Идея приходит случайно. Они с Олегом никогда особо не заморачивались с этой датой, но то во взрослом возрасте: не до того было, да и в целом можно по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз они встречали этот день вместе. В детстве же… Разумовский до сих пор помнит единственный раз, когда приближение заветного февральского дня выкручивало ему нервы и щекотало пугающим волнением.
Он выбрал тогда валентинку — большую, раскладную, безобразно блестящую — словом, красивущую. Слишком дорогую. Торговался с совестью и глядящим на него напечатанным лисёнком недолго — прикарманил, мысленно пообещав, что вернётся в скрытый во дворах магазинчик, когда станет побогаче, и обязательно вернёт недостачу.
Дальше был целый план: вырезать буквы из подрезанной у детдомовского сторожа газеты, так удачно цветной, составить из них имя адресата, приклеить бумажную полосочку с ним на обратную сторону открытки — гениальный способ не спалиться почерком. Серёжа помнит, как заныкался в библиотеке и, высовывая кончик языка от усердия, прокатывал мелкие бумажки клеем-карандашом, найденным тут же, на библиотечном столе. Они липли к пальцам, к столешнице — к чему угодно, лишь бы не куда нужно, — но в итоге ему удалось с ними совладать. Вскоре на обратной стороне валентинки красовалось корявенькое пёстрое: “ОлЕг ВоЛкОв”, — а Серёжа любовался результатом своих стараний. К счастью, с такими же мучениями составлять само послание не пришлось: внутри открытки красивым курсивом был отпечатан текст, и, на экспертный взгляд Серёжи, звучал он идеально.
Люблю тебя за то, что мы вместе.
Он криво улыбнулся надписи, но вдруг помрачнел.
То, что секунду назад казалось идеальным поздравлением, вдруг превратилось буквально в чистосердечное признание. Серёжа себе-то не так давно сознался в том, что переполняющее его чувство к другу — особенное, такое, о котором не принято говорить, если оно не к девчонке. Да и с девчонками в этом возрасте отношения стали сложными — вон, даже Ленка от них с Олегом отдалилась, хотя уж она-то всегда была своя в доску. А что будет, если Олег поймёт, кто вот так по-дурацки признался ему в чувствах? Узнает, что уже несколько месяцев как стал героем Серёжиных мечтаний и смутных предрассветных снов? Это же катастрофа.
А по такому посланию мгновенно станет ясно, кто его автор.
Остаток дня Серёжа терзался сомнениями. При желании даже мог бы успеть за это время подготовить новую открытку, менее провокационную — но отмёл эту идею сразу же. Во-первых, слишком много стараний уже было вложено в этого несчастного лисёнка. Во-вторых, как-то это трусливо — прятаться за безопасными безликими строчками, по которым не понять, от кого они. Валентинка всё-таки нужна, чтобы выразить чувства, и именно эта, большая, раскладная, вся в осыпающихся блёстках, способна была вместить в себя хоть часть распирающей Серёжу любви.
Так что в день икс, окончательно сломленный восторженными визгами девчонок, чьи парты оказались усыпаны ворохами красно-розовых сердечек, Серёжа решился. Отпросился посреди урока и, озираясь, пробрался по коридору. Свернувшийся в форме сердечка лисёнок напоследок блеснул ему глиттерными глазками и скрылся в недрах разрисованного розочками ящика.
Вот только с того момента след злосчастной валентинки потерялся. На следующей перемене Серёжа, как назло, пропустил момент доставки сердечной почты, а вечером спрашивать Олега, прислали ли ему что-то, было неловко. Сам он ничего не сказал, так что вывод можно было делать любой: открытка не дошла до адресата, или он решил от неё избавиться, или просто не придал значения.
Забавно: для того, чтобы сойтись и признаться друг другу в не вполне дружеских чувствах, никакой валентинки им в итоге не понадобилось — справились сами какое-то время спустя.
С тех пор много воды утекло, и сейчас, за пару дней до праздника, Сергей вдруг вспоминает корявого картонного лисёнка. И можно просто подойти к Олегу, сказать: слушай, а ты тогда в седьмом классе получил мою валентинку? Но когда это Разумовский шёл лёгким путём.
Он решает найти максимально похожую открытку: либо она напомнит Олегу о той, что он когда-то получил, либо, если та тогда всё-таки пропала, можно будет вручить её вместе с дурацкой историей. Сергей обшаривает маркетплейсы и сайты книжных магазинов — бесполезно, сейчас таких уже не печатают. В какой-то момент он даже подумывает набросать по памяти эскиз и обратиться в типографию.
Вечером тринадцатого февраля ноги заносят его в какое-то хитросплетение дворов, которым он обычно не ходит — если когда-либо был там вообще. В февральских сумерках слабо мерцает вывеска: “Подарки”. Разумовский хмурится: он обошёл все книжные, сувенирные и цветочные в районе, но этого магазинчика на картах не было.
А, чем чёрт не шутит.
