Юджи привык к одиночеству. С детства носит его как плотное пальто.
Он находит утешение в стрекотании сверчков, шелесте листьев на ветру за окном. Обретает пристанище в темных комнатах и безмолвной тишине. Его мысли порой становятся лучшим развлечением во время бессонных ночей.
Так продолжалось до тех пор, пока Король проклятий не вселился в его тело, и внезапно тишина не зазвучала громче, а разум не погнался за эхом мрачного, грубого голоса.
Теперь, после нескольких месяцев их вынужденного соседства, Сукуна почти не разговаривает. Поначалу он извергал всевозможные жестокие слова и едкие оскорбления просто для того, чтобы вывести Юджи из себя, находя его реакцию забавной. Но, похоже, время сделало его мягче, или, что более реалистично, ему это наскучило, когда перестало влиять на мага.
Юджи нравится думать, что он чувствует себя лучше всего днем, когда солнце стоит высоко в небе и светит вниз, согревая его с головы до ног. Однако ночью ощущается безмятежность иного рода. Оно напоминает ему о том, как он сидел, свернувшись калачиком, под окном и смотрел на мерцающие в небе звезды, когда дедушка лежал в больнице.
В последнее время ему кажется, что ночью он бодрствует больше, чем днем — часы тянутся в тоскливом тумане.
Теперь по ночам он шепчет в темноту.
Каждый человек разговаривает вслух сам с собой, когда он один, но не у каждого в теле есть кто-то другой, как у Юджи. И хотя Сукуна никогда не отвечает, он все равно любит высказывать свои мысли в тишине. В конце концов, Юджи знает одиночество как хорошего друга.
Недавнее задание выбило его из колеи больше, чем обычно, мысли зациклились на похищенных и, к сожалению, убитых детях, которых они обнаружили с Кугисаки, прибыв на место происшествия. Он знает, что Сукуна не может слышать его мыслей, но, учитывая, как это зрелище всколыхнуло воспоминания о Дзюнпее, Юджи уверен, что проклятие может чувствовать его противоречивые эмоции.
Сукуна молчит, и Юджи не хочет спрашивать о причинах. Приносит безмолвие облегчение или нет — сложно сказать.
К тому времени, как стемнело, Юджи окончательно выбился из сил. И все же его разум мечется, заставляя тело ворочаться с боку на бок. В конечном итоге Юджи сдается, готовясь к бессонной ночи. Он сворачивается под одеялом, пустой взгляд сосредоточен на руке перед ним, которую он продолжает то сжимать, то расслаблять. Лунный свет слабо проникает в окна позади него, пробиваясь сквозь темные тучи, нависшие в небе.
Юджи моргает усталыми, тяжелыми глазами и наконец прекращает движение руки.
— Сукуна, — тихо зовет маг, глядя на ладонь. Он сомневается, что тот будет угождать ему, но приятнее притвориться, что он разговаривает с кем-то, а не только сам с собой.
Юджи пожал руку одиночеству, ощутил его холодное, безжизненное прикосновение. Это не значит, что ему оно нравится.
Пытаясь отвлечься от лишних мыслей, он размыкает губы, делая медленный вдох. — Тебе нравится ночь? — спрашивает он после минутного колебания. В его вопросе нет искреннего любопытства, и он уверен, что Сукуна это знает. Однако Юджи отчаянно хочет заменить воспоминания о слишком коротких жизнях чем-то бессмысленным, поэтому все равно спрашивает.
Последовавшая тишина ожидаема. Юджи выдерживает несколько секунд.
— Думаю, я предпочитаю дневное время, потому что тогда все по-настоящему оживает, — тихо отвечает он на собственный вопрос, обводя тусклыми глазами едва заметные линии на ладони. — Встает солнце и все вокруг становится ярче. Ночь мне тоже нравится, но по-другому. Ночью спокойно. Когда я был маленьким и жил с дедушкой не очень близко к городу, он иногда выводил меня на улицу, чтобы показать созвездия. — Юджи делает паузу, улыбаясь воспоминаниям. — Скорее всего, он лгал о названиях и значениях, но ребенком я этого не знал, поэтому восторженно вздыхал от всего, что он говорил.
Голос Юджи постепенно снижается до шепота: — Днем звезды исчезают, но все же ночью может быть страшно.
— О чем ты болтаешь на этот раз? — внезапно раздается тягучий голос Сукуны, заставляя Юджи дернуться от неожиданности. Он переводит взгляд и видит знакомый рот, проявившийся на его ладони, деформируя мозолистую кожу.
— Ничего особенного, — отстраненно говорит Юджи. — Ностальгирую.
Сукуна цокает языком. — Как глупо.
Вопреки себе, Юджи криво улыбается. — Немного.
Между ними воцаряется короткое молчание, но рот Сукуны остается на месте. Юджи сдвигается, наклоняясь к нему ближе.
— Что расскажешь?
— Я не собираюсь вести с тобой пустую болтовню, — ответ быстрый и неприветливый.
— Как будто у тебя есть дела поважнее, — бормочет Юджи, уткнувшись в подушку.
— Что угодно было бы лучше, чем разговор с тобой.
Юджи молча принимает язвительное замечание, характерное для Сукуны. Но ты уже говоришь со мной, — хочет огрызнуться в ответ, однако держит слова при себе, боясь, что проклятие уйдет.
— Ты когда-нибудь чувствовал себя одиноким? — вместо этого интересуется он.
Сукуна не стонет, но близок к этому. — Опять эти глупые вопросы.
— Это значит «нет»? — продолжает Юджи.
Рот кривится в гримасе: — Конечно, «нет», — надменно отвечает проклятие. — Я не испытываю таких жалких эмоций.
Юджи устало хмыкает. — Я так и думал. Ты полон только жажды крови.
