К ночи его голова едва не раскалывалась на части. Казалось бы, из загружённого рабочего графика выпало всего два дня, однако Норман, не имевший возможности оторваться от телефона вплоть до полуночи, ощущал, что увяз в бюрократическом болоте по уши. Бормотание по ту сторону провода было уже невозможно слушать, а вид документов, разложенных на столе, вызывал странное чувство отторжения. Почему всё происходило именно так, Норман не понимал. Нынешнее состояние вводило его в ступор. От ранения ли, от усталости и лихорадки, или от зреющей в сердце досады, что не способен справиться с ворохом проблем, он всё яснее понимал, что находится в шаге от колоссальной ненависти к своей работе. К делу, которым горел всю жизнь, к его гордости, символу могущества и силы, его истинной пылкой любви. Ведь ради Озкорп всё и случилось. Ради компании они с Гоблином шли на жертвы, ради неё погубили стольких людей. Так почему теперь в душе не осталось ничего, кроме гнева?

Думаешь о другом. Пора бы заняться более насущными делами.

Хмурясь, Норман повесил телефонную трубку и выдернул провод из розетки. На сегодня приём был окончен. А неугомонные менеджеры и исполнительные директора могли подождать до завтра.

Время на часах перевалило за полночь. В кабинете царил полумрак. Он завис под потолком, забился в укромные щели меж книжных шкафов, прижался к стенам, выкрашенным тёмно-зелёной краской, и точно хищник, припавший к земле, неслышно крался по устланному коврами полу, но вновь и вновь отступал, напуганный трепещущим светом камина. Огонь горел живо и ярко. Треск поленьев навевал дрёму, бороться с которой становилось всё труднее. Норман позволил себе громко зевнуть. Пересев в излюбленное кресло с высокой спинкой, он протянул ноги к камину и запрокинул голову вверх. Внутри неё гудело и клокотало. Отступать Гоблин не желал, впиваясь в мозг с ещё большей настойчивостью, чем прежде. И как бы хорошо не было натоплено в кабинете, Норман ощущал сковывающий его нутро холод. А это значило только одно — монстр почти сорвался с привязи.

— Моя помощь больше не потребуется?

Голос Бернарда был тягуч и вязок. С огромным усилием Норман повернул голову в сторону выхода и увидел проступающую из темноты низкую фигуру дворецкого.

— Нет. Разве только…

Собственные слова показались ему чужими. Сиплые и хрипящие звуки, лишь отдалённо напоминающие человеческую речь, внушили ещё больший страх потерять связь с реальностью. Норман поёжился и сильнее вжался в кресло. Виски. Ему нужно виски и ничего больше.

— При всём уважении к вам, сэр, я вынужден настоять на своём, — ответил Бернард скромно. — Пожалуйста, давайте повременим с этим. Хотя бы до того момента, пока вам не станет лучше.

Несомненно, Бернард всё понимал с полуслова и не нуждался в намёках — настолько крепкие узы преданности связывали дворецкого с семьей Озборнов. Но по иронии судьбы он в очередной раз отказывался увидеть очевидное. Случайно это происходило или нарочно, было для Нормана не столь важно. Сам факт, что его просьбы подвергались сомнениям, пробуждал в душе чувство глубокого омерзения ко всему, что его окружало.

— А станет ли?

— Обязательно. Всё наладится, сэр. Непременно наладится.

Не стоило видеть лица Бернарда, чтобы выцепить из тьмы взгляд, полный беспокойства и неподдельной печали. Верил ли он в то, о чём говорил? За минувший день Норман пришёл к неутешительному выводу. Он был погружён в работу, но не до такой степени, чтобы не замечать слона в комнате. Взять хотя бы рекламную брошюру на столе. Не исключено, что она оказалась здесь случайно, и Бернард попросту не заметил её среди вороха рабочих писем. Но содержание брошюры, вид, а также то, каким образом она оказалась вложена в папку с корпоративными счетами за ноябрь, говорили об обратном.

— Знаю, работа для вас на первом месте, но ложились бы вы спать. Переутомление только вредит здоровью.

Норман отмахнулся. На этот раз скрыть раздражение у него получилось из рук вон плохо.

— Доброй ночи, Бернард.

— Доброй ночи, сэр.

Издёвка, и ничего более. Грядущие несколько часов обещали быть какими угодно, но только не располагающими ко сну. Оставшись в одиночестве, Норман долго наблюдал за языками пламени. Но чем дольше это продолжалось, тем наивнее становилась надежда зацепиться остатками здравомыслия за их гипнотический танец. Боль нарастала. Глаза непроизвольно закатывались под веки, как ответная реакция на вибрацию, что расползалась внутри черепа с удвоенной мощью. Тварь проникала в разум уверенно и безжалостно. Вгрызалась в мозг, проделывая в нём норы для своего склизкого, червеобразного тела.

Тебе не надоело называть меня так? Это, как минимум, невежливо.

