По ночам на Статен-Айленде холодно.

Еще даже не так и поздно — в эту пору года солнце всегда заходит чуть раньше, чем ему стоило бы в соответствии с расписанием внутренних часов, — но это закат самого длинного дня в их жизни. Раф сам не может сказать, он дрожит от холода или от принятия этого жуткого осознания.

Лео рухнул в его руки добрые пять минут назад, дрожащий, залитый кровью, холодный, к счастью, к счастью живой, вопреки всему до сих пор в сознании, и Рафу требуется вся сила воли, что у него есть, чтобы не прижать его к груди и никогда больше не отпускать. Они все видели трещины на его панцире, странный угол, под которым выгнулась его нога, кровь на его лице, и руках, и пластроне; нет, слишком крепкое медвежье объятие — это последнее, что Лео сейчас нужно. Ему нужно в тепло — им всем нужно, и никто не в состоянии предоставить это тепло, — но добыть его так близко к воде довольно затруднительно.

Он чувствует, что Майки прижался к его боку и дрожит, свернувшись в клубочек. Паутинчатые золотые трещины, изодравшие его руки до самых плеч, угасли и стали глубокого темно-красного цвета — кровь не течет, но это ни на мгновение не значит, что ему не больно, и единственное, что Майки может сейчас сделать, — это всунуть руки между коленями и пластроном в попытке хоть немного надавить на них. Раф не в состоянии помочь — его руки заняты Лео — но он все равно волнуется. У него сейчас более чем достаточно причин волноваться.

Это распространяется также и на Донни, потому что Донни продолжает двигаться — ни разу не остановился с того момента, как Лео вывалился из портала и выдал единственный признак жизни — жалобу на Статен-Айленд. Так умеет только он. Донни двигался, делал, работал — сканировал травмы Лео, осматривал Майки, проверил глаз Рафа (все еще не видит, все еще жжет, все еще не имеет значения) и забил на открытые раны на собственном панцире, и руках, и ногах. Раф понимает, что движение — единственное, что не дает ему взорваться или развалиться. С того момента, как Крэнг Прайм швырнул их с Майки с Метро Тауэр, он не произнес ни слова, и Раф может сказать наверняка, что еще одно хоть минимально плохое происшествие — и он отключится от реальности и уйдет в себя. Если Донни будет слишком себя урабатывать, Раф может взять часть его работы на себя, а пока он держит Лео, и чувствует Майки у своего бока, и присматривает за Донни и очень старается завести собственный мозг хотя бы с толчка. Лео сейчас вне игры, значит, Раф должен взять роль лидера на себя. Нужно переместить братьев куда-нибудь, где будет безопасно, согреть их, оказать медицинскую помощь, довести их домой, хотя он даже не представляет себе, как, пока они так далеко от дома и так изранены. Он должен сделать хоть что-то…

Он моргает, когда ему в лицо тычется все предплечье Донни целиком. Еще через два цикла моргания он осознает, что 1) это наручный экран Донни и 2) он горит, а значит, 3) коммутатор включен и держит связь.

— Донни? — связь с Эйприл, очевидно. Она говорит устало, но он слышит в ее голосе сталь, что помогает ей двигаться вперед. Вот вам и Эйприл — позади почти двадцать четыре часа апокалипсиса, а она не сбавляет шаг.

Донни снова поводит рукой и… верно. Он сейчас в невербальном эпизоде. Раф должен взять это на себя.

— Донни пока не говорит, — произносит он, и кое-что еще встает на место в его мозгу. Нужно отчитаться, как дела. — Его потрепало — нас всех потрепало, но мы в норме. Мы приземлились на Статен-Айленде. А у вас как? Как Папа и Кейси?

— Всё примерно так же, как и у вас, — отвечает Эйприл. — Потрепало, но в целом порядок. Серьезно, Статен-Айленд?