Сукуна усмехается, но не отрицает. Юджи подносит другую руку, чтобы провести по пульсу на запястье, и пытается придумать, какие еще вопросы можно задать. Он редко желает, чтобы Сукуна остался, а не ушел, но сейчас он хватается за соломинку, какой бы короткой она ни была.
Как раз в момент, когда Юджи делает вдох, чтобы снова заговорить, злобный рот расползается в ухмылке. — Хотя для меня это не имеет значения, я предпочитаю ночь. Солнце угнетает и гораздо менее приятно, чем лунный свет.
Юджи требуется немало времени, чтобы осознать, что Сукуна только что ответил на его первоначальный вопрос. — Хм, — рассеянно комментирует он, несколько ошеломленный.
Сукуна продолжает, как будто Юджи ничего не говорил. — Полумрак тоже приносит пользу (Итадори не хочет спрашивать, какую именно). Кроме того, люди боятся темноты, а что может быть лучше, чем предаваться бессмысленному ужасу?
Юджи правда не знал, чего ожидал.
— Похоже на тебя, — комментирует он, наблюдая, как уголки рта на его руке на мгновение приподнимаются, и ощущает странное тепло в груди.
— Мы закончили? — сухо спрашивает Сукуна, хотя Юджи знает, что тот мог просто уйти в любой момент. Маг понятие не имеет, почему он этого не сделал, и, честно говоря, слишком устал, чтобы пытаться понять, почему Король проклятий делает то, что делает.
— Да, конечно, — говорит он, чувствуя себя все таким же до смерти уставшим.
Рот Сукуны остается.
Юджи вытягивает ноги под одеялом, тихо постанывая и удобнее укладываясь на матрасе. — Хочешь сказать что-то еще?
Сукуна мгновение молчит. — Теперь ты будешь спать, сопляк?
— Не знаю, — отвечает Юджи, зевая, — наверное, нет.
— Как раздражает, — жалуется Сукуна.
Юджи моргает слезящимися глазами. Он закатил бы их, будь у него силы. Проклятие жалуется на вещи, не зависящие от него, как будто это Юджи во всем виноват. Нелепо.
— Знаешь, ты мог бы помочь.
Сукуна разражается громким смехом. — Помочь тебе? Зачем мне это?
— Я был бы менее раздражающим во сне.
— Ни на секунду.
— Как можно считать человека без сознания раздражающим?
— Я могу многое.
— И я могу назвать как минимум пять вещей, которые ты не можешь.
— Чушь.
— Проверь.
— Просто засыпай, черт возьми!
— Я не могу!
— Попробуй задохнуться в этих подушках.
— Вот это да, спасибо за совет, я попробую.
— Видишь? Я могу помочь.
Фырканье прерывает запланированное Юджи дополнение к их перепалке, и неожиданно для себя он понимает, что безудержно смеется: все тело трясется, а свободная рука поднимается, чтобы приглушить вырывающиеся звуки — ему бы не хотелось будить Фушигуро в такой час.
Глаза прищурены от веселья, когда он наблюдает, как губы Сукуны дергаются. Трудно сказать, то ли от раздражения, то ли от сдерживаемой улыбки, но предпочитает верить в последнее.
— Ох, — посмеивается Юджи и осознает, насколько близко он подобрался к своей руке, только когда чувствует теплый воздух на кончиках пальцев. Он не пытается отодвинуться, хотя знает, что его дыхание, вероятно, сильно раздражает Сукуну. — Знаешь, ты забавный, когда пытаешься, — его усмешка смягчается до улыбки.
— Я и не пытался, — ворчит Сукуна.
Юджи, все еще улыбаясь, просто мычит в ответ. Остатки веселья искрятся в глазах, когда он глубже зарывается в одеяло. Дыхание становится спокойным и размеренным. Может быть, ему действительно удастся заснуть.
Тишина приятна, но…
— Ты можешь хотя бы просто говорить?
Губы Сукуны приоткрываются, но слова не доносятся. Пара мгновений, и они ухмыляются. — Что, хочешь, чтобы я рассказал тебе сказку на ночь? — издевается он.
Юджи закрывает глаза и утыкается носом в подушку, глубоко вздыхая. Он чувствует, что чем дольше бодрствует, тем хуже работает его фильтр «мозг-рот», и, несмотря на неотъемлемую опасность присутствия Ремена Сукуны, его на самом деле это не волнует.
— Ага, — сонно бормочет он, — спой мне колыбельную.
До его ушей тут же доносится недоверчивый смешок, и он не может удержаться, чтобы снова не хихикнуть. — Шучу.
Он прижимает ладонь-рот к груди, невольно окутывая ее теплом своего тела, и снова вздыхает, на этот раз мягче.
— Мне все равно, что это будет, — поясняет Юджи, его слова становятся невнятными, — просто говори. У тебя приятный голос.
Наступает тишина, такая долгая, что стрекотание сверчков становится самым громким шумом для Юджи. Он предполагает, что Сукуна оставил его наедине с собой, раздраженный до предела. Но все нормально. Его постель теплая, а разум блаженно затуманен, — он может заснуть в ближайшие несколько минут.
— По какой-то глупой причине популярность поэзии в период Хэйан резко возросла. Меня не интересовали такие тривиальные вещи, и, конечно, я не мог понять, как что-то настолько бессмысленное может быть настолько популярным. Но, в конце концов, люди — существа заблуждения, так что вполне логично, что они приобщились к чему-то столь простодушному. Я не видел ничего привлекательного, и сколько бы мне ни говорили читать, я просто не мог по…
Улыбнувшись в последний раз, Юджи, наконец, поддается дреме, и глубокий тембр Сукуны сопровождает его во снах.
Впервые за долгое время они приятные.