«Мрзской аркестр», переделанный из колесного парохода в самолет-амфибию, уже готов был взлететь с пьедестала.

– Извините! – вдруг закричал Шнырек и спрыгнул на землю. – Я не решаюсь! Подняться в воздух? Меня снова укачает!

Он бежал прочь от постамента, пригибаясь и петляя между собравшихся зверюшек. Ему было очень стыдно бросить друзей в такой важный момент, да еще на глазах у целой толпы не совсем посторонних личностей (все-таки путешественники провели здесь уже немало времени и успели обрасти знакомствами).

Куда бы теперь провалиться сквозь землю? Безуспешно пытаясь стать невидимкой, Шнырек смущался все больше, наступал на чужие лапы, путался в чужих подолах, спотыкался о чужие хвосты…

В кустах на краю паркового променада он остановился. Оглянулся. «Мрзской аркестр» как раз оторвался от помоста и воспарил. От одного его вида у Шнырька закружилась голова, и он поспешно отвернулся.

Прямо на него из того же куста смотрела незнакомая зверюшка. И Шнырек тут же забыл про свое позорное бегство, про друзей и корабль-амфибию, про толпу в парке, про все земли и моря на свете.

О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои словно пуговки самой изысканной одежды, идеально круглые и бесподобно блестящие; шерстка твоя – как замша ни разу не надеванных королевских туфель; как лепестки цикламена – ушки твои на макушке, одно симметрично другому, и солнечный зайчик целует их и оторваться не может; носик твой черный и блестящий, обсидиан и вакса умерли бы от зависти к его черноте и блеску; и мордочка аккуратная и остренькая подобно миндальному ореху, и наводит на мысли о праздниках и конфетах; хвостик твой, что торчит из-под платья – как побег вьюнка, и грязь земная не пристает к золотистой кисточке на его конце. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!

Тут рот ее приоткрылся, мелькнули зубки, мелкие и острые, белые, как шлифованные рисинки после варки, и даже если вопьются они в палец, будет укус их мягче перины и слаще пудинга. И голос ее шелестел, как листья смоковницы под прохладным ветром в знойный полдень…

– Простите… что вы сказали? – переспросил Шнырек, потому что ничегошеньки не разобрал, настолько был ошеломлен.

– Я сказала, – тихо произнесла зверюшка, – что вы очень храбрый. Так открыто, перед всеми, признаться в своей слабости… Я бы не смогла. Я бы осталась на борту и страдала, и мешала своим друзьям, и нам бы всем было плохо.

– С вами никому не может быть плохо, – ответил Шнырек и сам удивился; ему-то казалось, что он и дышать разучился, не то что говорить. – Мне вот, например, с вами очень хорошо. Кстати, меня зовут Шнырек, а Фредриксон, который сделал летающий корабль, это мой дядя, я ему, кстати, помогал, я красил борта и сделал надпись с названием, «Морской оркестр» он называется – корабль, конечно, не дядя. Правда, Муми-тролль говорит, что я написал название с ошибками, да и дядя меня как только ни называет иногда, а еще я часто всё роняю и путаю, и забываю, и не смотрите, пожалуйста, что у меня шарф на английской булавке, там была пуговица, но слишком хорошая, и я оторвал ее для свой коллекции, у меня же есть целая коллекция пуговиц, хотите посмотреть? Я живу между берегом и домом Мюмлы, в синей кофейной банке…

Тут он представил свою банку, заляпанную красным суриком, да еще с надписью «ЯД», сделанной старым гнусным привидением развлечения ради. Как можно вести туда это небесное создание? Как вести? Неужели протянуть ей лапу в цыпках, обратить к ней несуразно широкий нос, шагнуть к ней косолапыми ногами в сползающих носках? Что она подумает, глядя на его нечесаные уши, на усики-вибриссы, темные, грубые и разной длины, на черное пальто, усыпанное пылью и крошками от омлета и всего на двух пуговицах, причем разных? Что она подумает, когда он сдуру перечисляет ей все свои недостатки вслух??