В полуподвале на удивление уютно. Звякает колокольчик над входом, приветливо улыбается девушка у кассы, полочки и витрины пестрят бумажно-атласно-плюшевым ассортиментом. Сергей ходит между ними долго, уже собирается сдаться и уйти, как вдруг краем глаза замечает его.
Тот самый лисёнок глядит на него из коробки с наваленными врассыпную штучными валентинками. Не веря своей удаче, Разумовский тянется к открытке — и прямо возле неё сталкивается с чужой рукой. Поворачивает голову — и застывает.
Васильковые глазищи глядят на него исподлобья, угрожающе. Мальчишка пялится ещё пару мгновений, потом резко разворачивается, собирается было уйти, и Сергей, не отдавая себе отчёта, вдруг ловит его за капюшон.
— Ну-ка стой…
— Пусти! — рвётся тот, и Разумовский бросает опасливый взгляд в сторону кассы: приветливая девушка как раз отошла в подсобку. Он шикает:
— Тише ты! Я просто поговорить…
Мальчишка неохотно поворачивается к нему, зыркает снизу вверх, и Сергея обдаёт подступающей истерикой. Бред. Температурный сон.
Он узнаёт эту надвинутую на лоб шапку, драную куртку и джинсы не по размеру, перетянутые ремнём на тощей талии. Узнаёт эти торчащие во все стороны рыжие пряди — и лучше всего, конечно, он узнаёт пронзительно глядящие голубые глаза.
Смотреть в них вот так ощущается немного иначе, чем просто в зеркало.
Может, это бред или сон, но, раз уж так вышло, отчего бы не сыграть по его правилам.
— Я знаю, зачем ты тут, — выпаливает Сергей, просто чтобы не молчать. — Я, в общем-то, за тем же.
— Да ты кто вообще? — вскидывается мальчуган, но вывернуться больше не пытается, сверлит его взглядом, в котором постепенно проявляется испуганное осознание.
— Я Сергей Разумовский, — доверительно шепчет он своей маленькой копии, подтверждая его подозрения. — Тридцати трёх лет от роду. Тебе до меня ещё лет двадцать, да?
Серёжа-поменьше ошарашенно таращит глаза, бубнит себе под нос что-то явно непечатное — они все в этом возрасте считали это крутым.
— И чё, реально знаешь, зачем я тут? — наконец решает он пойти в наступление. Со стороны выглядит уморительно, такой храбрый воробушек.
Сергей хмыкает.
— Открытка для кого-то особенного, м?
Серёжа сводит к переносице рыжие брови характерной формы. Дуется, пока Разумовский-старший примирительно продолжает:
— Я тоже считаю, что наш Волч заслуживает самой красивой валентинки.
Взгляд рыжего воробушка смягчается. Он медлит, затем хмуро кивает:
— Олег — он…
— …самый лучший, — соглашается Сергей и улыбается. Искренне, просто потому что внутри потеплело от одной мысли. — Но, — спохватывается он вдруг, — тебе ещё только предстоит в этом убедиться.
Убеждаться раз за разом, из года в год, вопреки всему — в основном, конечно, здравому смыслу. Этого им обоим не завезли.
Серёжа смотрит себе под ноги. Явно смущается, но при этом его распирает от любопытства. Он обжигает Сергея лазурным взглядом исподлобья и буркает:
— Так чё, правда до сих пор вы… ты… я… с ним? Даже в тридцать?
Сергей закатывает глаза. Для сопливого подростка тридцатник — это действительно “даже”. Он кивает, и Серёжа смущается ещё сильнее: мнётся на месте, лохматит нечёсаную рыжину шапкой, глядит куда угодно, кроме как на Разумовского. Наконец собирается с силами и сипло шепчет:
— Прям… по-настоящему?
Сергей щурится и легонько щёлкает пацанёнка-себя по носу:
— Слюни подбери. Сам всё узнаешь. В своё время.
Мелкий Разумовский сутулится, прячет ладони в карманах куртки — Сергей вдруг вспоминает, что в одном из них была дыра в подкладке, куда постоянно проваливалась всякая мелочёвка. Резинка шапки давит на лоб, на скуле алеет свежая ссадина — это с кем ты успел сцепиться? Сейчас уже не вспомнить. Они дрались едва ли не каждый день, даже между собой иногда грызлись вполсилы, как дурные щенки. Пока не научились спускать пар по-другому.
Им до этого ещё годик-другой, пара смущённых разговоров, одна крупная драка — и одна валентинка.
Взгляд Серёжи блуждает по витринам, но в итоге нет-нет да и магнитится к коробке с открытками.
— Волч не любит этот праздник, — вдруг выдаёт он, шмыгнув носом. — Может, вообще не дарить ему ничего…
— Ты что! — Сергей всплёскивает руками. — Тут не в празднике дело, а в том, что ты, — он мягко тыкает костяшками Серёже в щуплую грудь, — к нему чувствуешь. Иначе как он узнает?
Да мало ли способов: из твоей перепуганной болтовни после очередной драки, в которую он из-за тебя и ввязался. Из твоего взгляда и скомканного чмока в губы. Чем хуже дурацкой картонки?
