– Сейчас не время! Гоголь!
Никакого ответа. Крепкие объятия со спины не дают сдвинуться с места. Взывать к голосу разума Николая равносильно тому, чтобы пытаться уговорить стену сдвинуться с места – то есть абсолютно бесполезно. Даже самому Господу Богу неведомо, что творится у него на уме, куда уж тут Сигме? Сигма может только терпеть сумасшедшие выходки Николая и молиться о том, чтобы в очередной раз всё закончилось благополучно. Тут уж в кого угодно начнёшь верить, но Сигма даже в себя едва ли верит, если честно. Или скорее наоборот – в себя ему верить труднее всего.
Приходится зажать рот рукой, чтобы подавить стон, когда Николай проводит языком по краю ушной раковины и слегка прикусывает её. Слегка выдыхает, опаляя ухо горячим дыханием – по всему телу Сигмы пробегают приятные мурашки. Ох, Боже. Николай ведь знает же о том, насколько для Сигмы это чувствительное место! Знает и умело пользуется этим; оттягивает зубами мочку уха, а после вновь проводит языком, и Сигма окончательно плавится. Он готов забыть обо всём: о том, что в кабинет могут в любой момент нагрянуть гости, о том, что их могут услышать охранники, находящиеся прямо за дверью, о том, что сейчас, вообще-то, разгар рабочего дня, только бы Николай продолжал.
И, будто внимая немым просьбам, Николай продолжает: оттягивает серёжку, зажав её в зубах, и Сигму пробивает дрожь. Жарко просто до невозможности. По лбу скатывается капелька пота. Свитер неприятно прилипает к телу, туго затянутый галстук душит. Одежды слишком много и хочется как можно скорее от неё избавиться, но Сигма знает, что нельзя: во-первых, это лишние риски, во-вторых у них итак слишком мало времени, чтобы тратить его на раздевания. Тепло рук, оглаживающих бёдра, можно почувствовать даже сквозь плотную ткань брюк. Сигма соврёт, если скажет, что ему не хочется большего.
С Николаем никогда не бывает просто. С ним всегда приходится балансировать на грани между рациональностью и безумием; прыгать с разбега в омут, надеясь взлететь и верить, что выйдет. Доверять Николаю нельзя, но приходится. Сплошные противоречия. Сигма не удивится, если его однажды разложат прямо на игорном столе или вдавят в стену в одном из безлюдных переулков – всё, чтобы выбить почву из-под ног. На самом деле это был лишь вопрос времени. С Николаем невозможно предугадать, что будет дальше и насколько далеко зайдут его идеи. Именно это и привлекает – с ним интересно, пусть и опасно. В этом вся суть азартных игр. В этот раз ставкой становится жизнь Сигмы.
– Нас могут услышать… – Сигма предпринимает последнюю попытку к отступлению, зная, что это не имеет никакого смысла. Больше формальность.
– Сигма-кун, ты ведь умеешь быть тихим? Ммм? – томного выдоха прямо на ухо хватает, чтобы окончательно развеять любые сомнения. Безумие, должно быть, заразно – иначе Сигма никак не может объяснить то, что он соглашается, слабо кивая. Ещё не поздно оттолкнуть, ещё не поздно… – Ну вот и отлично!
– Быстрее только, прошу…
Второй раз просить и не надо. Сигму вжимают грудью в поверхность рабочего стола. Далеко не самое удобное положение, но можно и потерпеть. Гораздо больше Сигму волнуют разбросанные по столу документы (от которых его и отвлекли). Только бы не порвать и не испачкать. Сделать это будет трудно – сложно контролировать своё тело, когда голова словно ватой набита. У Николая был особый талант доводить Сигму до такого состояния. Только он мог парой верных прикосновений выбить из головы все лишние мысли и заставить полностью потеряться во времени и пространстве.
Ноги дрожат, и Сигма уже упал бы, если бы не был прижат к столу. От колена, которым Николай намеренно упирается в пах, хочется взвыть. Играется! А Сигма уже с ума сойти готов. Поцелуи в шею обжигают, острые зубы оставляют следы на бледной коже. Чуть позже придётся думать о том, как спрятать следы, но это позже. Воротник свитера, который Николай оттягивает, насколько это возможно, мешается, но приходится смириться с этим неудобством. Сигма ёрзает, приподнимаясь на руках и пытаясь заглянуть за спину – тщетно. Волосы лезут в глаза, да и из такого положения едва ли выйдет что-то разглядеть. Сейчас Сигма может только покорно лежать, полностью отдаваясь в чужие руки.
