Учительская встретила их жаром камина: пламя гудело в очаге, бросая тёплые отблески на шкафы, где латунные ручки тускло мерцали, покрытые тонкой патиной. Воздух был густым от запаха нагретой древесины и старой ткани, а гобелен над диваном шевелился под сквозняком. Диван прогнулся под Гарри и Гермионой, а обивка треснула. Рон развалился в кресле напротив, скрипнувшем под его весом, будто жалуясь на усталость. Эльфы сунули им кружки с чаем — фарфор ещё хранил жар их рук, но быстро остыл, холодя пальцы. Сырой ветер гремел ставнями за окнами Хогвартса, и тот отвечал ему низким рокотом — не стоном, а глухим пульсом, будто что-то ворочалось в его глубинах.

    Гарри сидел сгорбившись. Локти давили на колени, пальцы теребили мантию, комкая ткань у шва. Он смотрел в огонь, прищурившись, будто выискивал в пляске пламени тень Волдеморта — быструю, острую, как лезвие в его снах.

    — В зале сегодня чуть не пришибло, — хмыкнул он, потирая висок, где пульс бил короткими рывками. — Колонна качнулась, я уж думал, Джинни конец. Хорошо, что удержали.

    Рон вытянул ноги к очагу, кресло застонало громче — огонь лизал подошвы, разгоняя сырость. Он крутанул кружку в руках, чай плеснулся на потёртый ковер. Шутка сорвалась с губ, как всегда, чтобы заглушить эхо Фреда, которое всё ещё звенело в ушах.

    — Удержали? Это что, ты её палочкой подпер, как шатёр?

    Гарри криво усмехнулся, откинув голову — очки поймали отблеск огня; на стеклах сверкнули искры. Он выдохнул, взгляд застыл на языках пламени, где мелькнула тень чего-то живого.

    — Нет, Рон, я не клоун. Стена в зале… она чуть не обрушилась на нас с Джинни, — он замолк, сжав мантию так сильно, что натянутые нити готовы были лопнуть. — А потом витраж над дверью… — Гарри сглотнул. — Он смотрел на нас. Будто живой.

    Гермиона подняла голову, и кудри мягко упали на щёку. Пергамент соскользнул с её колен, шурша о ковёр. Она быстро подхватила его, теребя край пальцами, пока бумага не собралась в складки. Взгляд метнулся к Гарри. Внутри всё сжалось — витраж, шёпот в библиотеке, рокот стен. Это не случайность. Это Хогвартс — его живая, раненая магия. Он зовёт. Она должна понять, должна спасти — если школа падёт, всё, за что они боролись, рухнет вместе с ней.

    — Смотрел? — тревога жгла её изнутри, и слова сорвались с губ быстрее, чем она успела их обдумать. — Как портреты? Или что-то другое?

    Рон фыркнул, откинувшись в кресле. Ложка в его руке завертелась быстрее — будто мог ею прогнать тяжесть, давившую на грудь.

    — Ты точно перетрудился, Гарри. Гермиона, скажи ему! — взгляд метнулся к ней, ища подтверждения.

    Гарри покосился на него, сдвинув очки на лоб — стекла запотели от дыхания. Шрам кольнул, как в те времена, когда тьма шептала из углов. В памяти всплыл Сириус — смех в ночи, обещание, что всё закончится. Но оно не закончилось.

    — Перетрудился? Сказал бы ты это колонне, что чуть не сделала из меня лепёшку, — он хмыкнул, но голос стал тише, хрипловатым. — Витраж двигался, Рон. Я не шучу.

    Гермиона стиснула пергамент, ногти впились в бумагу, оставляя борозды. Её ум защёлкал, как старый счётчик в кабинете Дамблдора. В голове выстраивалась цепь: колонна, витраж, книга. Это не просто чары, это глубже. Где-то в библиотеке, среди пыльных свитков, спрятана правда.

    — Это не портреты, — выдохнула она, глядя в огонь, где пламя мигнуло, будто соглашаясь, — это что-то живое.

    Рон ткнул Гермиону локтем — мягко, как умел только с ней, и в его голосе прозвучала улыбка, хоть насмешка никуда не исчезла.

