Был чудесный, непривычно свежий для Саутленда день. На лужайке перед домом Эбенезера Глиндерри, зажиточного скваттера, носились взапуски ребятишки. Быстрее всех бегал Эшли, хозяйский сын, худенький мальчонка лет семи. Его черные волосы совсем растрепались, янтарные глаза блестели ярче солнца. Он то и дело запрокидывал голову и заливался счастливым смехом. Две другие девочки и рослый мальчик за ним не успевали, но еще одна, самая маленькая, с толстыми золотистыми косами, упорно рвалась вперед. Крепкая и тяжелая, косолапая, она бегала медленно, но когда Эшли наконец устал, все-таки сумела обогнать его. Взрослые, сидевшие на веранде, и миниатюрная белокурая женщина, которая наблюдала за детьми, шумно захлопали ей. Эшли шмыгнул носом и сердито топнул.

— Ну-ну, мальчик! — гаркнул с веранды тучный мистер Глиндерри; его широкое, лоснящееся, точно распаренное лицо блестело от пота, узкие глазки лучились довольством. — Идите к столу, прибыл пирог!

Стол для детей был накрыт отдельно, у ступеней веранды. Белокурая женщина стала усаживать детей; девочка, обогнавшая Эшли, льнула к ее руке. Женщина ласково гладила ее по макушке. Сам Эшли продолжал с досады ковырять землю ботинком, так что отец велел ему подойти.

— Посмотри на меня, — он положил сыну руку на плечо. — Нет ничего плохого в том, что ты уступил. Мужчина должен уметь проигрывать.

Высокая смуглая дама лет сорока — миссис Спайсер, их родственница, недавно прибывшая из Скендии с мужем — с презрением фыркнула.

— Скорее уж учиться проигрывать должна эта девчонка. Что за упрямица! Не в ее положении рваться к победе.

Говорила она громко, так что белокурая женщина и девочка обе оглянулись на нее. Мистер Глиндерри нахмурился.

— Вас же слышат.

— Пусть, это будет полезно обеим. Позволять дочери так зазнаваться, когда вы обе нищие!

— А что же надо было, нарочно уступить? Я не хочу, чтобы моему сыну подыгрывали. Ну, сорванец, ступай к пирогу.

Он потрепал сына по щеке, похлопал по плечу, и тот сбежал по ступенькам. Его мать, изящная черноволосая женщина с мягкими кошачьими движениями, заметно моложе мужа, задумчиво посмотрела мальчику вслед.

— Августа, вы забываете, что у нас Саутленд, а не Скендия. Здесь земля путешественников и каторжников, земля золотодобытчиков, искателей приключений. Сегодня ты нищий, завтра богач, но и наоборот тоже может быть. Так что нам не стоит зазнаваться, а Агнесс или Глэдис — вести себя слишком уж смиренно.

— И правда, — вдруг вступил в разговор до того молчавший мистер Спайсер, высокий человек с умными холодными глазами. — Тем более, местных рабочих не получается держать в узде. Взять хоть недавние забастовки. Кто знает, чем все закончится.

Жена взглянула на него необычайно кисло.

— Ну уж не тем, чтобы разбогатело такое ничтожество, как эта ваша… гувернантка? Приживалка?

— Миссис Эллиот так же близка нашей семье, как и вы, — хмуро ответил мистер Глиндерри. — Она была так добра, что согласилась присмотреть за детьми, потому что гувернантка Эшли заслужила отпуск.

— И тем не менее, приличную даму вы бы об этом не попросили, — не давалась миссис Спайсер.

— Да, Агнесс нуждается, перебивается случайныим заработками, — холодно согласилась миссис Глиндерри, — но это не ее вина. Она приехала сюда вслед за мужем, сосланным за растрату. Тот быстро нашел любовницу, какую-то авантюристку, и они вместе сбежали — это случилось за три месяца до того, как Глэдис появилась на свет. Агнесс предложили было вернуться на родину, но родственники прислали ей письмо с просьбой пощадить их репутацию: появление жены ссыльного, да еще с ребенком на руках, вызвало бы слишком много толков.