Из горла вырвался тихий стон. Норман тряхнул головой, лишь на мгновение пресекая попытки Гоблина овладеть собой, поджал ноги и уткнулся лбом в колени. Терпеть такие мучения было невыносимо. На борьбу за собственное тело уходило слишком много энергии, и Норману, испытывающему дикую потребность во сне, только и оставалось ожидать тех страшных мгновений, когда силы окончательно его покинут.

Желания Гоблина пугали. Он хотел уничтожить Паука, стереть его с лица земли. Логики здесь было столько же, сколько и безумия. Что Гоблин, что Норман боялись грядущего возмездия, которое, несомненно, грозило наступить, если они позволят бездействию овладеть собой без остатка. Но как же им поступить? Какой стороны придерживаться? Если один и думать не смел ни о чём, кроме жестокости и мести, то второй пытался не идти на риски так рьяно, без должной подготовки и понимания того, кто из их противостояния с Пауком заслуживает шанса жить дальше. Интуиция подсказывала бороться до конца. Совесть же — та крохотная её часть, вспыхивающая яркой искрой во мгле истерзанной души, требовала повести себя, как полагается человеку. А Норман по-прежнему считал себя таковым.

Конечно, кем ещё тебе быть, как не человеком, решившим восстановить справедливость? С каких пор желание не стать жертвой приравнивается к злодеянию? Мы боремся за место под солнцем. Паук же мешает нам насладиться его светом.

Потому что на то были причины. Потому что всё это время Паук не знал, кто прячется под гоблинской маской. Догадка обрушилась на Нормана внезапно. Несмотря на боль, он подскочил на ноги и принялся расхаживать между креслами. С искусанных губ то и дело срывалось шипение, скрюченные пальцы впивались в волосы, взлохмачивая их, едва не вырывая целыми клоками. Питер Паркер. Вот и ответ, в котором он так нуждался, чтобы поставить Гоблина на место. Простой, незамысловатый, но вполне логичный. Может, Паук и рвётся спасать всех и каждого. Но способен ли он причинить вред человеку, который столько сделал для Паркера? Разве не в этом теперь его главная уязвимость?

В ответ Норману была тишина. Он остановился и, не веря в то, что происходило с ним, осторожно прислушался.

— Ну что, заткнулся? Больше сказать нечего?!

Молчание. Голос в голове стих. Наступило долгожданное облегчение, которое так вовремя расплавило наледь на сердце. Норманом овладел триумф. Он облокотился о спинку кресла и рассмеялся. Едва ли не впервые ему удалось одержать верх над монстром. Так ловко и хитро нацепить намордник на зубастую кровожадную пасть. Воспалённые глаза забегали по стопкам документов и остановились на треклятой брошюре. Её заголовок отозвался лёгким уколом смятения.

ДИАГНОСТИКА И ЛЕЧЕНИЕ ПСИХИЧЕСКИХ РАССТРОЙСТВ И ЗАВИСИМОСТЕЙ

Норман прочитал его вслух и лишний раз убедился, какое издевательство таилось в, на первый взгляд, безобидных словах. Минутная радость сменилась злобой. Не нужна ему никакая помощь. Он ведь не сумасшедший, и никогда им не являлся. И если Бернард не понимал, через какие трудности пришлось пройти его хозяину, то это были его проблемы. Его и ничьи больше.

Воспоминания, что могли поколебать уверенность в собственной правоте, Норман отогнал от себя, как назойливых мух. Из коридора, практически у самой двери, до него донёсся разрозненный звук шагов — кто-то брёл по нему, шлёпая резиновыми подошвами кед об облицованный мрамором пол. Затем скрипнул затворный механизм. Входная дверь отворилась и в тишину кабинета ворвался громкий вопрошающий голос.

— Отец? Кто там с тобой?

Норман выпрямился и ошарашенно уставился на размытую во мраке фигуру сына. Тот возник перед ним, словно призрак, непредсказуемо и резко. Так что иного варианта, кроме как оторопело наблюдать за ним, попросту не осталось. Много ли он слышал? Видел ли что-нибудь?

— Никто, — ответил Норман и откашлялся, чтобы избавиться от засевшей в горле хрипоты. — Я здесь один.

— Правда? Ты разговаривал с кем-то.

Подозрительные нотки в словах Гарри здорово резали слух. Оглядываясь по сторонам, он пересёк комнату и остановился в кругу света, источаемого бушующим в камине огнём. В том, как он передвигался, угадывались чуждые манеры. Слишком порывистые наклоны тела, слишком размашистые движения, с какими Гарри сбросил рюкзак на пол. Он вёл себя излишне раскрепощённо, чего не позволял себе в силу воспитания, и значило это только одно. Норман тяжело вздохнул. Недавно ему казалось, что нынешняя ночь не могла стать ещё хуже. Теперь же в груди закипала ярость. Весь негатив, скопившийся за день, хлынул наружу. И довершением ко всему стала насмешка — две яркие искры в блестящих глазах, забегавших от лица Нормана к заголовку рекламной брошюры, в глазах сына, который впервые явился домой пьяным.

— Телефон. Я говорил по телефону.

