слов затекли от бездействия.

Страницы сами перелистнулись в начало, и Попугай еле успел отскочить на край подставки, завертел головой, выискивая нужные статьи.

– Амант – возлюбленный… Амурный, хм, разве оно редкое? Афродитический – касающийся Афродиты или любви… Агапизм – понимание любви как движущей силы эволюции Вселенной.

– Как это прекрасно, – отозвалась со своего места Дульчибелла, и голос ее был нежен, как малиновый звон. – Жаль, что такие слова выходят из употребления. Вот вы – что вы сделали в своей жизни ради любви?

– Дорогая Дульчибелла, – Попугай взъерошился, воззрился на нее с высоты книги и произнес, исполненный чувства собственной важности, – не мне напоминать вам, сколько я подвигов я совершил из любви к нашему общему дому, прекрасной Мифландии: сражался с василисками, вел воздушную разведку, проник в подземелья врага, руководил экспедицией на остров Оборотней, наконец, предпринял полное опасностей путешествие во внешний мир обернутым в почтовую бумагу!

– А мне помнится, – парировала паучиха, – что вас – вместо со мною, кстати – просто схватили, упаковали и выбросили, не оставив выбора, и пока те милые дети не нашли нас, вы поставили рекорд по количеству жалоб на неудобства.

– Классическое обесценивание, – возмутился Попугай, – слово, увы, весьма распространенное. Что же тогда, по-вашему, образец действий во имя любви?

– Что? Я скажу вам. На прошлой неделе, когда мы выбирались на пикник, и Ха-Ха, создавая новый вид особо ароматного можжевельника, использовал в заклинании слово «стволистый» вместо «смолистый» и получил хвойный баньян… Так вот, вы тогда еще прочитали ему лекцию о строении растений, а я так заслушалась, что, как и вы все, ничего не заметила, пока не ощутила странный привкус во рту. Тогда я огляделась и у себя на коленях букет мини-фиалок да обломок ноги паука-самца. Оказывается, ко мне подходил поклонник, желавший выразить… Ах, я так никогда и не узнаю, что именно он хотел выразить, ведь я, зазевавшись, съела его!

И она так горько расплакалась, что отложила в сторону спицы, чтобы освободить пару лапок и достать носовой платок (естественно, шелковый, с вензелями и кружевной каймой). Впрочем, остальные лапки продолжали работу.

– Что за околесица, белиберда, чушь, вздор, нелепость, дичь, чепуха, дребедень… – Попугай склонил голову набок, подбирая редкий синоним, – галиматья и ахинея! Как вы могли не заметить и употребить в пищу целого паука с себя размером!

– В том-то и дело, что у золотых певчих пауков кавалеры в пятнадцать раз меньше дам, – пояснила Дульчибелла из глубин носового платка. – Вот я и перепутала его с пирожным из лунной тли. А между тем он был так храбр! Сколько мужества им требуется, чтобы просто подойти к даме сердца и объясниться!

– Что ж вы хотите? Чтобы я свернул шею? Чтобы василиски поджарили меня на гриле, а Освальд проглотил меня насовсем? Вы же сами постоянно запрещаете мне все на свете, где, по вашему ошибочному мнению, есть хоть капля риска!

В ажиотаже Попугай взъерошился так, что шапочка слетела с его макушки, и не замечал, как Словарь похлопывал его по лапе, чтобы успокоить.

– Но вы же никогда не внимаете моим мольбам! – В пылу перепалки Дульчибелла подуспокоилась и вернулась к рукоделию в полном объеме, хоть и несколько нервно, отчего нитки то и дело путались и рвались. – Ни ради собственного здоровья, ни хотя бы для того, чтобы порадовать меня.

– Клянусь Юпитером! Вы меня совсем изведете, доконаете, доведете до ручки! О женщины, способные устроить скандал на пустом месте!

– О мужчины! О мужчины, воспитанные Словарями, как они глупы! И они еще имеют что-то против дамских романов, когда сами понимают только словарные значения и совершенно не умеют читать между строк. Подумать только, кто-то причисляет попугаев к вещим птицам… Вот, из-за вас я сбилась со счета, и придется переделывать сцепки между дугами.