Мысли путаются в бессвязную кашу, и единственное, что Сигма чётко осознаёт – ему нельзя издавать громких звуков. Он тянется зажать ладонью рот, но Николай резко перехватывает его запястье и заводит руку за спину. То же самое он делает и со второй рукой. Времени среагировать не хватает. Раздаётся щелчок. Осознание приходит почти моментально: наручники. Самые обычные, какие обычно используют полицейские. Сигма пытается дёрнуть руками. Ожидаемо бесполезно. Чтоб его. Для подобных игр момент совсем неподходящий!
– Что ты делаешь? – Сигма недовольно ворчит, пытаясь повернуть голову, чтобы посмотреть на Николая. Как и прежде, ничего не получается. – Освободи меня.
– Ах, Сигма-кун, ты разбиваешь мне сердце! А ведь мне было та-а-ак нелегко достать эти наручники – тот парень так не хотел мне их отдавать! – Николай склоняется ниже и опаляет горячим дыханием ухо Сигмы, заставляя того дёрнуться. Ох. – Тебе не нравится?
У Сигмы краснеют даже кончики ушей, потому что ему, чёрт возьми, нравится. Лицо горит. Стыдно до безумия, но врать самому себе невозможно. Каким-то образом Николай мог видеть те грани Сигмы, о которых он сам и не подозревал, и всегда понимал, когда правда нужно остановиться. Остановится ли он в следующий раз? Сигма не знал, но всё равно был готов рискнуть.
– Нравится, только… – Николай оглаживает живот, задрав свитер. – А-ах, быстрее уже!
Звякает пряжка ремня, и Сигма облегчённо выдыхает. Ну наконец-то! Долгие прелюдии были сродни суровому наказанию – тело Сигмы было слишком чувствительным, слишком отзывчивым к ласке. Порой нежность может ранить даже сильнее, чем жестокость. Лёгкий шлепок по ягодице вырывает из груди сдавленный стон. Сигма рефлекторно тянется зажать рукой рот, но наручники не дают этого сделать. За спиной раздаётся тихий смешок. Только сейчас приходит понимание, в чём заключается главная суть маленькой игры Николая: проверить, насколько хорошо Сигма умеет быть тихим. Что же. Поворачивать назад уже поздно.
Прикусив губу, Сигма жмурится и упирается лбом в стол, чувствуя, как первый палец входит внутрь. Он умеет быть тихим, он сможет. Не так уж это и сложно. Закрыта ли дверь в кабинет? Почти наверняка нет – ещё одно условие этой маленькой игры и хорошее напоминание о том, почему именно Сигме нужно быть как можно сдержаннее. Громкие стоны, будь они от боли или от удовольствия, однозначно привлекут внимание, и как-то объяснить происходящее будет просто невозможно. Ставки слишком высоки.
– Хватит, мх… мучать меня.
– Мучать? – второй палец входит с трудом несмотря на смазку. Растяжка становится почти болезненной, и Сигма шипит сквозь зубы. Не стоило так спешить. – Ха-ха! А ты всё же порой умеешь удивлять!
В уголках глаз скапливаются слезинки, которые остаётся только смаргивать. Надо просто чуть-чуть потерпеть, дать себе привыкнуть, а дальше станет легче. Для Сигмы это далеко не первый раз, но менее неприятно от этого не становится, особенно когда пальцы толкаются глубже. До одури медленная, тягучая пытка, состоящая из смеси боли и странного удовольствия. Выносить такую пытку молча просто невозможно. Сигма сжимает зубы, сдерживаясь. Нельзя.
– Ну, ну, – поцелуй в шею вызывает приятную дрожь. Нежность Николая обманчива, но Сигме хочется в неё верить; верить в столь ласковый шёпот на ухо. – Расслабься.