Вопрос остается без ответа, потому что следующим в разговор вступает голос отца — чуть более далекий. Наверное, он тянется к устройству Эйприл, но еще он далекий. Усталый, как и все они.

— Я здесь, Красный. Я в порядке.

Следующий включается Кейси.

— Отчет. Я у подножия Метро Тауэр. Ранения незначительные, — он говорит наглухо, намертво сдержанным голосом. Он вырос в апокалипсисе — какая-то часть Рафа сжимается в ужасе от мысли, что Кейси проходил такие миссии и раньше, что он к такому привык…

Снова перед его лицом машет рука, теперь уже с напором. Раф встряхивает головой в попытке прочистить ее, бросает взгляд на Донни (который смотрит в ответ со страшной фрустрацией) и прослеживает его указующую руку, которой он настойчиво тычет на Лео…

Еще один кусочек мозга — заторможенный, медлительный, ноющий и спасибо что просто целиком его — встает на место. Они не знают про портал, который сотворил Майки. Никто больше не знает, что они вернули…

— Мы вернули Лео, — выдавливает он. — Мы… Майки открыл портал– Лео ранен, но он здесь. Он с нами.

По связи слышно, как все там дружно ахнули, — мгновение тишины перед штормом…

Мгновение, которое Лео заполняет быстрым, страдальческим, решительным и тупым:

— Теперь мы все умеем в порталы!

… и линия взрывается, Эйприл с Папой кричат в динамик одновременно.

— Вы что?!

— Мой малыш Синий!

— В каком смысле…

— Ты вернулся!

— …Майки открыл портал?!

— Вы все вместе? Вы все в безопасности?

— Магические руки, детка, — вставляет Майки. Он не в силах скрыть изнурение и боль в голосе, но не собирается отмалчиваться. Все отметились по связи, за исключением Донни, и судя по тому, как развиваются события, Донни не заговорит как минимум до завтра.

— Да, пап, мы все вместе. Мы… — он умолкает, когда Лео приподымает ту руку, которая не совсем искалечена (у него сейчас попросту нет не искалеченной руки, есть та, которой плохо, и та, которой еще хуже) и машет, привлекая внимание.

Донни улавливает, чего он хочет, и подносит коммуникатор ближе. Голос Лео тихий, полон боли — очевидно, та вставка отобрала у него последние силы, — но он упрямо заставляет себя говорить. Если описывать Лео одним словом, это слово строптивый.

— Кейси?

— Сенсей? — в голосе по ту сторону трещина, которой раньше не было, — очевидно, перед лицом маленького чуда вся его сдержанность посыпалась.

— Ты хорошо справился.

Молчание на том конце затягивается на пару секунд. И прерывает его тихий задавленный всхлип. В этот момент Раф принимает решение: когда они доберутся до логова и всех залатают, он подарит Кейси лучшее объятие в жизни. Кейси всё отдал, чтобы подарить им этот шанс на победу; это минимум, которым они могут ему отплатить.

— Я серьезно, Кейси, — продолжает Лео. — Спасибо.

Еще один всхлип, в этот раз задушенный. Следующим заговаривает Папа, перетягивая внимание с Кейси на себя и давая ему секунду собраться с силами.

— Нам стоит вернуться домой и оказать вам медицинскую помощь.

— Верно, — Эйприл переключается в рабочий режим, и снова в ее голосе течет сталь. — Вы находитесь ближе к воде или к дороге?

— К воде, — с реки прилетает и охаживает новый порыв ветра, и Рафа пронимает дрожь. Он проглатывает вину, когда внезапным движением тревожит раны Лео и тот ойкает. — Мы пойдем в какое-нибудь здание поблизости — на улице слишком холодно, чтобы и дальше сидеть у воды.

— Хорошо. Мы доберемся к вам как можно быстрее. Кейси, ты помнишь, как вернуться в логово?