    — Ну да, Хогвартс теперь живой, ага. А что твой Малфой в библиотеке делал, пока на Гарри витраж «смотрел»?

    — Малфой? Ничего полезного, — она скрестила руки, мантия натянулась, выдавая раздражение. — Я порядок навожу, а он швыряет тома куда попало, будто это хлам.

    Гарри оторвался от огня, в голосе мелькнула тень насмешки — слабая попытка разрядить тяжесть в груди.

    — Полагаю, ему не удалось избежать твоей лекции?

    Рон хохотнул, хлопнув по подлокотнику кресла — чай плеснулся на мантию, оставив мокрый след. Смех вышел громким, но коротким, как вспышка, что гасит тишину.

    — Я пыталась втолковать ему, что нам нужна система, а он мне: «Тебе лишь бы всё держать под контролем, Грейнджер», — Гермиона фыркнула, голос стал резче. — Это нормально?

    — Ха, он тебя насквозь видит! — Рон вертел ложку в пальцах, бросив быстрый взгляд на Гарри в поисках подтверждения. — А ты что? «Силенцио» на него кинула, чтоб заткнулся?

    Гермиона покачала головой, скользнув взглядом по шкафу. Тень от него качнулась, будто живая.

    — Нет, Рон, мы здесь не для того, чтобы размахивать палочками без причины, — она сглотнула. — И это ещё не всё.

    Она наклонилась к огню, дыхание сбилось, щёки тронул жар. В памяти всплыла книга — падение с полки, страницы, раскрывшиеся сами, звук, холодный и тонкий, как игла. Это не Малфой, не его шутка, не случайность. Это Хогвартс.

    — В библиотеке… книга упала. Страницы сами открылись, и я услышала шёпот. Низкий, холодный...

    Гарри замер, снял очки и медленно протёр их рукавом. Руки дрогнули. Голоса — как из стен, как шипение Василиска, как зов Волдеморта. Он не должен допустить, чтобы все началось сначала.

    — Погоди… шёпот?

    Рон крутанул ложку быстрее, прищурившись, но ухмылка застыла. Опять тайны, опять Гарри и Гермиона против мира, а он — с супом и шутками.

    — Может, это Малфой тебя разыграл? Или снова зачиталась до полуночи?

    Гермиона вскочила с дивана, её взгляд метнулся к нему — острый, словно заклинание.

    — Будь ты там, Рон, ты бы тоже услышал! Может, если бы не спал на всех уроках по Защите, ты бы заметил хоть что-то странное!

    Внезапно огонь в камине треснул громче — полено лопнуло, искры рванулись вверх, осыпав ковёр крохотными огоньками. В их шипении проскользнул голос — низкий, вязкий, как смола: «Кровь зовёт». Кресло под Роном качнулось, пружины скрипнули, будто сжались под невидимой тяжестью. Гобелен шелохнулся, тень его узоров вытянулась к шкафу, словно рука. Гермиона вскинула голову, она сжала пергамент, шорох смешался с треском углей. Голос сорвался, выдавая тревогу, что жгла её весь день.

    — Вы слышали?

    Гарри замер, он глянул на Гермиону, потом на Рона, кивнул — резко, почти незаметно, будто боялся, что движение выдаст его страх. Глаза, тёмные от бессонницы, блестели в отсветах огня, но губы остались сжатыми: он молчал, как привык молчать после всего, что видел в зеркале Еиналеж, после всех голосов, что звали из-за завесы.

    Рон, сидевший на кресле, взрогнул, словно слова ударили его в спину. Ложка выпала из рук и звякнула о подлокотник старого стула, звук эхом отскочил от каменных плит. Это не сквозняк, не эльфы, но если он признает, что слышал, придётся снова лезть в этот ад — в тайны, в страх, в потери, которых и так слишком много. Нет, хватит, он хочет хоть день без этого. Он потёр ухо ладонью. Пальцы дрожали, и он выдавил улыбку — кривую, натянутую, как старый шрам.

    — Да ладно вам, это просто сквозняк. Или эльфы в трубе возятся. Вы чего, оба?

    — Это не сквозняк, Рон, и не эльфы! — Гермиона шагнула к нему, глаза сверкнули, голос стал твёрже. — Ты слышал — этот голос.