Легче сказать, чем сделать. Сигма искренне старается, но не может же он приказать своему телу, что ему чувствовать! А если бы мог, то не поддался бы на провокации Николая; на его тёплые губы, что до трепетных мурашек целуют шею, скулы, щёки, но никогда губы Сигмы. Это единственное и самое главное условие, поставленное самим Сигмой – никаких поцелуев в губы, и Николай, на удивление, это условие строго соблюдал и не пытался перечить. Да, от него можно было ожидать чего угодно, но Сигма почему-то не сомневался в том, что уговор нарушен не будет.
Три пальца, и Сигма всё же не сдерживает стон – ему скорее приятно, чем больно. Он ёрзает, на столе совершенно неудобно лежать, руки, отведённые за спину, затекают, а поясница явно будет ещё долго напоминать о произошедшем. И всё же, происходи это всё в спальне, на кровати, за закрытыми дверьми и без давящей ограниченности во времени, это ощущалось бы совершенно не так; скучно. Не было бы приятного тепла, разливающегося в груди, не было бы странного чувства невесомости во всём теле. Без риска нет смысла начинать игру. Это то, почему Сигма так тяготеет к своему казино. Это то, почему он каждый раз соглашается лечь под Николая.
Боль постепенно стихает и становится почти неразличимой в общей какофонии чувств, но это не приносит Сигме желаемого облегчения. Боль можно стерпеть – к этому ему не привыкать, а вот удовольствие, пьянящее сильнее крепчайших вин, кружит голову и заставляет терять контроль над самим собой. Как Сигма может сдерживаться, когда ему правда так хорошо, когда пальцы Николая давят на ту самую точку? Это попросту невозможно! Хоть плачь. Неужели телу Сигмы настолько не хватало прикосновений, раз оно реагирует так сильно? Какая нелепица.
Не первый раз… да с Николаем каждый раз ощущается как первый.
– Готов?
Если честно, то нет. Сигма совершенно ни к чему не готов.
– Сам же видишь. Давай уже.
Волнение скрывается за агрессией. Впрочем, Николая такая мелочь ничуть не задевает. Действует он крайне осторожно, так, чтобы не причинить лишней боли. Сигму это каждый раз удивляло – к чему такая трепетность, когда несколькими минутами ранее Николай ничуть не стеснялся действовать гораздо резче и настойчивее, а если и проявлял нежность, то лишь для создания контраста? Нет, Сигма правда не понимает и вряд ли сможет понять. Ему стоило бы перестать так много думать и полностью отдаться чувствам. О, как Сигме хотелось бы, чтобы Николай был грубее и выбил из его головы все мысли – может, хоть так вышло бы ненадолго от них отдохнуть.
– Быстрее, – не просьба; требование, на которое Сигма в его положении не имеет совершенно никакого права. – Я выдержу, ты знаешь.
– Нам совершенно некуда спешить… – вообще-то есть куда. Николай хихикает. Издевается! – Но-о-о так и быть. Если вежливо попросишь, то я подумаю.
– Гх… – выбора нет. – Да прошу, пожалуйста!
Вопреки просьбе Николай лишь замедляется, и от этого Сигме хочется рвать и метать. Он пытается податься назад. Тщетно – его крепко держат за бёдра, не давая пошевелиться. Просить дальше бесполезно, остаётся только лежать и терпеть. Николай всё равно не послушается и сделает всё по-своему; играет в игру по правилам, которые только он сам и знает. На глаза вновь наворачиваются слёзы. Ну почему настолько хорошо и при этом плохо одновременно? В груди нарастает странное чувство. Сигма не может дать ему названия или внятно описать, но оно скорее неприятное, и с каждым медленным толчком лишь нарастает. Медленный яд, отравляющий сердце. Просто невыносимо. Он так с ума сойдёт.
А после следует резкий толчок, от которого Сигма прогибается в спине, запрокидывая голову. Чёрт! Бойся своих желаний, как говорится. По крайней мере, Николай над ним всё же хоть немного смилостивился. Во рту стоит неприятный металлический привкус – Сигма и не заметил, когда успел прокусить губу. Больше он ничего и не может, а попытки дёрнуть руками приводят лишь к боли в запястьях. Сигма облизывает губы и чуть не давится слюной при очередном толчке. Кровь на вкус неприятная, но не запачкать ею документы гораздо важнее.