— Ага, конечно, — ответил Гарри посмеиваясь. — Бернард прикрыл лавочку, и ты уже с ума без выпивки сходишь. Беседуешь сам с собой?

Норман тряхнул головой. Одна дерзкая шутка, и мозг его вновь скрутило в тугой узел. Заткнуться хотя бы на пару часов Гоблину мешала гордость, которую им приходилось делить на двоих. 

Щенок пытается полаять, а ты ещё оправдываешься перед ним. Возьми-ка его за шкирку и выбей всю дурь.

— Мне не нравится твой тон.

— Извини, — Гарри пожал плечами. — Просто я нахожу это странным. У тебя всё в порядке?

— Вполне. А теперь, если это всё, что ты хотел обсудить, будь любезен не мешать. Очень много работы.

И прежде, чем спинка кресла затрещала бы под натиском его рук, Норман отвернулся к столу и стал перебирать документы. Брошюра же полетела в камин, стоило ему снова задержать взгляд на проклятом заголовке. Теперь все думают, что он сумасшедший. Даже собственный сын. Краем уха Норман услышал, как тот цокнул языком, но обернуться не посмел. Если их глаза встретятся, всё будет кончено. В этом Норман был уверен, ведь предчувствие чего-то ужасного его никогда не подводило.

— Мог хотя бы раз поинтересоваться, как у меня дела, — буркнул Гарри.

— А то сам не вижу. Только вернулся?

— Да, я был в баре.

На этот раз пришла очередь Нормана выдавить из себя ледяной смешок.

— Угощал там всех направо и налево, а?

Не отдавая себе отчёт, в какую из бумаг так настойчиво пытался вчитаться, он мимолётно посмотрел на дальнюю стену. Там подрагивали тени. Вытянутые и насыщенно чёрные, как чернильные кляксы, они растеклись от самого пола до потолка. Их конечности походили на щупальца, головы и тела слились в уродливые гуманоидные фигуры, а кривляния — безуспешные попытки повторить танец языков пламени — навевали жуть. Норман чувствовал, как стремительно погружался в транс, в котором ему надлежало быть только зрителем. То был мир изломанных теней и ощерившихся ритуальных масок, мир безумия и ненависти, где Гоблин вовсю наслаждался властью.

Вдруг одна из теней отрастила два огромных щупальца. Это Гарри в сердцах взмахнул руками.

— Мне же надо как-то заводить друзей.

— У тебя есть друг. Лучший и самый полезный, благодаря которому у тебя есть шанс не вылететь из университета. То, что вы не поделили девушку, не повод для ссоры, — ответил Норман, массируя лоб свободной рукой.

В черепе будто перекатывался раскалённый шар. Ворох мыслей и воспоминаний, из которых Гоблин свил своё гнездо, пробудили чувство глубокого сожаления. И среди них особое место занял образ сына, едва ли не рыдавшего у него на плече. Норман поморщился. Ему так хотелось сказать Гарри немного больше. Поддержать, стать опорой и защитой. Но вместо этого он помчался мстить Пауку, ведь того так яростно требовало внутреннее чудовище… мстить Питеру Паркеру.

Внутренности сковало холодом. В голове что-то щёлкнуло. Спроси. Спроси его.

— Кстати, как там Питер?

Норман обернулся и увидел укор на бледном лице. На мгновение стало нечем дышать. Неведомый ранее страх распростёр свои объятия, и, если бы не настойчивость Гоблина, умевшего обращать любую эмоцию в русло истинного гнева, Норман непременно бы в них угодил. Что-то в лице сына напугало его. Поджатые губы, брови, сведённые к переносице, и широко открытые глаза. Всё это казалось далёким и неважным, но с другой стороны до боли знакомым. Это выражение было маской глубинного разочарования, и сейчас она смотрела прямо на него.

— Это шутка такая? — Гарри нервно рассмеялся. — Вообще-то мы обо мне сейчас говорим.

— У меня нет настроения шутить, — ответил Норман. — Вы с Питером живёте на квартире, которую я снимаю, и относитесь друг к другу как братья. В моём любопытстве нет ничего зазорного.

Он сделал шаг вперёд. Рука его дрогнула — желание по-отечески сжать плечо сына казалось вполне оправданным, и потом, сколько бы не гневался Гоблин на подобные "альтруистические" меры, правильным и самым надёжным шагом Норман видел в возможности выведать что-нибудь через Гарри. Тот знал о Паркере всё. Почти всё, и было бы глупо не воспользоваться этим теперь, когда чувство, что снаружи пентхауса кое-кто излишне настойчиво ползает по стенам и пытается заглянуть в окна, ощущается как никогда остро. Норману нужен козырь в рукаве. Манёвр, с каким шанс выпутаться из истории с Пауком обретёт больше веса. Надо только заставить сына говорить. Как прежде.

"В классе есть парень, Питер Паркер. Ботаник ещё тот".

"Я не дал Флэшу Томпсону макнуть Паркера головой в унитаз. За это меня побили, но потом Питер помог сдать контрольную по химии. Вроде, он ничего".