Серёжа заливается краской, и Сергей запоздало спохватывается: перегнул, напугал пацана. Сам бы прекрасно разобрался.
Однако рыжий шкет быстро приходит в себя, снова становится деловитым.
— Я выбрал вот эту, — кивает он на открытку с лисёнком и бросает настороженный взгляд в сторону кассы. — Найди другую себе… и своему Олегу.
Сергей берёт лисенка-сердечко в ладонь, любуется напоследок. Протягивает валентинку Серёже.
— Смотри, чтоб не помялась. Уже придумал, как подписать, чтобы почерк не спалили?
Серёжа закатывает глаза точно так же, как недавно делала его взрослая версия:
— Естественно, блин. Из газеты буквы вырежу.
На кассе всё ещё пусто, и Сергей кивает в сторону выхода:
— Давай, а то тебя скоро воспиталки искать начнут. — Ловит испуганный взгляд и подмигивает: — Я оплачу, не ссы.
Серёжа ещё раз неверяще зыркает, прижимает открытку к груди и вылетает из магазина — только колокольчик над входом и звякает.
Сергей ещё какое-то время задумчиво стоит между витрин. Он не сказал долговязому рыжику очень много, что ему стоило бы услышать в этом возрасте — но, может, так будет честнее? Пусть учится на своих ошибках сам, пусть приходит к своим собственным выводам и мыслям, нужным в своё время.
Зато теперь он знает, что, несмотря ни на что, однажды обзаведётся своим домом. Когда поймёт, что для него дом — это не место, а один конкретный человек.
Разумовский оставляет крупную купюру в блюдечке на кассе — за прилавком до сих пор пусто — и выходит из чудно́го магазина под задорный звон колокольчика.
Четырнадцатого он просыпается даже раньше обычного, выползает на кухню, ведомый манящим ароматом завтрака. Цепляется взглядом за что-то яркое на скатерти — и озадаченно замирает.
На него смотрит картонный лисёнок, свернувшийся в сердечко. Блёстки осыпались, остались только клеевые следы, и рыжий цвет потускнел — но это совершенно точно он. Стоп, Сергей же вчера так и остался без открытки. Или..?
Разумовский берёт валентинку в руки и нащупывает с обратной стороны что-то шершавое. Переворачивает: пальцы цепляются за неровно наклеенные фрагменты газетки, тоже уже безбожно выцветшие. Крайняя “В” вот-вот отвалится.
— Прикинь, чего нашёл, — подаёт голос Олег, возясь у плиты. — На бабушкиной квартире лежала, в старых вещах ещё.
— Так ты её в итоге получил тогда? — неверяще качает головой Сергей. Привычно льнёт к прикосновению, когда Олег подходит со спины и мягко приобнимает, заглядывая через плечо.
— Ну да. А ты не знал?
Разумовский беззлобно пихает локтем ему в бок.
— Как бы я узнал, если ты так и промолчал, недотрога?
Олег легко уворачивается от локтя и только притискивает Сергея ближе, щекочет ухо смехом:
— Ничего с тех пор не изменилось: чуть что — сразу лягаешься. Как бы я тебе такому спокойно в ответ признался, а, недотрога?
Ладно, в этой необычно длинной для Волкова тираде есть смысл, но признавать это вслух Разумовский не собирается. Он поджимает губы и каверзно выпаливает:
— А может, это вообще не от меня валентинка — об этом ты не подумал?
Олег смеётся уже в открытую, чмокает Сергея в затылок и на секунду отстраняется — тянется выключить плиту.
— Ты бы хоть всю газету извёл, чтобы ничего не писать на открытке, блин, с лисёнком, Серый! Тоже мне конспиратор. И кстати, — он снова поворачивается к Разумовскому, — без этого лисёнка я бы, может, ещё дольше тогда тупил и не признавался.
Они шутливо тискаются у стола, щипают друг друга, наконец целуются — неглубоко, лениво, без вечного отчаянного голода друг до друга, который когда-то сквозил в каждом прикосновении. Он всё равно тлеет где-то внутри, так и не исчез окончательно, но хотя бы притих теперь, когда они день за днём просыпаются и засыпают рядом.
— Уже выбрал, куда сходим сегодня? — Олег заглядывает в глаза, знакомо ждёт команды, верный волчара. Сергей встряхивает чёлкой, задумчиво прикусывает губу.
— Давай просто дома побудем.
Он обмякает в Олеговых объятиях, повисает на нём и жадно разглядывает валентинку, как будто все эти годы без неё ему не хватало какого-то важного фрагмента в общей картине. Трётся щекой об Олегову шею и тянет:
— Во-о-олч…
— Мм?
— Люблю тебя ужасно, ты знаешь?
Олег фыркает ему в макушку, щекотно бормочет в неё же:
— Ещё с седьмого класса, ты ж сам мне об этом написал.
Разумовский жмурится и не может сдержать улыбки. Млеет в объятиях и наслаждается ощущением того, что он наконец-то дома.