Следующим утром Норман нашёл в себе силы, чтобы выйти из спальни. Крайне осторожно он спустился по лестнице в свой кабинет — место, роднее которого не знал на всём белом свете, приблизился к балкону и убедился, что ведущая к нему дверь надёжно закрыта. Затем сел в кресло и погрузился в раздумья.

За широкими панорамными окнами брезжил алый рассвет. Сумрак только начинал рассеиваться, создавая в тандеме с тишиной располагающую атмосферу уюта и спокойствия. Бодрствование, пока спят другие — лучшее время для самобичевания, но лишь в том случае, когда мысли не перекрывает мерзкий шёпот. Тот внедрился в мозг подобно паразиту, вонзился в него клыками, что сочились смертельным ядом, и даже не собирался отступать. От него было не спрятаться. Его было не переубедить. Если Гоблину что и взбредало в голову, любые уговоры становились бессмысленны. Противоядия не существовало. Кроме, разве что, двух вещей.

От боли, что давила на череп изнутри, хотелось выть. Норман зажмурился и помассировал виски холодными пальцами. Его продолжала терзать слабая лихорадка, в теле чувствовалась ломота: в костях, в суставах, в мышцах, и что самое ужасное, главной причиной своего недомогания Норман считал не рану, по-прежнему зудящую и раздираемую невидимыми когтями, а бунтующего Гоблина, червём ползающего под кожей. Его вмешательство не проходило без следа. Из раза в раз, стоило им начать спорить между собой, как Норман ощущал слабость и ледяные путы, сковывающие его внутренности вплоть до страшных спазмов. Врачи назвали бы это психосоматикой. Он же думал иначе. Паразит извивался в теле, причиняя боль и подавляя разум, до того момента, пока его требования не исполнялись. Послушание — вот самое надёжное лекарство. Всего одна капля, и Гоблин сменял гнев на милость. Тогда червь успокаивался и уползал в своё гнездо, свитое в глубинах черепа.

В этот раз всё происходило по похожему сценарию. Гоблин желал действовать. Норман не хотел делать ничего. Сил хватало на то, чтобы медленно передвигаться по дому. О большем не стоило и мечтать, но Гоблина такой расклад не устраивал. Зловещий шёпот не успокаивался ни на минуту. Дошло до того, что Норман крепко приложился головой о деревянную ручку кресла, чем вызвал приступ дикого хохота. Взгляд его слезящихся глаз остановился на противоположной стене, где висело большое зеркало.

Ты правда думал, что это сработает?

Неспособный вымолвить ни слова, Норман покачал головой. Волна безудержного веселья вынудила его вжаться поглубже в кресло и засунуть себе в рот кулак, тогда как отражение с искажённой безумием гримасой охотно повторило за ним. Для Гоблина это было игрой. Норману же казалось, что он ведёт борьбу за выживание. Слишком много усилий прилагалось для усмирения чудовища, и ещё больше их уходило на осознание того, что рано или поздно оно нападёт вновь.

Постепенно громкий смех начал стихать. Задыхаясь, Норман издал вымученный стон и посмотрел на руку, которую умудрился прокусить. На белёсых костяшках пальцев проступили капли крови. За последние дни её вкус на языке стал совершенно обыденным, однако новый приступ тошноты не заставил себя ждать. К горлу подкатил ком. Здоровой рукой Норман потянулся к столу, где стоял графин с водой, но практически сразу передумал. Он вспомнил о втором лекарстве.

Порой Гоблин говорил правильные вещи, а порой предлагал нечто пугающее, неестественное. Тогда о послушании не могло идти и речи, и в ход шла куда более приятная вещь, чем ментальная борьба за собственное тело. Вещь, расслабляющая разум, дурманящая даже самые отвратительные, неправильные мысли. Норман обожал виски. Как ни странно, в этом Гоблин ему не уступал. Раскалённая горечь, льющаяся в скованное льдом нутро — вот, что благотворно действовало на них обоих. Пьянея, Норман избавлялся от страданий и заодно наблюдал, каким ласковым и податливым становилось терзавшее его чудовище. В такие моменты они были довольны друг другом, и наступал долгожданный покой. Врачи назвали бы это алкоголизмом. Норман же видел в виски спасение.