"На физике мы сидим вместе с Питом. Он гений. Решает задачи способами, которых нет в учебнике".

Гарри часто рассказывал о своём лучшем друге и делал это искренне, без даже крохотного намёка на зависть. Однако теперь всё случилось с точностью да наоборот. Наблюдая за тем, как Гарри состроил недовольную гримасу, Норман понял, что промахнулся. Протянутую руку пришлось тут же отдёрнуть.

— Поверить не могу. Даже теперь из всех возможных тем для разговора ты решил спросить именно об этом. Ой, а как там умница Пит? Ты издеваешься?

— Я уже сказал…

— Да пошёл ты! Тоже мне, заботливый папаша нашёлся.

Несмотря на то, что был пьян, Гарри выплюнул обидные слова с огромным трудом. Выделывался он подобным образом впервые, и это было заметно. Бунтарь не станет сжимать плечи или опасливо опускать глаза. Нет, его поведение намекало на одно — щенок пытается полаять. Чаша терпения переполнилась. Стоило Гарри поднять рюкзак с пола и развернуться к выходу, как Норман схватил его за воротник и швырнул на диван. За это рана под рёбрами отблагодарила его ноющей болью. Мышцы обожгло огнём, однако Норман был непоколебим. Ярость овладела им без остатка, ведь после всего, что он пережил, никто не смеет называть его плохим отцом.

— Вижу, у кого-то прорезался голосок. Малыш кричит, требуя к себе внимания. Что же, изволь, Гарри. Только не строй из себя жертву после того, что я тебе скажу. А говорить мы будем, как мужчина с мужчиной, — теряя контроль над телом, он прижал ладонь ко рту. Обнажившиеся в оскале зубы коснулись кожи, отчего чувство омерзения к самому себе сделалось куда ощутимее. Виски. Ему срочно нужно виски. — Но для начала, раз ты предпочитаешь тратить мои деньги в барах, то можешь и со мной выпить. Подожди минуту!

И Норман, позабыв о всякой осторожности, метнулся к шкафу. На какое-то время всколоченный и оторопевший вид сына растворился в густом мраке кабинета, а ядовитой злобе пришлось потесниться с небывалым доселе воодушевлением. Больше ему не нужно сдерживаться. Сейчас ему станет лучше.

— Не надо, пап! Он ведь заперт.

— Разве?

Замочная скважина находилась вверху барной дверцы, прямо под резными ручками. Норман ударил чуть пониже неё, удивляясь при этом, как шкаф не развалился на части. Лакированное дерево оглушительно затрещало. Щепки полетели во все стороны и со стуком попадали на пол, сливаясь с невнятными причитаниями сына в сплошную какофонию звуков. Жалобный тон Гарри раздражал: тот и не пытался скрыть присущую ему мягкотелость — черту характера, за которую Норман порой испытывал глубокий стыд. Выдернув рассечённый в кровь кулак из остатков дверцы, он оторвал её, словно лист бумаги, и отбросил в сторону. Глаза расширились в одержимом предвкушении. Прямо напротив, на верхней полке, стоял начатый бутыль с виски. Увесистый, с гранённой пробкой из хрусталя он казался ничем иным, как святым Граалем. Желанным и очень даже доступным. Наконец-то! Норман едва удержался, чтобы не рассмеяться вновь. Он вытащил бутыль с двумя стаканами и, прихрамывая, вернулся к столу. Нарастающая боль в боку производила впечатление чего-то совершенно далёкого. Пусть себе пульсирует — хуже явно не станет.

Золотистый виски с ласкающим слух журчанием выплеснулся из узкого горлышка. В нос ударил смолистый запах дуба. Наполнив стакан до краёв, Норман жадно припал к нему губами и осушил залпом. Внутри возгорелось пламя, куда живее и яростней, чем то, что полыхало в камине. И с каждым глотком оно опускалось ниже и ниже. Горло опалило душистой горечью, по телу разлился жар, который будто обжигал кожу изнутри. Норман аж ахнул от удовольствия.

— Пап?

Настороженный голос напомнил о чужом присутствии. Смакуя медовый, маслянистый привкус на языке, Норман ухватился за бутыль и принялся наполнять стакан по новой. На этот раз не забыл и про второй.

— Извини, не смог удержаться.

— У тебя точно всё нормально?

Гарри по-прежнему сидел на диване. Его блестящие глаза неотрывно следили за отцом. Губы слегка подрагивали, словно Гарри вот-вот был готов расплакаться. Последнего Норман старался не замечать. Если щенок и начал этот разговор, то они доведут его до конца.

— Всё великолепно.

— В последний раз ты пил так, когда…

Замявшись, Гарри искоса взглянул на портрет матери, что украшал стену подле камина. Затем попытался подняться, но Норман толкнул его обратно. Ему не улыбалась возможность ворошить события прошлого. Особенно, когда по прошествии стольких лет виноватым в произошедшем, как бы невзначай, пытались выставить его.

— Сядь! — убедившись, что Гарри не станет протестовать, Норман подал ему стакан. — Угощайся. Это очень хорошее виски. Пей и говори.