— Очевидно, родня ее не любила, — бросила миссис Спайсер высокомерно. — Да, бывают люди, всегда раздражающие других. В них, очевидно, что-то не так.

— Иногда, дорогая, это вовсе не очевидно, — протянул ее муж, наблюдая за Агнесс Эллиот. Она была прехорошенькая, очень хрупкая, с тонкими чертами лица и крупными серо-голубыми глазами, правда, расставленными шире, чем нужно.

— И любовь, и нелюбовь окружающих всегда заслуженны, — не сдавалась его жена. — Возможно, эта Агнесс Эллиот совершенно не уважает себя. Или в глубине души завидует тем, кто ей благодетельствует. Или…

— Глэдис нас слушает, — остановил ее рассуждения мистер Глиндерри. — И Агнесс слышит тоже. Я не хочу, чтобы у меня в доме им было неприятно. Сменим тему, прошу.

Глэдис, вытирая перепачканный яблоками рот, вправду то и дело оглядывалась на веранду, и ее серо-голубые, как у матери, глаза как будто темнели.

* * *

Глэдис играла у себя в комнатке. Стоя на коленях на лоскутном половичке, она опиралась локтями на кровать и водила по покрывалу двумя сатиновыми лоскутками — розовым и голубым. Вообще-то у нее была и настоящая кукла, Томасина, отличная кукла с двумя темными косами, в соломенной шляпке и платьице с синей юбкой и матросски воротником. Косы, правда, кто-то обрезал наполовину, на юбке красовалось пятно, а пальцы на одной руке кто-то отбил. Наверное, потому миссис Карутерс, жена судьи, и отдала ее Глэдис.

Но с Томасиной не хотелось играть вовсе из-за этого. Миссис Карутерс, когда отдавала куклу, очень хвалила себя, прямо хвасталась, как она всем помогает, хотя в воскресной школе говорили: так делать нельзя. А потом принялась твердить, что Глэдис должна быть благодарна и ей, и ее детям за то, что те отдали ей такую замечательную, дорогую игрушку, и вообще всем-всем, кто что-нибудь дает ей и ее бедной маме. Никогда не спорить и «не воображать о себе много, если ей делают добро». Глэдис сама не знала, почему, но ей стало так обидно, что на Томасину теперь и глядеть-то не хотелось. Лучше было представлять лоскуточки арестантом и дочкой тюремщика. Вот они сбегают вместе, вот за ними гонятся…

Глэдис как раз задумалась, не сделать ли Томасину королевой, которая вступится за беглецов, когда у двери зазвенел колокольчик. Притихнув, девочки прислушалась и уловила мужской голос.

Но это не был добродушный мистер Глиндерри, который всегда приносил ей пастилки, печенье или фрукты. Глэдис знала, что он сейчас в городе, видела его вчера у гостиницы, но теперь она слышала совершенно другой голос. Низкий, похожий на кошачье мурлыканье, он как будто усыплял.

— Поезд через три часа, миссис Эллиот. Но я думаю, нам самое время объясниться…

— O чем вы, мистер Спайсер? — тонкий голос мамы звучал взволнованно. Глэдис наконец поняла, кто же к ним заглянул. И ей стало как-то неспокойно.

Мистер Спайсер не был таким противным, как его жена, не норовил все время сказать гадость. Но как-то раз Глэдис, когда гостила в доме Глиндерри с мамой, подменявшей их гувернантку, видела, что он целовал миссис Глиндерри очень нехорошо, противно. Глэдис рассказала только маме, и та попросила ее молчать. А потом мистер Спайсер стал часто заговаривать с самой мамой, вот таким же гадким голосом, как сейчас, и все старался до нее дотронуться. Глэдис чувствовала, что мама боится его. Но они вернулись в город, и казалось, уже забыли о этом противном мистере Сайсере, как вдруг…

Глэдис не разобрала, что он говорил маме, но ясно услышала ответ:

— Вы, кажется, забыли, что женаты, а я замужем. То, чего вы хотите — смертный грех, и этому не бывать!