Но сладостное предвкушение тут же развеялось. Барный шкаф оказался запертым на ключ. Лакированная дверца не поддавалась, металлические ручки, украшенные резьбой, не прокручивались. Это сбило Нормана с толку. Он был не в состоянии поверить, что такое вообще может произойти, и по началу списал всё на галлюцинации. Дыша редко и глубоко, он прошёлся по кабинету сперва в одну сторону, затем — в другую. Но время шло, а проблема не решалась. Зелёный сумрак, исходящий от стен, растворялся в оранжевых лучах восходящего солнца. Силуэты мебельного гарнитура постепенно проступали из темноты: шкафы из тёмного дерева, стеллажи, широкий диван и кресла с мягкой обивкой. Одно из таких случайно подвернулось Норману под ноги. Не выдержав, он пнул его в угол комнаты. О содеянном, правда, сразу пришлось пожалеть. Треск сломанной мебели не привнёс в душу никакого удовлетворения, а новая вспышка боли лишь забила очередной гвоздь в крышку гроба. Норман зашипел, обхватил живот двумя руками и привалился к столу, с которого на него взирали ритуальные маски, венцы богатой коллекции. Все, как одна, щерились в воинственном кличе. Согласно поверьям, они являли собой вместилища духов. Человек, надевший такую маску, не просто обретал силу — он становился единым целым с сущностью, запечатанной в лике из дерева, кости или металла.

Норман вспомнил об этом и невольно поёжился. До жути иронично было представлять, что для трансформации в монстра ему больше не требовалась маска. Достаточно обычных эмоций: гнева, обиды, печали. Стоит хоть немного дать слабину, и лицо его расходится в оскале не хуже, чем маска африканского племени, а в голове вертится хоровод из навязчивых мыслей.

Действуй, Норман. Действуй, пока не стало слишком поздно.

В коридоре послышался знакомый звук шагов. Слегка шаркающая походка, робкий стук и скрип дверной ручки.

— Доброе утро, сэр! Вы уже поднялись?

— Доброе, Бернард.

Выпрямившись, Норман попытался состроить более-менее презентабельное выражение лица, но по напряжённому взгляду дворецкого понял, что вышло из рук вон плохо. На него смотрели, как на безнадёжно больного.

— Если вам худо, я могу принести лекарства.

— Не сейчас. Они всё равно не помогут, — Норман вытер испарину со лба рукавом халата и указал на барный шкаф. — Почему он заперт?

— За ненадобностью, сэр. Алкоголь тем более не облегчит ваше самочувствие.

— Ошибаешься.

— Напротив.

Говорил Бернард тем же спокойным, мягким тоном, но непоколебимая сдержанность, что читалась в мимике, словах и жестах, та сдержанность, за которую дворецкого ценили особенно сильно, отныне провоцировала лишь агрессию. Норман не помнил, когда подчинённые перечили бы ему с таким особым упорством. Какая-то его часть, абсолютно здравая и ещё не лишённая рассудка, понимала, почему ответ на просьбу прозвучал настолько категорично. Свою работу Бернард выполнял безупречно, но что более важно и редко среди наёмной прислуги, ему было не плевать на своих хозяев. Тёплые слова и пожелания лучились искренностью, во взгляде угадывалась забота, и поступки, открытые или, наоборот, незаметные поначалу, говорили сами за себя. Норман знал это, и стыдился собственного гнева. Однако не испытывать его не мог. Самое надёжное лекарство стало недостижимым удовольствием. Единственный путь к спасению буквально оказался заперт на ключ, и вина за то полностью лежала на дворецком.

— Открой, — буркнул Норман и спрятал дрожащие руки в карманах.

Казалось, его череп сдавили невидимые тиски. Голос, и не шёпот вовсе, резонировал в голове с гулким биением сердца.

Скажи ему. Заставь открыть. Покажи, кто здесь хозяин.

— Я шёл готовить завтрак, — сказал Бернард, словно озвученная и вполне очевидная просьба прошла мимо его ушей. — Думаю, приём пищи пойдёт вам на пользу куда лучше. Как считаете, сможете съесть немного еды?

— Неважно. Открой мне бар.

— Вы не ели больше двух суток.

Глаза Нормана расширились. От внезапного холода, пробирающего до костей, его голос чуть было не сорвался на фальцет.

— Ты меня не слышишь?!

— Слышу, но…

— Тогда открой, мать твою, этот сраный бар!