— О чём?

— Отвечай на мой вопрос, Гарри! Что с Питером?

И снова это пренебрежение на юном лице. Укоряющее, полное разочарования и тоски, которое не мешало бы стереть раз и навсегда. Поёжившись от собственных мыслей, Норман сделал глоток и вопрошающе посмотрел на сына. Тот снова цокнул языком.

— Не знаю, мы с ним не встречались.

— Его не было сегодня?

— Не-а. Но у наших потоков всего пара лекций совпадает. Я и так видел Пита только по вечерам. А на учёбе его как будто вообще не бывает.

— Странно. Если Паркера нет на занятиях, где же он может быть?

Гарри пожал плечами. Стакан он держал в двух руках, отчего виски в нём опасно заплескалось у самых краёв. В отблесках огня оно мерцало, словно расплавленное золото.

— Наверное, на квартире. Или в госпитале. Не понимаю, зачем тебе…

— В каком госпитале? Почему?

— В Квинсе, навещает тётю, — Гарри смолк и наконец-то пригубил напиток.

Можно было догадаться, о чём он думал в те минуты. Весть о приключившемся несчастье с Мэй Паркер, несомненно, расстроила всех, однако она не шла ни в какое сравнение с тем предательством, свидетелем которого стал Гарри. Он посетил больничную палату, чтобы поддержать друга в трудную минуту, а в итоге застал его со своей девушкой. Они держались за руки и улыбались. Ребячья невинность, однако для Гарри и этого было достаточно.

— Ах, да, — Норман кивнул. — На неё ведь напал зелёный ублюдок.

Какой ты самокритичный.

От заливистого смеха Гоблина у него чуть не лопнули барабанные перепонки. Он прикрыл глаза и допил содержимое стакана, поражаясь при этом, насколько горьким по сравнению с алкоголем может быть чувство вины. Тьма в кабинете сгустилась в практически осязаемую субстанцию. Она подползала всё ближе. И тени плясали на стенах: гротескные и устрашающие, прямо как чудовище, не оставляющее попыток выползти из своего гнезда.

— Мне так жаль Паркеров. Им столько пришлось пережить. Тебе стоит быть с Питером помягче.

Тут уже не выдержал Гарри. Он насупился и подскочил на ноги, пролив часть виски себе на брюки.

— И вот опять! Питер, Питер, бедный Питер… Сколько можно?! Ты обещал, что всё уладишь, что исправишься, но продолжаешь говорить только о нём. Усынови Питера, в конце концов! И не забудь всё наследство переписать. Он-то явно заслуживает его больше.

Затем бросился в сторону, но убежать ему не позволил разбившийся у самых ног стакан — Норман саданул его об пол с такой силой, что осколки разлетелись по сторонам. Гарри замер и вскоре оказался притянутым за воротник к самому лицу отца. Швы на одежде жалобно затрещали, на шее стянулась своеобразная петля. С диким прищуром Норман уставился в блестящие глаза и увидел в них испуг — то, чего следовало добиться ещё раньше.

— Так вот, что тебе от меня нужно? — Норман рассмеялся невесёлым смехом. — Привязанность по расчёту, да?

Казалось, Гарри побледнел ещё больше. В панике он замотал головой и тут же ойкнул, когда рука с узловатыми пальцами впилась в его плечо. Голос странно задрожал:

— Прости, пап. Я не то хотел сказать.

— Ты как твоя мамаша. Требуешь, чтобы я выплясывал перед тобой, чтобы утирал тебе слюни пачкой денег, и при этом не требовал никакой благодарности. Завидуешь Питеру? Правильно делаешь! Он лучше тебя во всём. Работает, учится, и даже эта шлюха ушла к нему, потому что он её заслужил, — Норман понимал, что давным-давно перешёл границу, но остановиться не мог. Самая больная струна была задета. А вместо мелодии — нарастающий вопль, с каким он извергал из себя каждое слово. — Ты не даёшь мне повода гордиться тобой. Кто ты есть в свои восемнадцать? Неуч, тряпка! Ты и за себя постоять не способен. Так что ты станешь делать, когда я сдохну? Гулять по барам? Покупать женщин в надежде, что какая-нибудь из них обратит на тебя внимание? Да, Питер лучше тебя! И я буду постоянно об этом напоминать, пока в твою тупую башку не прольётся истина. Возьмись за ум, мать твою! Впечатли меня, удиви, и тогда, может быть, я перестану говорить о Паркере. А теперь пей, Гарри! Пей, как это делает твой отец. Или ты и этого не умеешь делать?

Ответом ему было молчание, тоскливое и неуютное. В кабинете стало тихо. Треск поленьев доносился откуда-то издалека, свет от камина растворился в сгущающейся тьме, чёрной дымкой ползущей по стенам и усеянному осколками полу. Норман ощущал её кожей. Чувствовал ледяные прикосновения и прерывистое дыхание на затылке, точно кто-то желал заключить его в объятия, вонзая когти глубоко под рёбра.