    Рон отвёл глаза, провёл рукой по волосам, оставив их растрёпанными. Он слышал, чёрт возьми, слышал. Но если он скажет «да», то что дальше? Опять бегать, опять терять? Фред бы засмеял его за трусость, но Фреда нет, и он устал быть тем, кто всегда в тени их подвигов. Он стиснул подлокотник, костяшки побелели, и выдохнул, заставляя голос звучать легче, чем ему было.

    — Ну всё, Гермиона, хватит выдумывать. — Он поднялся, кресло хрустнуло в последний раз, и ткнул её пальцем в плечо, мягко, но с ноткой раздражения. — Гарри со своими тайнами, ты со своими книгами — давайте просто поедим, а? На кухню пошли, эльфы там пироги пекут. Хочу хоть раз пожить, как человек, а не как… — Он осёкся, сглотнув «герой», и дёрнул её за рукав, почти умоляюще.

    Гермиона медленно поднялась, нервным движением откидывая волосы со лба. Это не выдумки, это правда, но Рон не хочет её замечать, и это режет. Он снова отстраняется, снова бросает её одну — как тогда, в шатре, когда ушёл, оставив её с холодом. Его руки скользнули по её рукаву — тёплые, чуть шершавые, — и она шагнула за ним, не потому, что он звал, а потому, что устала держать всё сама. Каблуки глухо стучали, в горле застрял ком — он не слышит зов, или не хочет, и это рвёт их нить сильнее, чем когда-либо. Гарри поднял взгляд, кивнул ей — коротко, устало, — и остался сидеть, потирая висок. «Кровь зовёт» звенело в ушах, как эхо войны, и он знал: это не отпустит.

***

    Кухня Хогвартса гудела, словно котёл на тлеющих углях: пар поднимался к закопчённым балкам, оседая каплями, что блестели в трещинах. Запах свежего хлеба, густой и тёплый, путался с травяным духом похлёбки. Печь пыхтела жаром, отбрасывая отсветы на медные кастрюли. Они позвякивали в руках эльфов, чьи босые ноги шлёпали по плитам, усыпанным мукой и крошками. После войны кухня ожила первой — эльфы чинили её с упрямством, будто горячая еда могла заштопать дыры в стенах и в тех, кто выжил.

    Рон шагал впереди, он остановился у стола, заваленного мешками муки, хлопнул по одному — белая пыль взметнулась и осела на мантии. Здесь, среди хлеба и шума, он мог дышать, не ощущая пустоты там, где раньше звучал смех. Он хотел её сюда, к теплу, подальше от того, что грызёт её изнутри.

    — Смотри, порядок навёл, — ухмыльнулся он, стряхивая муку с ладоней, но улыбка вышла кривой, не до конца живая. — Эльфы тут молодцы, даже меня не гоняют. Суп только жидковат, но это их косяк.

    Гермиона шла следом, мантия цеплялась за углы столов, жар лип к шее, прижимая волосы к коже. Она посмотрела на эльфа, что нёс миску, едва не уронив её, и отвернулась к потолку. Тревога пульсировала в висках, слабая, но цепкая, как заноза. Она хотела Рона рядом, как раньше, но его ухмылка резала — он прячется за супом и ложками, а она не может остановиться, не может перестать искать ответы, не может притворяться, что всё в порядке.

    — Это здорово, Рон, — сказала она тихо, потирая висок, ладони слегка дрожали. — Ты молодец, что помог.

    Рон прищурился, пытаясь уловить, что скрывается за её тоном. Она выглядела так, будто не спала неделю, и это задевало его — он ненавидел, когда она себя истязала. Он шагнул ближе, положил руку ей на плечо — тёплую, чуть неловкую, как всегда, когда не знал, как её удержать.

    — Помог, ага, — хмыкнул он, свободной рукой взяв с полки булку и крутанув её в пальцах. — А ты чего такая бледная? Булку попробуй, не отравишься.

    Гермиона стиснула край мантии, следя за его руками, сжимавшими тесто. Его слова, лёгкие и тёплые, били по нервам — он не замечает, не хочет замечать, а она не может выключить голову, не может просто взять и съесть эту чёртову булку. Но тепло его ладони на плече проникало под кожу, и она невольно накрыла её своей — коротко, почти машинально.