Щелчок. Вместо кабинета взору предстали туманные образы, неразличимые за подрагивающими веками. Глаза Нормана закатились. Он судорожно вздохнул и качнулся в сторону, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Зловещий голос стих, боль же продолжала пылать в черепе адским огнём. Осознав, что почти лишился чувств, Норман дёрнулся всем телом, прогоняя немоту в конечностях, и обнаружил себя лежащим на диване. Ладонь Бернарда, тёплая и сухая, крепко сжимала его запястье.

— Что… — часто задышав, Норман вцепился свободной рукой в тёмно-зелёную обивку, — что случилось?

— У вас обморок, сэр. Ничего серьёзного, но пульс очень слабый.

Подозревая, какие ужасы мог натворить, пока пребывал без сознания, он вопрошающе заглянул в глаза дворецкому, но не увидел в них ни презрения, ни осуждения, ни уж тем более страха. Значит, на этот раз мимо? Об обратном ему неустанно напоминало отвратительная вибрация в мозгу, словно там извивалось нечто длинное и склизкое. В попытке избавиться от неё, Норман то и дело потряхивал головой.

— Плевать. Я причинил тебе вред?

Заметив, как лицо Бернарда расплылось в улыбке, он окончательно успокоился. Остался лишь горький осадок неудовлетворённости. Его, Гоблина или их общий — не столь важно.

— Какие глупости. Разумеется, нет. Вы просто перенервничали и не до конца поправились. Сейчас я наложу вам свежую повязку, поставлю укол и приготовлю чего-нибудь перекусить. Вот увидите, станет гораздо лучше.

Норман кивнул. На препирательства у него не осталось ни капли энергии. Кроме того, Бернард был непоколебим, словно гранитная скала. Дождавшись, когда тот поднялся в спальню за лекарствами, Норман перегнулся через спинку дивана и с вызовом посмотрел на своё отражение.

— Я схожу вниз и посмотрю телевизор. Прошло два дня. Если репортёры и нарыли что-нибудь, то в утренних новостях об этом непременно упомянут. Только угомонись, умоляю!

Он знал, что это ненадолго. Словами Гоблина не переубедить, ведь у него всегда находятся доводы получше. С ним не договориться, потому что на компромиссы он не шёл чисто из принципа. И всё же Норману было так приятно увидеть, как хищный оскал в его отражении сменяется на слабую и удовлетворённую улыбку. Улыбку Нормана Озборна.

Как только ему стало чуть лучше, он привёл себя в порядок и вышел из кабинета. Миновал главный холл с двойной лестницей, просторную столовую, выполненную в несколько мрачноватом, готическом стиле, и вошёл в кухню. Если в пентхаусе не гостили посторонние, Бернард подавал еду здесь. В отличие от остальных помещений убранство кухни радовало глаз светлыми, пускай и несколько холодными тонами. По периметру располагались светло-серые шкафы и тумбы, в центре — высокий стол с барными стульями. Кремовые стены испещряли узкие ниши с выставленными в них свечами на металлических подставках, книгами и вазами с искусственными цветами. Но в этом декоре не было упорядоченности. Всё стояло как попало, создавая вместе с нагромождением кастрюль и посуды общую картину творческого хаоса.

В то утро Норману показалось, что света в кухне стало вдвое больше. В окна лились яркие лучи солнца, от которых у него с непривычки зарезало в глазах. В воздухе стоял аппетитный запах поджаренного бекона и свежезаваренного кофе. Назойливое шипение масла на сковороде перемежалось с шумом телевизора. Иными словами, в кухне царила атмосфера чего-то такого, что встречалось в доме Озборнов всё реже и реже. Возможно, семейного тепла, гармонии. Домашнего уюта, в конце концов.

Обессиленный, Норман едва держался на ногах. Однако, зайдя в кухню, он остановился на входе, точно вкопанный. За столом, обложившись журналами, сидел Гарри. Подперев голову рукой, он лениво перелистывал глянцевые страницы. Бледный и взлохмаченный, в чёрной водолазке с высоким горлом он казался уставшим и как будто чем-то опечаленным. Лишь взглянув на него, Норману почудилось, что сын знает правду. Тревога зашевелилась в груди пуще прежнего. Что же ему делать? Может, уйти? Он хотел было развернуться, но не успел. Гарри заметил его и оживлённо заёрзал на стуле.

— Привет, пап.

К журналам он тут же растерял интерес. Вместо изучения новых моделей автомобилей полный любопытства взгляд скользнул по осунувшемуся лицу Нормана.