Правильно, Норман. Унизь его. Придави. Он это заслужил.

Чтобы осмыслить сказанное, Гарри потребовалось время. На щеках его вспыхнул румянец, уши заалели, хотя он так старался нацепить на себя маску равнодушия. Свой стакан он всё ещё держал в руке. На дне плескалось виски, которое Гарри одним махом влил себе в рот. Норман усмехнулся и немного ослабил хватку.

— А теперь вот тебе урок химии. Спирт в твоём организме имеет свойство окисляться до ацетальдегида. Эта дрянь — чистая отрава. И утром она вынудит тебя блевать дальше, чем ты видишь. Тебе будет плохо. Даже оторвать голову от подушки станет для тебя в тягость, но и тогда ты встанешь и пойдешь на учёбу. И если узнаю, что ты прогулял занятия или снова где-то прохлаждался, то вытрясу из тебя всю душу, а затем ты вылетишь отсюда со свистом. И никакой съёмной квартиры, и никаких денег с Озкорп ты не увидишь. Понял?

Изловчившись, Гарри высвободился из цепкой хватки и посмотрел на Нормана с вызовом.

— Да срать я на всё хотел! Как же можно этого не понимать: мне ты нужен, и никто больше.

И не дожидаясь, пока ему ответят, пошатываясь вышел в коридор. Постепенно его шаги удалились. В кабинете стало ещё тише, да так, что тишина эта стала неумолимо давить на уши. Норман выдохнул и прижал ладонь к животу. Боль в голове стихла, зато в боку она упрямо вспыхивала всё с большей силой. Не стоило ему так поступать, не стоило впадать в бешенство. Хотя бы ради того, чтобы теперь туго стянутые бинты не намокали от свежей крови.

Ослабевшие пальцы сцепились на горлышке бутылки. Норман поднёс его к губам и выпил всё до последней капли. Мысль, что именно ему, а не Гарри, станет плохо, как-то не впечатляла. Плевать, хуже ведь уже явно не будет. Перед глазами всё плыло. Сделав несколько неуверенных шагов, Норман оказался прямо напротив зеркала. Оттуда на него взирал Гоблин — бледная тень, о которой пока не стоило переживать. Пусть грозится ехидной улыбкой, пусть нашёптывает на ухо свои сокровенные мечты — виски сделало Нормана сильнее, и быть главным в их тандеме стало куда проще.

— Это всё из-за тебя, — процедил он сквозь зубы. — Что теперь Гарри подумает обо мне?

Гоблин мечтательно поднял глаза к потолку.

— Дай-ка подумать… Вероятно, то же, что и всегда? Тебе стыдно за него. Он — никчёмный выродок и твоё самое большое разочарование.

Смех, издаваемый им, был сродни скрежету мела по доске. Норман застонал и замахнулся рукой со сжатой в ней бутылкой.

— Это мой сын, ты… тварь!

Мгновение, и давящую тишину разорвал звон разбитого стекла. Он заглушил зловещий хохот, позволил Норману вздохнуть свободно, пока он быстро и неумолимо проваливался в бездонную пропасть. Мгла поглотила его, сокрыла от мира за непроглядной вуалью, оставив место лишь для одного чувства. То был страх, липкий, впивающийся в плоть подобно острым осколкам. Страх…

…что всё не будет, как прежде. Сдавленный всхлип нарушил мерный ход мыслей. Норман отвлёкся от чтения и взглянул на циферблат часов — почти одиннадцать. Нет, так продолжаться не могло. Отложив журнал с научными статьями на тумбочку у кровати, Норман приподнялся с пола и взглянул на свёрнутое в кокон одеяло. Оно не шевелилось. Изнутри время от времени доносилось тихое шуршание.

— Гарри, пожалуйста, давай ты заснёшь, — Норман сложил руки на краю матраца и устало положил на них голову. — Я уже с ног валюсь. Долго мне ещё ждать?

Разумеется, ответа он не услышал. Детский психолог сказал, что подобное поведение вполне приемлемо: чувствительность, плаксивость, отсутствие аппетита и сна — всё это окрестили адаптивным периодом после перенесённой травмы и заверили в его скором прекращении. Однако дни сменялись неделями, а толку от терапии было немного. Норману и не верилось, что когда-то Гарри озорничал, как и любой ребёнок. Что наворачивал круги по дому на трехколёсном велосипеде, звонко смеялся и просил покатать его на плечах. Врачи обещали бесконечные истерики, но вместо них во взгляде сына читалась нездоровая апатия. Она была хуже всех капризов вместе взятых, и Норман не понимал, как её побороть.

— Эй, — он ткнул в одеяло указательным пальцем, — может, поговоришь с папой?

Кокон зашевелился. Спустя продолжительную паузу послышался лепет. Очень вялый и неразборчивый. Но даже такой ответ стоило расценивать как прогресс.