— Да, — ни сомнения, ни раздумий. Если бы Раф не слышал, как он всхлипывал ранее, то даже не поверил бы, что он плакал. Кейси быстро оправляется.

— Тогда марш туда, подготовишь медпункт. У тебя мало времени, потому что мы будем скоро.

— Принято, Коммандер. Выдвигаюсь, — Кейси отключается от линии связи.

— А вы переждите где-нибудь. Мы доберемся к вам как можно быстрее.

— Хорошо, — он не спрашивает, в чем ее план, они с папой вполне справятся с задачей в обстановке города, только что пережившего нападение инопланетян. Ему пока просто нужно сделать так, чтобы с братьями ничего не случилось, и хоть как-то согреть их.

— Пожалуйста, держитесь подальше от беды, — снова звучит папин голос, и Раф не может его винить. Факт, что все его братья рядом и дышат, а остальные члены семьи отчитались по связи, — это, в целом, единственное, что не позволяет ему сейчас сойти с ума от тревоги.

— Не волнуйся, пап. К тому моменту, как вы приедете, с нами всё будет хорошо, — Донни убирает руку и позволяет линии связи утихнуть; не омертветь — просто утихнуть. И Раф надеется, что за этот отрезок времени не превратится в лжеца. Он легонько подталкивает Майки: — Давай, здоровяк, надо двигаться, — и дожидается, пока тот поднимется (медленно, осторожно, не задействуя руки) и будет стоять прямо, проделав весь путь вверх максимально аккуратно. Донни уже вывел какую-то голограмму — судя по всему, карта местности; может, схемы зданий? — и задает направление к одному из них. Дверь не поддается, и Раф не может выбить ее, пока руки заняты Лео, там что Донни просто конструирует из своей нинпо бензопилу и разрезает замок. Это какой-то склад, так что тут светло, но не очень хорошо с изоляцией. Но как минимум они больше не на улице. Помещение кажется теплее уже за счет того, что по их панцирям не хлещет холодный ветер с реки.

Раф усаживается у штабеля ящиков, и вот уже рядом пристраивается Майки, снова сворачивается в комочек, приваливается к его боку и пытается приложить к рукам какое-то давление. Ничего на свете Рафу так не хочется сейчас, как заключить младшего брата в объятие и как можно крепче прижать к себе, но он не может положить Лео куда-либо еще — он понимает, что раны Лео серьезные, и какая-то страшная часть его боится ослабить хватку, как будто в ту же секунду, как Раф больше не будет его касаться, он снова провалится в какой-нибудь портал.

Забудем о том, что он делал в предыдущий раз, когда его руки касались Лео…

Он с силой встряхивает головой, сбивая эхо приказов в своей голове, проглатывает подсаженную Крэнгами жажду насилия. Он защищает своих братьев, и именно это он и продолжит делать. В этом смысл существования Рафа. Им уже так досталось— он не может снова их подвести–

Донни сбивает эту цепочку мыслей куда эффективнее, чем удалось самому Рафу, — появляется снова перед его взором, в этот раз с белой коробкой под мышкой. Похоже, это аптечка, которая должна тут храниться по технике безопасности, медленно осознает Раф.

— Хорошая мысль, Донни, — сейчас Раф не в силах дать ему ничего из того, что помогло бы ему восстановиться, — а именно безопасность, покой и время, — но как минимум он может ничего не портить. Донни открывает аптечку, оценивает ее скудное содержимое быстрым цепким взглядом, берет в руки запечатанный стерильный бинт, аккуратно распечатывает, поворачивается к Лео, осматривает его…

И каменеет на месте, не в силах вдохнуть, взгляд застывает. Рафу знаком этот взгляд. Донни на пределе, и если Раф быстро что-нибудь не сделает, он отключится от реальности и уйдет в себя, а они не могут себе это позволить, не сейчас. Раф не сможет унести всех, сейчас с Лео нужно обращаться крайне осторожно, а Майки не сможет держаться, чтобы ехать у него на плечах. Если и Донни самоустранится, у них официально проблемы.