— Что ты здесь делаешь?

Несмотря на работающий телевизор и Бернарда, громыхающего сковородами, неуместный вопрос повис в воздухе, словно занесённое над шеей острие топора. Слова прозвучали слишком бестактно и грубо, так, как Норман совершенно не рассчитывал. Он заметил, как сын смущённо опустил глаза в пол, и в очередной раз разозлился на самого себя. В последнюю очередь он ожидал повстречать Гарри здесь. Ведь тот должен находиться в съёмной квартире, подальше от тех кошмаров, что тянулись за Норманом гротескной уродливой тенью. Вдруг он что-нибудь видел или слышал?

— Я здесь с пятницы, — начал оправдываться Гарри. — Думал спросить у тебя разрешения, но ты уехал. А потом я узнал, что ты плохо себя чувствуешь. Вот и не стал беспокоить.

Норман отмахнулся и медленно двинулся к столу.

— Нет-нет, я не так выразился. Бернард не предупредил меня, что ты здесь. В противном случае я бы предпринял кое-какие меры.

— Это какие?

— Не пришёл бы сюда в таком виде.

Получше закутавшись в халат, Норман добрёл до противоположного от Гарри края стола, облокотился на него и осторожно взобрался на высокий стул. Обезболивающее подействовало быстро, но, к сожалению, не до конца. Боль в голове отзывалась на каждое движение, проклятая рана под рёбрами саднила и пылала жаром, потому Норман старался не бередить её лишний раз.

— В этом нет необходимости, сэр, — подал голос Бернард. — Вы хорошо выглядите.

— Не сказал бы, — заметил Гарри тихо. Он всё не решался оторвать глаз от пола, выложенного старой обшарпанной плиткой. — Как… как ты себя чувствуешь?

Норман не сразу придумал, что ответить. Пользуясь случаем, пока дворецкий раскладывал столовые приборы, он посмотрел на тусклый экран телевизора. До выпуска новостей оставалось меньше десяти минут. А пока весь эфир занимала реклама: декабрьские распродажи, премьеры фильмов, выгодные предложения застройщиков. Среди этой вереницы информационного мусора Норман углядел отрывок из рекламы пива, приуроченной к грядущему футбольного матчу, и ответ пришёл сам собой.

— Неважно. Перепил немного.

Искоса он взглянул на Бернарда. Тот поставил на стол тарелку с яичницей, и удовлетворённо кивнул — было видно, что такая версия оказалась верной и даже в чём-то логичной. Ни для кого ни секрет, что Озборн-старший иной раз любил пригубить лишнего.

Больше к этому вопросу не возвращались. Наступило продолжительное молчание, и Нормана оно вполне устроило. Его по-прежнему потряхивало, ломота в теле донимала не лучше головной боли, а в желудке резко появилось дискомфортное чувство пустоты. Ещё с пару минут назад Норман и думать не мог о еде. Теперь же он смотрел на желток, растёкшийся по тарелке, и блестящие от жира ломтики бекона с видом оголодавшего зверя. День назад его рвало кровью. Станет ли хуже от того, что он поест? Пару мгновений Норман колебался. Однако, стоило Гарри откусить хрустящий кусок поджаренного тоста, как сомнения остались позади. Норман схватил вилку и принялся опустошать содержимое тарелки с невероятной скоростью. От первого куска яичницы у него свело челюсти — до такой степени организм успел отвыкнуть от горячей еды, но в следующие несколько минут он только и делал, что жевал. Сначала одна порция, затем вторая и третья. Бернард подкладывал еду без лишних вопросов. Гарри же наблюдал за происходящим округлившимися глазами, в которых застыла смесь удивления и восхищения:

— Пап, а ты не лопнешь?!

Норман мотнул головой. С той поры как его проткнуло глайдером, он и в малой степени не чувствовал себя настолько хорошо, как сейчас. По телу разлилось приятное тепло, лихорадка поутихла и теперь не донимала так сильно. Даже дышать стало легче. Вдохнув стойкий кофейный аромат, Норман осушил кружку залпом и упоительно зажмурился. Простая еда будто подарила ему новую жизнь. Вот, в чём он нуждался в первую очередь.

— Желаете ещё что-нибудь? — поинтересовался Бернард. — Вафли, оладьи?

— Я бы не отказался.