— Брось, я так мало тебя вижу. Тебе определённо есть, что мне рассказать перед сном. Например, — взгляд Нормана скользнул по книжным полкам, — какую сказку вы читали с Бернардом или… — внимание привлёк яркий постер с пришельцами, вооружёнными бластерами, — сколько мультфильмов ты сегодня посмотрел? Мне интересно.

Про себя же отметил, что ни черта подобного. Ему просто нужно разговорить сына и завоевать утерянное доверие, а детские увлечения — это извечно меняющаяся и невероятно далёкая от Нормана стихия. Была ли существенная разница между кукольным шоу и сериалом о межгалактических приключениях, которые нравились Гарри? Норман считал, что нет. Он не мог себе позволить вникать во всю эту ерунду и тратить драгоценное время. Работа в лаборатории, заседания акционеров, и отчаянное желание удержаться на плаву в компании, которая отныне принадлежала ему только наполовину, не оставляли Норману шанса проводить хотя бы пару часов с семьей. Вернее, с тем, что от неё осталось. Нынешние реалии были жестоки. Влить в себя три чашки кофе и корпеть над статьей о методах секвенирования генов, пока сын пытается уснуть — вот единственный и самый доступный способ семейного досуга, который Норман практиковал в последнее время.

— Гарри, — сказал он, улыбаясь и посматривая на настенный календарь, — а ты помнишь, у кого скоро день рождения?

— У меня, — донёсся тонкий голосок из-под одеяла.

Норман сразу воспрянул духом. Он поднялся с колен и сел на кровать, размышляя при этом, сколько нервов у него может уйти на подарок сыну. Если учесть, что детская была вдоль и поперёк завалена игрушками, то довольно-таки много. Гарри рос неизбалованным ребёнком, однако находился в том возрасте, когда желания становились более глобальными, уходящими за пределы мечтаний обладать той или иной побрякушкой. Он ведь мог попросить съездить куда-нибудь. На аттракционы, например. Или, что ещё хуже, пожелал бы завести питомца: собаку или кошку. Нормана едва не передёрнуло. Ему не нравились животные.

— И какой подарок тебе нужен? Чего хочется больше всего?

Молчание. Чуть позже — тоскливый вздох, после которого улыбаться было абсолютно бессмысленно и даже глупо. Чутьё подсказывало, о чём так скорбно может попросить Гарри. Но не растеряться всё равно не получилось.

— Чтобы мама вернулась.

Разумеется, в ком ещё ребёнок должен нуждаться так рьяно? Норман взъерошил себе волосы. Да будь он самым богатым человеком в мире, исполнить желание у него не вышло бы ни при каких условиях. Сколько переменных не вводи, а уравнение приравнивалось к одному и тому же значению. А ведь Норман пытался. Правда пытался. И к тому же знал гораздо больше, чем Гарри мог себе представить. Нет, семье Озборнов не нужна такая мать. Они и без неё справятся.

— Прости, — ответил Норман, — не получится.

Затем подтянул кокон к себе и, услышав печальные всхлипы, склонился над заплаканным лицом сына. Оно было худым и бледным, с застывшим на нём отпечатком горя — непосильного для такого крохи. И только глаза, тёмные и блестящие, глядели на Нормана с прежней живостью. К ним он испытывал сложные чувства. Они пробуждали в его душе бурю разрушительных эмоций: обожание, трепет, негодование… Он любил их и в то же время по-настоящему ненавидел, потому что сколько бы не всматривался, всегда замечал тень укора. Ведь в первую очередь то были глаза его жены.

— Не расстраивайся, Гарри, и не вини ни себя, ни меня за то, что случилось. Всё наладится. А я буду рядом, от начала и до конца.

— Обещаешь?

— Обещаю. Я навсегда останусь твоим другом, — Норман снова улыбнулся. — Ты мне веришь?

Гарри кивнул. Этого оказалось достаточно. Может быть, у них и правда всё получится. Со скрипом, не без трудностей, но они выкарабкаются. В конце концов, Норману было не в первой завоёвывать своё право на счастье. Мир в войне — вот главная философия жизни.

Обняв Гарри, он поцеловал его в висок. Слова сами слетели с губ, как бы случайно, невзначай. Удивительно, отчего он не признался в этом ранее, и почему впоследствии, ещё долгие и долгие годы, так упорно пренебрегал простым, но таким искренним признанием:

— Люблю тебя, малыш.

Полосы яркого света раскололи зелёную мглу на куски. Давящую тишину нарушил топот ног да скрип дерева, что выстилал пол комнаты. Они вырвали Нормана из сна. Заставили вздрогнуть и шумно втянуть в себя пыльный воздух. От сухости в горле оно саднило и зудело, в голову, словно под хаотичными ударами молотка, всаживался фантомный гвоздь, болезненно вибрирующий от любого шума. С усилием Норман разлепил веки и обнаружил себя на полу своего кабинета. Он лежал, усеянный осколками стекла, что в ярком свете сияли подобно утренней росе.