– Очень приятно, Шнырек, – ответила зверюшка почему-то. – А меня зовут Сос. Все мои дядюшки и тетушки говорят, что в голове у меня вата. Но, по-моему, вы очень милый. Так и хочется подтянуть вам носки, завязать шарф красивым узлом и пригласить вас на чашечку кофе. А жить в банке из-под кофе – это просто мечта. И ваша шляпа из дуршлага мне очень нравится, в дырку на ее ручке можно воткнуть бутоньерку, и получится очень мило. И пальто у вас необычное – как будто ночное небо. – Она протянула изящную лапку к пуговице его пальто, и Шнырька будто ударило током. – И знаете? Я тоже собираю пуговицы – а еще фантики, ракушки, бусины, крышечки от молочных бутылок… но вот такой пуговицы, с тремя дырками и надкушенным краем, у меня еще нет. Если тебе не жалко, я могла бы поменять ее на лишний экземпляр из моей коллекции, – тут она подвернула подол платья и показала три приметанные к нижней юбке запасные пуговицы из перламутра (и очаровательные ножки, кстати), – и пришью ее вам сама.

Шнырек сглотнул и тут же испугался, что проглотит язык. Во всяком случае, ответить сразу у него не получилось, и он молча сдернул пуговицу со своего пальто и протянул зверюшке Сос прямо вместе с обрывками ниток и клочком драпа, как протянул бы и свое сердце, если бы Сос сказала, что коллекционирует сердца всяких шнырьков.

А потом она маникюрными ножничками отрезала одну из своих пуговиц, извлекла из-под своего воротничка иголку с ниткой и стала пришивать пуговицу прямо на Шнырьке, а он стойко терпел уколы иголкой и совсем не мог перенести щекотки от зверюшкиных коротких пальчиков. Он смеялся и вертелся, и она тоже смеялась, а потом они носились по кустам и по променаду, наступали на чужие хвосты и галоши и даже не думали испытывать смущение перед посторонними зверушками по этому поводу.

– Пойдем ко мне в банку, – еле выдохнул Шнырек, устав смеяться.

– Я бы с радостью, – тоже из последних сил произнесла Сос, – но мы познакомились всего час назад. А дядюшки и тетушки говорят, что я должна быть воспитанной, приличной девушкой и не заходить в гости к холостым мужчинам на первом же свидании.

Шнырек приуныл, но ненадолго. Сегодня он был умнее Фредриксона, смелее Юксаре и красноречивее Муми-тролля.

– Тогда выходи за меня замуж!

Он хотел опуститься на одно колено, но споткнулся о собственный сползший носок и растянулся у ног Сос.

– Я согласна, – скромно ответила она и села на траву рядом с ним, но Шнырек уже вскочил и потащил ее за лапку туда, где над толпой возвышался трон Самодержца. Раз уж он здесь, то пусть поженит их немедленно!

– Ох как вы невовремя, бестолковые Наши подданные. – Самодержец закачал головой, чуть не уронив корону при этом, а потом поглядел в пустынную морскую даль. – Прямо сейчас Мы заняты, Мы наблюдаем за испытательным полетом и заплывом корабля, изобретенного Нашим королевским изобретателем. Пожалуйста, потерпите до обеда, будет прием в честь путешественников-испытателей, заодно и вашу свадьбу отметим.

Шнырек и Сос, конечно, кивнули и согласились, и отступили от трона, почти никому не отдавив лапы. Но вечность до обеда была нестерпима. Шнырек сбегал к себе за лучшей пуговицей из черепахового панциря, а Сос сбегала к себе за лучшей пуговицей из янтаря (а еще успела переодеться в пышное, как зефир и безе, розовое платье, и венок из маленьких, сухих, белых цветочков на тонких, ломких стеблях). Зверюшки обменялись кольцами из пуговиц на нитках, и когда «Мрзской аркестр» причалил к берегу, они уже час как были мужем и женой.