Сплошным удовольствием было лицезреть улыбку на лице дворецкого. И вовсе не ту, с какой он исполнял свою привычную работу по дому. Нет, то была улыбка совершенно иного рода, как физическое воплощение удовольствия и счастья. Именно с ней родители наблюдают за тем, как их ребёнок делает первые успешные шаги. Лишь такой улыбкой одаривают человека, поднявшегося с инвалидной коляски.

— Сию минуту, сэр. Это не займёт много времени.

— Я не тороплюсь, — ответил Норман и бросил на сына осторожный взгляд, — в отличие от Гарри.

Тот вздрогнул и уронил кусок бекона на страницу журнала.

— От меня?

— Сегодня понедельник. У тебя занятия в университете, не забыл?

— Ах, это… — Гарри почесал затылок. — Помню, конечно.

В его жестах прослеживалась скованность. Словно Гарри волновало нечто такое, о чём он не решался заговорить. Догадавшись об истинной причине, Норман вяло усмехнулся. Нет, если бы сын и был в курсе вещей, о которых ему знать не следовало, он не вёл бы себя настолько рассеянно.

— Раз ты планируешь пожить здесь, будь готов терпеть родительский контроль. Это по документам ты теперь взрослый и самостоятельный гражданин. А на деле и кружку после себя помыть не в состоянии.

Гарри просиял. Упрёк он пропустил мимо ушей, поскольку на сей раз Норман постарался вложить в слова больше мягкости, чем обычно. Ведь, опуская все невзгоды и общую натянутость их отношений, здесь и сейчас для него не существовало большей радости, чем вести беседу о бытовых, семейных делах. Одна оплошность, и этого разговора бы не случилось. Среагируй Норман чуть позднее, и он бы никогда не увидел собственного сына.

— Так ты не против, если я поживу у тебя какое-то время?

Трение о стенки черепа усилилось. Почуяв сомнения, Гоблин закопошился в мыслях с удвоенной силой, отчего Норман сжал зубы так крепко, что едва не прикусил себе язык. В уголках глаз навернулись слёзы.

К чему это, приятель? Пусть держится рядом. Здесь Паук его не достанет. Здесь он будет в безопасности.

В точку! Особенно в соседстве с психом, впадающим в бешенство, если ему не наливают стакан виски. Норман зажмурился и потёр переносицу. Нет, не за судьбу Гарри волновался Гоблин, а за свою собственную. В игру, которую он затеял, можно было играть вдвоём. Задеть самые больные струны, ударить в сердце — отныне Паук понимал, каким козырем может завладеть, стоит им с Гарри встретиться на съёмной квартире. Тогда всё будет кончено. Если правда явится на свет, случится нечто омерзительное, фатальное для шаткого разума Нормана. А Гоблин боялся этого ничуть не меньше.

С другой стороны, Гарри так мечтал пожить отдельно, да ещё на пару с лучшим другом. Они ведь дружат с Пауком. С Паркером. Неужели ради своего триумфа тот пойдёт на такие отчаянные меры? Воспользуется чувствами Гарри, как рычагом, чтобы надавить на врага посильнее?

Ты-то этим не занимаешься. Мистер Озборн — самый лучший отец в мире. Как же повезло твоему отпрыску.

От сарказма, льющегося из незримой пасти монстра, в сердце вскипело негодование. Однако оно сразу угасло, стоило Норману вновь взглянуть на сына.

— Что за вопросы? Это и твой дом тоже, — он постучал пальцами по запястью, напоминая о времени. — А теперь собирайся. Я заплатил за твоё обучение не для того, чтобы ты прогуливал занятия.

Гарри закатил глаза.

— Ну начинается…

А между тем в телевизионный эфир ворвался выпуск новостей. Ведущий бегло представился зрителям и сразу перешёл к новостям ушедшей недели. Землетрясения и цунами в Японии, массовые отключения света из-за магнитных бурь, попытки предотвращения наркоторговли в Детройте — с замиранием сердца Норман следил за сменяющими друг друга кадрами на маленьком экране кухонного телевизора. Его внимание разделил и Бернард, тогда как Гарри слез со стула и стал методично застёгивать валявшийся на полу рюкзак. Наконец, добрую половину экрана заняла панорамная съёмка знакомого моста, со следами взрывов на мощных опорах и оборванной канатной дорогой, которую дорожные рабочие вытаскивали из реки подъёмным краном. На кадрах то и дело всплывали напуганные лица людей, вспышки взрывов, снятые на любительскую видеокамеру, огни служебных машин. Голос ведущего был хорошо поставленным, но скучающим, совсем не подходящим для тематики криминальной сводки:

"— Продолжаются попытки выяснить причины столкновения двух неопознанных лиц, чьи действия привели к страшным разрушениям и жертвам на Квинсбургском мосту. Трагедия произошла в вечер минувшей пятницы. Неизвестная личность, прозванная журналистами Зелёным Гоблином, захватила в заложники детскую экскурсионную группу, запертую в фуникулёре, и удерживала её до тех пор, пока не появился Человек-Паук. Чтобы привлечь ещё больше внимания, правонарушитель подорвал опоры моста, чем спровоцировал массовые аварии на дороге. Случившееся нельзя назвать иначе, как актом чудовищного терроризма. К сожалению, преступникам удалось скрыться. Полиция ведёт расследование. Интересно и заявление общественности. Очевидцы уверяют, что Человек-Паук не помогал Зелёному Гоблину, а, наоборот, появился, чтобы его остановить. Напоминаем, что оба участника объявлены в розыск. Если вы располагаете какой-либо информацией об их местонахождении, просьба немедленно сообщить в полицию. А теперь к новостям спорта..."

— Вот ублюдки, да? — произнёс Гарри мрачно, перекидывая рюкзак через плечо. — Чуть не сгубили столько народу.

— Мастеру Гарри будет лучше воздержаться от подобных высказываний.

— Да брось, Бернард! Разве я неправду говорю? Пап, ну скажи. Ты-то по любому ненавидишь этого Зелёного. Он ведь украл твои разработки.

Норман пожал плечами. Облегчение, которое он испытал, было сравнимо с камнем, разом свалившимся с ноющего сердца. Бернард не обманул — никто ничего не знал. Ни полиция, ни репортёры, ни Гарри. Разве мог этот день стать ещё лучше?

Конечно, Норман. Например, если Паука найдут мёртвым где-нибудь в канализации.

Вот именно. Человек-Паук. Питер Паркер. Отныне его фигура подобно монолиту возвышалась над прочими мыслями, терзавшими усталый, замутнённый болью разум. Вот та проблема, которую следует решать в первую очередь. Так думал Гоблин. Так думал и Норман.

— Я согласен, Гарри. А теперь иди на учёбу.

Тот развёл руками и направился к выходу из кухни.

— Ладно, ухожу, — но стоило ему скрыться за углом, как послышался вопрошающий и до забавного растерянный голос. — Бернард, а моё пальто на вешалке?

— Да, сэр, — отозвался дворецкий, заливая тесто в разогретую вафельницу.

Не было ничего удивительного в том, что предпочтения Гарри скрывались от Нормана за завесой тайны, тогда как Бернард в силу своей работы знал обо всех тонкостях и вкусах младшего члена семьи. Но здесь имел место совсем другой случай. Будучи подростком Гарри следовал тенденции неряшливой моды: широкие, сползающие с бедер джинсы, мятые цветастые футболки и толстовки с оттянутыми карманами. Всю эту клоунаду Норман, как и большинство родителей его возраста, презирал, пускай и вынужден был терпеть. И сегодня, спустя столько времени, Гарри собирался ехать на учёбу в нормальной одежде. Такое вообще возможно?

— В пальто? Это не шутка? — спросил Норман, скорее, у самого себя, в то время как Бернард расставлял перед ним вазочки с клубничным джемом и шоколадным соусом. — А как же та убогая и необъятная куртка на три размера больше?

— Дети растут, а их вкусы меняются. Возможно, это прозвучит глупо, сэр, но так оно есть на самом деле: Гарри изо всех сил старается быть похожим на вас, — тихий голос Бернарда растворился в шипении кофейника, снятого с плиты. — Ещё кофе?

— Да... Спасибо, Бернард.

Остаток завтрака Норман провёл на кухне в полном молчании. Телевизор выключил за ненадобностью — он узнал всё, что требовалось, да больная голова с ползающей внутри неё тварью требовала тишины и покоя. Что делать дальше, представлял плохо. Оттого всё думал, думал... О не знавшем спокойствия Гоблине, о Питере Паркере, о пропущенных звонках и рабочих письмах. И ещё о Гарри. Куда бы не заводили Нормана запутанные лабиринты мыслей, он то и дело возвращался к сыну, наивному мальчику, чей пример для подражания был безумно далёк от идеала.