Так что он снимает часть груза с его плеч.

— Донни, сделай глубокий вдох. Лео, Раф возьмет немножко тебя иначе, так что приготовься, — он слышит, как Донни хватает воздух ртом и дает Лео миг, чтобы собраться, после чего перекладывает руки (и чувствует, как тихий стон боли, который издает Лео, просачивается в душу, где с ним, да и со всей остальной болью, что он причинил Лео сегодня, ему придется разобраться позже). Теперь Раф держит его здоровой рукой, а раненой может двигать свободно, и ее он протягивает Донни. — Давай бинт Рафу.

Донни послушно роняет моток ему в руки, и Раф кивает. Он примерно представляет, что именно Донни собирался с этим делать — они все учились оказывать первую медицинскую помощь, даже если сейчас, когда мозг напоминает одну сплошную мышечную судорогу.

— Покажи один палец, если собирался замотать рану, два — если хотел приложить давление, — Донни показывает два пальца. — Хорошо, покажи, куда, — он указывает на глубокий порез на плече Лео, доставший до пластрона, до сих пор кровоточащий. — Понял, — Раф прижимает марлю к ране — достаточное давление, чтобы остановить кровотечение, но не настолько, чтобы усугубить возможные внутренние травмы…

Лео напрягается под его рукой и издает еще один стон боли, и Раф с трудом загоняет обратно воспоминание, каково это было, — когда под этой же самой рукой было горло Лео…

Периферийным зрением он замечает, как Донни морщится и поджимает плечи, как будто собирается спрятаться в панцирь, и сам выдергивает себя из этого воспоминания. Нет. Первым делом братья.

— Донни, присядь.

Донни смотрит на Лео, потом на Рафа. На мгновение он поворачивается к ним спиной, как будто не может вынести смотреть на них обоих, давая Рафу отличный обзор на свой панцирь — изъязвленный колотыми ранами, которые, конечно, больше не кровят, но всё равно выглядят плохо. Затем Донни поворачивается к ним — не лицом, но боком, как будто пришел к компромиссу между собой и полным срывом, — и садится. Раф старается не пялиться.

Что Крэнги сделали с его братьями?

Он пытается найти слова. Пытается вытащить мозг из судороги, завязавшей его узлом, и не может. Устанавливается тишина. Он продолжает давить на рану — одну из многих, но что они могут сделать, если найденная Донни аптечка уже использована наполовину? И пытается придумать хоть что-то, что угодно, чтобы успокоить братьев. Мозг ничего не предлагает.

И тогда Лео открывает рот.

— Тааааааак. Какие пиццы мы возьмем на вечеринку по случаю победы?

Ответа не следует, но Раф чувствует, что после его слов тишина меняется. Она уже не такая холодная, не такая отстраненная — не такая изолированная после того, как Лео наполнил ее. А в их жизнях чуть не образовалась дыра в форме Лео…

Раф задавливает мысль обратно, а Лео снова подает голос:

— Майки вот возьмет двойную сырную, верно говорю? Нет, стоп, нужно разгуляться — возьмем бекон и шпинат, и еще белый соус сверху.

Майки, угнездившийся у Рафа под боком, шмыгает носом. И Раф слышит в этом звуке оттенок улыбки.

— Может, даже удастся уговорить Хэсо сделать корочку с сыром, а?

— Без проблем. Он же нас обожает, — пауза, и Лео подымает взгляд на него. — А Раф возьмет себе двойную пепперони с черными оливками, как обычно.

Сейчас у него бесконечно, бесконечно много вещей, о которых следует беспокоиться, но… но они все вне доступа, пока они должны дождаться, чтобы Папа с Эйприл нашли их, и он как-то сам собой, даже не заметив, легко втягивается в течение беседы.

— Ну да. Это же классика.