Ещё пары толчков хватает для того, чтобы всё тело Сигмы накрыла волна блаженства. В голове звенящая пустота, все мысли наконец-то смолкают. До чего же хорошо. Сигма сжимает руки в кулаки и давит рвущийся наружу стон. Хотелось бы, чтобы этот момент длился вечно. Николай утыкается Сигме в плечо, нависнув сверху, и тяжело дышит – ему тоже хорошо, хотя свои чувства он умеет прятать. Сигма даже завидует. Поразительная выдержка, которой он тоже хотел бы обладать. Щёлкает замок. Руки наконец-то свободны.
Сигма обессиленно сползает на пол и опирается головой о ножку стола. У него просто нет времени на то, чтобы сидеть и прохлаждаться тут – нужно как можно скорее приводить себя в порядок, желательно не привлекая при этом к себе лишнего внимания, и возвращаться к работе, но сил нет. Надо хотя бы немного отдышаться. Сейчас Сигме очень не помешала бы горячая ванна, но перерыв ему никто не даст. В том, чтобы быть управляющим, есть и свои минусы. Кружащее голову удовольствие постепенно проходит, и Сигма чувствует, как всё его тело ноет от боли. Наряду с засосами, украшающими шею, в качестве напоминания наверняка останутся и синяки. Потерпит. Могло быть и хуже, а это так. Мелочь.
Оставаться наедине с Николаем в столь слабом состоянии Сигме хочется меньше всего. Он вообще не хочет, чтобы кто-либо видел его таким, если честно. Сигма чувствует себя опустошённым, будто лишился чего-то важного, а он даже не знает, чего именно. В прошлые разы так тоже было, но в этот почему-то особенно неприятно. Это иррационально, у этих чувств нет какого-то внятного обоснования, но Сигма их испытывает и ему с этим остаётся только мириться.
– Ах, Сигма-кун!..
– Оставь меня одного, – Сигма поднимает голову, всем своим видом показывая, что возражений не примет. Его тон ледяной. – Пожалуйста.
Николай пару раз моргает и склоняет голову к плечу. Не спешит уходить, но и шутить в своей привычной манере не пытается. Сигма, наверно, впервые видит его настолько непритворно задумчивым; а ещё впервые видит правый глаз, который Николай обычно всегда скрывает. Глаз здоровый (и к чему тогда его вообще скрывать?), разве что зрачок сильно расширен. Интересная особенность, и Сигма засматривается, сам того не осознавая. Говорят, что глаза – зеркало души. У Николая если таковая и имеется, то не поддаётся пониманию.
Тишина гнетёт. Сигма уже собирается повторить своё требование, но Николай резко присаживается рядом с ним на корточки и закрывает рот ладонью. Удаётся издать лишь неразборчивое мычание. Сигма хмурится. И что это значит? С Николаем можно ожидать чего угодно, и сейчас это по-настоящему пугает. Дёрнуться бы, да некуда – в ловушке. Зажат между Николаем и столом, о который опирается. Глубокий вдох – насколько он возможен в этом положении – и выдох. У Сигмы есть пистолет, ему нечего бояться. А успеет ли он им воспользоваться? Уже другой вопрос.
Оторвать взгляд от лица Николая сложно. Он наклоняется ниже – Сигма вздрагивает, но продолжает смотреть, словно завороженный. Будь что будет. Николай закрывает глаза и прикасается губами к тыльной стороне своей ладони, которой закрывает Сигме рот. Сердце ухает вниз. Проходит всего лишь пара секунд, не больше, но для Сигмы за эти мгновения проходит несколько столетий разом. Не губами к губам – Николай помнит об условии и не собирается его нарушать. Да только понять его действия от этого легче не становится.
– Хорошо. Отдохни, Сигма, – в голосе Николая нет привычной театральности; он говорит спокойно и серьёзно. Так значит вот каким он может быть?
С помощью способностью для Николая не составляет проблемы исчезнуть в воздухе буквально за секунду, а Сигма прикладывает руку к губам. Ему кажется, что за этот день он потерял и вместе с тем одновременно приобрёл что-то крайне важное.