– Драгоценная Дульчибелла, да вы в ударе сегодня. – Попугай сменил тон на шутливый, и паучиха почти совсем успокоилась. – Конечно, где мне до вас, когда вы из любви к рукоделию и домоводству терпите такого невозможного, невыносимого, непроходимого глупца, как я.

Разумеется, она тут же разрыдалась так, что бросила всё, кроме вышивания.

– К рукоделию? К домоводству? Да-да, из любви к рукоделию я всю жизнь забочусь о вас, не ожидаясь благодарности, и даже соглашаюсь на одно оскорбление в неделю. Не обращаю внимания на других пауков. Слежу за вашим здоровьем, шью вам теплые вещи и салфетки для сухой уборки Великих книг, иду с вами в изгнание в дурацком свертке, денно и нощно пряду снаряжение для войска горностаев… Ах, всё, я ушла дуться. – И она спрыгнула с пуфа к стоявшей под ним золотой клетке и хотела демонстративно хлопнуть дверью, но помешал предмет ее трудов, который она так и не выпустила, хоть он был больше и дверцы, и клетки в целом. Дульчибелла на миг задумалась, выбежала аккуратно сложить свое изделие у подножья книжной подставки и юркнула обратно. И даже задернула за собой накидку на клетке. – Это вам, кстати. Жилет с подкладкой из детского пушка грифонов для защиты от сквозняков, – донеслось из-за парчовой накидки.

Попугай, извинившись перед Словарем, спорхнул на пол и подобрал подарок. Жилет действительно был роскошный: из антрацитово-черного бархата, с кантом из перламутровых кружев и накладными кружевными розами, лилиями, хризантемами и анютиными глазками всех размеров и цветов. А на спине был вышит гладью сам Попугай, да настолько похоже, словно это не узор из нитей, а картинка, во внешнем мире называемая фотографией. Адресат стал неспешно надевать жилет, паучиха из-за занавески подсказывала, как что застегивается. Нежный голосок чуть охрип от слез, и Попугай чувствовал себя просто отвратительно.

– Спасибо за жилет, – проскрипел он наконец. – Очень красиво. И тепло. И… Я очень ценю вас, как попугай только может ценить паучиху, домоправительницу и... Да, я воспитан Словарем, я люблю слова. Но их недостаточно произносить; кто-то должен еще и слушать, иначе я просто попка-дурак, болтающий сам с собой, или, как там… Ага, медь звенящая или кимвал звучащий. А вы… вы единственная, кто всегда слушает меня, даже когда очередные слова не доставляют вам никакого удовольствия. Знаете… Я готов пересмотреть наш договор оказания услуг и отказаться от права оскорблять вас раз в неделю.

– Ну… – Дульчибелла отдернула накидку, но не до конца. – Я подумаю. Да, наш договор можно бы и ужесточить, но в другую сторону. Чтобы, помимо права оскорблять меня раз в неделю, вы также были обязаны раз в неделю говорить мне комплименты. Согласитесь, есть и добрые слова, которые нужно спасать от вымирания.

– Да, я плохо читаю между строк, – продолжал меж тем Попугай, – но понимаю, какого слова вы ждете от меня. Извините, если обману ваши ожидания. Да, вы не Словарь и не Мифландия, вы маленький певчий паук. Я уважаю, ценю вас, доверяю, я привязан к вам, и в то же время вы у меня вызываете раздражение, возмущение и нервный тик, доводите до белого каления… Но это все части, частности, а единого слова – ну, максимум двух без учета предлогов и артиклей – для описания моего отношения к вам я не встречал во всем Гигантском словаре. А это еще более редкое явление, чем какая-то там любовь.

Он протянул крыло к клетке паучихи, и Дульчибелла протянула ему навстречу лапку, чтобы дотронуться до иссиня-фиолетового махового пера.

– Как же ты вырос, мальчик мой, – вздохнул Словарь со своей подставки, и Попугай с Дульчибеллой вздрогнули и разорвали контакт. – Пожалуй, на сегодня проветривание слов можно завершить. Там у вас простаивает стволистый можжевельник. Полагаю, ему не хватает пикника и концерта для двух голосов и клавесина.