Никогда раньше она не слышала, чтобы мамин голос звучал так сердито и… твердо? А мистер Спайсер только расхохотался:

— Ну-ну, прелесть моя! Не кипятитесь. Какое мне дело до моей жены и тем более вашего мужа? Я хочу вас, и я вас получу. Полно ломаться.

— Немедленно уйдите! Уйдите вон! Боже мой! Отпустите меня! На помощь!

В гостиной послышалась возня, будто что-то швырнули. Глэдис оглянулась, ища, что можно схватить, но ничего тяжелее Томасины она бы не подняла. Тогда она схватила куклу за ноги и побежала в гостиную.

Там мистер Спайсер нависал над креслом, заслоняя от Глэдис маленькую фигурку мамы. Он не видел, но Глэдис увидела, как маленькая ручка матери дотянулась до стола и нащупала булавку. Мама перед приходом Спайсера как раз заново отделывала шляпку для соседки. Теперь она с силой ткнула булавкой мистера Спайсера. Взвыв, он вскинулся, схватился за плечо, но тут же за волосы сбросил маму с кресла на пол и принялся пинать. Она пыталась отползти, но жестокие удары огромных ног доставали ее, такую худенькую, и сбивали, попадая в живот, в грудь, в плечо, в бок…

Глэдис задрожала. Надо было подбежать, ударить этого противного мистера Спайсера Томасиной, закричать… Но она будто бы оцепенела, онемела. Выронила куклу, попятилась, потом побежала. Только довольно далеко от дома смогла опомниться.

Здания вокруг казались такими большими, люди — такими высокими, и совсем никто не видел ее. Глэдис едва успела отскочить от лошади, с ноги упал башмачок — башмачки были ведь тоже чужие, отданные, не по размеру — она запнулась и упала, больно ссадив ладони.

Глэдис села и разрыдалась. Она не знала, куда ей деться, что делать, только чувствовала, что ей очень страшно и она совсем, совсем одна. А ведь еще недавно ей было так хорошо и спокойно…

— Глэдис! Что с тобой, маленькая?

Огромная тень накрыла ее, теплые сильные руки подняли с земли. Теперь перед ней вправду был мистер Глиндерри. Видимо, сама того не понимая, Глэдис прибежала к гостинице. Она думала, что не сможет заговорить, но все же, всхлипывая, с трудом пробормотала:

— К нам пришел… Мистер Спайсер… Он бьет маму! Бьет!

Мистер Глиндерри тут же побежал с ней туда, где караулили в ожидании ездоков экипажи.

…В домике их встретила, как показалось Глэдис, полная тишина. В узкий коридор падал свет из окна гостиной, тихо кружились пылинки. Томасина теперь валялась куда ближе к входной двери, точно кто-то отшвырнул ее пинком.

— Агнесс! — позвал мистер Глиндерри. Глэдис он осторожно поставил на ноги и попросил стоять тихо, а сам шагнул вперед, прислушиваясь.

И вдруг кто-то глухо застонал, послышался шорох. Мистер Глиндерри бросился вперед, а ему навстречу из гостиной ползла мама. Лицо у нее было все в крови и в синяках, волосы растрепались — Глэдис ее узнала только по платью, которое тоже покрывали бурые пятна. Мистер Глиндерри бросился к маме, поднял ее и внес в комнату. Глэдис, вытирая снова покатившиеся из глаз слезы, потопала за ним, на пути ей попалась Томасина, теперь окончательно сломанная, с расколотым лицом, и совершенно бесполезная. Глэдис сердито пнула ее.