    — Я не голодна, — прошептала она, отводя глаза к печи. — Просто устала.

    Рон замялся, булка замерла в его руке, а её касание оставило лёгкое тепло, от которого сердце стукнуло чуть громче. «Устала» он слышал не раз, но её взгляд выдавал больше, и это ему не нравилось. Он убрал руку, ткнул её локтем — мягко, по привычке.

    — Устала? — фыркнул он, смягчая тон. — Ну так посиди, отдохни. Не всё ж тебе Хогвартс спасать.

    Она улыбнулась слабо, но глаза остались пустыми. Его забота грела, как старый плед, но под ней кололо — холодное, острое, неумолимое. Она хотела сказать, что дело не в усталости, но слова застряли. Вместо этого её пальцы скользнули по его рукаву, задержавшись на миг, прежде чем упасть.

    — Может, и посижу, — выдохнула она, опуская плечи, но кисть продолжала теребить мантию.

    Рон кивнул, довольный, что хоть что-то пробилось сквозь её стены. Он сунул ей булку, придержав её руку своей — тёплой, чуть шершавой от мозолей, — и ухмыльнулся шире, пытаясь вытащить её из этой тени.

    — Вот и хорошо. Ешь, а то мне тебя до спальни не дотащить.

    Гермиона взяла булку, сжала её, оставляя вмятины в тёплом тесте. Страх натянулся внутри, как струна, но она прогнала её — не сейчас, не с ним. Отломила кусочек, сунула ему в рот, придержав его ладонь обеими руками, и выдавила улыбку — слабую, больше для него, чем для себя. Его кожа под пальцами была знакомой, живой, и на миг это почти заглушило шум в голове.

    — Только если ты тоже поешь, — сказала она тихо, с лёгкой тенью прежней шутливости.

    Рон проглотил кусок, вытер рот тыльной стороной ладони и хмыкнул, но смех вышел коротким, неуверенным. Он сжал её запястье, легко, прежде чем отпустить, и задержал взгляд чуть дольше обычного.

    Дверь хлопнула, оборвав момент. Драко возник в проёме — бледный, мантия смята, пергамент скомкан в кулаке. Эльфы замерли, уши дрогнули, но он прошёл мимо, осмотрев кухню и уставившись на них.

    — Уизли, ты теперь пекарь? — голос резкий, с насмешкой. — Грейнджер, рецепты вычитываешь?

    Рон напрягся, кулак ударил по столу, мука взлетела облаком и осела на ботинках. Он шагнул вперёд, встав ближе к Гермионе, словно загораживая её.

    — Катись в свой подвал, Малфой, — рявкнул он. — Пока я тебе супом котелок не начистил!

    Драко выдохнул через нос, губы искривились в усмешке. Он бросил пергамент на стол — тот шлёпнулся, раскрыв строчки мелкого почерка.

    — Не за твоей стряпнёй пришёл, — сказал он, скрестив руки. — МакГонагалл велела передать списки дежурств. Разбирайтесь, кухонные герои.

    Гермиона выпрямилась, глаза сузились, но в них сквозила усталость — сил на него не хватало, но молчать она не могла.

    — Если это всё, Малфой, не задерживайся, — отрезала она с ноткой раздражения, сжимая хлеб сильнее. — Твои комментарии тут излишни.

    Драко усмехнулся коротко, без тепла, и отступил к двери.

    — Как скажешь, Грейнджер, — бросил он через плечо и вышел, хлопнув дверью. Шаги затихли, оставив горький привкус.

    Рон выдохнул, расслабляя кулаки, и повернулся к Гермионе, коснувшись её спины — коротко, но твёрдо, будто убеждаясь, что она рядом.

    — Даже эльфы его терпеть не могут, — проворчал он, смягчая тон. — Ешь, а то я не шутил про спальню.

    Гермиона опустила взгляд на тесто, мука налипла на пальцы белыми пятнами. Его прикосновение оставило тепло на спине, и она невольно прижалась к нему на миг, прежде чем выпрямиться. Шум котлов, шаги эльфов, его слова отошли на второй план, а страх шептал — неумолимый, как эхо в пустом коридоре. Она стиснула тесто, ощущая, как тепло уходит, а тяжесть остаётся.