— Аааага. И, разумеется, все мы прекрасно знаем, какую пиццу возьмет Донни.

Взгляд Донни перемещается на Лео.

Тот усмехается одним уголком рта, не во весь рот, но достаточно очевидно.

— С ананасами.

Рафу требуется весь имеющийся у него самоконтроль старшего брата, чтобы не засмеяться над шуткой. У Майки подобных резервов нет, так что его фырк раздается звонко.

С их общим счетом по три пальца на руку должно быть невозможно показать кому-то средний палец, но оттопыренный палец, который Донни весьма неспешно и преднамеренно направляет на Лео, и его лицо вкупе дают весьма очевидный ответ, что именно он имеет в виду.

— Донни, — Раф произносит это лучшим тоном Разочарованного Старшего Брата, на который способен. Не потому что это не смешно — это очень смешно — но потому что это реплика, которую от него ожидают. Похрюкивания Майки разрастаются до хохота во весь голос, Раф чувствует, как Лео трясется от смеха у него на руках, и даже на уголках губ Донни показывается самый прозрачный намек на улыбку, и на мгновение всё становится хорошо, и просто, и нормально…

А затем смех Лео разбивается вдребезги, превращаясь в череду тихих «ой», разбитых, как и его тело, и мгновение обрушивается под собственным весом и весом его боли. Майки смолкает, Донни убирает руку и сжимается. На его лице отчетливо написана вина. Раф пытается подобрать, что можно.

— Всё будет хорошо. Давай, Лео, постарайся дышать медленно.

Кажется, проходит вечность, но дыхание Лео становится более размеренным, даже если затрудненным, а «ой» затихают. Всё до сих пор плохо, но немножко лучше.

— Ладно, — произносит он, взяв дыхание под контроль. — Без ананасов.

Майки слабо фыркает, но больше не смеется тем смехом. Донни скручивается еще больше, отворачивает от него лицо. Раф изо всех сил старается не вздохнуть.

— Хватит, Лео.

Тот пытается надуть губы и даже отчасти достигает своей цели, но на середине просто кривится от боли.

— Я пытаюсь, — скрипит он, и Раф слышит то же самое выражение, что означали бы надутые губы, в его голосе — тонко распределенное поверх того, что Раф распознает как страх и отчаяние. — Я почти уверен, что должен оставаться в сознании, а если никто не будет мне с этим помогать, у меня не получится.

— Ох… — это логично, нужно помогать ему отвлекаться, чтобы он не отключился. — Ладно, э… — ах, если бы только эта заменившая ему мозг судорога выдала ему хоть что-то, о чем можно поболтать, и чтобы это не был только что развернувшийся кошмар…

— Я думаю над новым граффити, — тихий голос Майки заполняет пустоту. Он едва держится, но всё равно старается. — Что скажешь, если я разрисую то пустое место на стене рядом с твоей комнатой?

— Ооо, да, — откликается Лео, и если Раф сможет сосредоточиться на новом всплеске энтузиазма в его тоне, то легко будет проигнорировать всё еще плещущийся под ним страх, которого слишком много, чтобы слышать со спокойным сердцем. Но… Майки справится. Майки обычно справляется с такими вещами. Раф отрешается — главное, что разговор продолжается и Лео остается в сознании, дальше всё будет работать само собой — и сосредотачивается на том, чтобы удерживать давление на ране на его плече. Параллельно он чувствует, как Майки у него под боком потихоньку согревается (Лео до сих пор слишком холодный, это плохо, но что он может сделать) и следит, как с течением времени по капле рассасывается напряжение в плечах Донни. Он не позволяет своему разуму блуждать, не позволяет своему мозгу начать думать, потому что кто знает, что из него выползет, если судорога, в которую он превратился, отпустит; вместо этого Раф просто сосредотачивается на теперешнем моменте, на братьях, на том, что все они всё еще живы, они все дышат, они все здесь, и ждет, когда прибудет помощь.