За ночь он успел продрогнуть до костей. Мышцы затекли и теперь отвечали на все попытки пошевелиться тянущей, тупой болью. Норман был в шаге от того, чтобы снова отключиться. Поднимаясь, он поздно сообразил, что попросту не может удержать равновесие. Комната закружилась перед глазами, ослабшие руки дрогнули, и Норман чуть было не упал лицом в груду осколков. Кто-то подхватил его за плечи и усадил на колени. Сухая ладонь коснулась лба.

— Мы же договорились, сэр…

Бернард. Вездесущий и самый надёжный, невероятно раздосадованный тем, что к его советам не прислушались. Норман опустил глаза на свои руки и стал разглядывать узоры, что ссадинами и царапинами вырисовывались на выпуклых костяшках пальцев. Лучше так, чем смотреть на дворецкого и натыкаться на уже опостылевшее разочарование. Алкоголь не красит человека — это и дураку понятно. Но как ему поступить иначе? Иного выхода просто нет. А между тем чужая ладонь аккуратно касалась его лица. Кожа под правым нижним веком неприятно защипала.

— Чуть не рассекли себе щёку, — констатировал Бернард, дотошно осматривая Нормана, — порвали рукав и наверняка потеряли много крови. Нужно срочно менять повязку. Вероятно, рана снова открылась. Как вы себя чувствуете?

Норман покачал головой. Проделал он это очень слабо, чтобы не провоцировать тошноту, что медленно, но верно поднималась к горлу. Плохо — слишком размытое понятие для его нынешнего состояния. Нормана мутило и бросало в холодный пот, конечности потряхивало в похмельном треморе, под рёбрами гудел целый рой ядовитых насекомых. И всё ради чего? Защититься от Гоблина? От пола, усеянного щепками и осколками стекла, кое-где даже обагрёнными кровью, глаза метнулись к разбитому зеркалу. Сердце замерло в груди. По ту сторону на полу сидело жуткое нечто. С перекосившимся на сторону туловищем, раздвоившейся головой и множеством дико вращающихся глаз на исхудалом лице. Под трещинами зеркальной паутины плотоядный оскал чудовища казался непомерно широким. Ряды кривых зубов: не то три, не то пять, сверкнули в отблесках утреннего света, пробуждая в душе чувство первобытного ужаса.

Тебе придётся выпить снова, чтобы успокоить меня. Я очень и очень зол.

— Мне нехорошо, — Норман попытался выровнять дрожащий голос. — Но я справлюсь. Побуду сегодня в кровати.

— Разумная идея, сэр. Ночью вы здорово пошумели. Пора бы и отдохнуть.

— Мы с Гарри немного повздорили… кажется.

Бернард закивал.

— Забавно, но он сказал мне то же самое. "Кажется" — очень подходящее слово для примирения, не находите?

— Не знаю, — Норман задумался, вспоминая события ушедшей ночи, перемежающихся в памяти с журчанием виски, обидными словами и испугом в темных блестящих глазах, — я наговорил много лишнего.

И стоила ли их ссора того? Толку от этих жалких попыток выяснить отношения, если результатом всегда будет провинность, набатом отбивающая в мыслях леденящую кровь правду: Норман — отвратительный отец. Он не узнал ни капли полезного. Отодвинул Гоблина на дальний план, но не выяснил ничего, что в теории смогло бы его удовлетворить. Разве только… В голове мелькнула догадка. Гениальная и вполне справедливая, из-за которой с той стороны зеркала послышалось злобное рычание. Раз ему суждено ощущать горечь собственной вины, то почему бы не попытаться её искупить. Норман хорошо понимал, что выбрал себе не того врага. Однако задумка идеально ложилась на его теорию. Если дать Питеру Паркеру то, о чём тот мог желать больше всего, то их конфронтацию было вполне реально перенести до лучших времён. Разве это не лучшее решение?

Бред сумасшедшего — вот, что это такое, приятель.

Встрепенувшись, Норман указал рукой на стол. Там всё также лежали груды писем и рабочих папок, а ещё, возможно, какая-нибудь рекламная брошюра, кричащая своим заголовком о том, насколько Озборн-старший жалок и убог.

— Бернард, там должна быть моя чековая книжка. Принеси её, пожалуйста. И ручку тоже.

Когда просьба была исполнена, Норман глубоко вздохнул и, слегка успокоившись, принялся заполнять чек прямо на полу. Дворецкий наблюдал за ним с непроницаемым лицом, но, получив книжку обратно и внимательно вчитавшись в излишне наклонный почерк, расплылся в тёплой улыбке.

— Для Мэй Паркер?

— Отпечатай и отправь с водителем. Думаю, этого достаточно, чтобы покрыть счёт за госпитализацию.

— У вас доброе сердце, сэр.

— Не говори так, Бернард! — рявкнул Норман. — Ты знаешь, что это неправда.

С тоской он уставился на собственное отражение. Оно шипело и дёргалось, злобно царапало ногтями пол, так страстно желая выбраться на волю. Пожалуй, к вечеру стоило выпить ещё немного и попробовать поспать как можно дольше. Хотя бы для того, чтобы не видеть и не слышать эту жуткую тварь. Хотя бы для того, чтобы в ближайшее время не причинить никому вреда.