— Карло!
Нетерпение в голосе Ромео было почти осязаемо. Снова задумал шалость — равных ему в этом не было, и даже ангельская внешность уже давно не убеждала окружающих в обратном.
Карло послушно направился туда, откуда доносился громкий шёпот и торопливые шаги. У них с другом давно появилось местечко, где можно было укрыться от гувернёров и воспитанников приюта Монад. Мальчики даже рискнули поделиться секретом с Софией: старшая подруга их бы не выдала. Жаль, в последнее время ей было не до них: она всё чаще появлялась в приюте лишь для того, чтобы заниматься какими-то своими делами в дальнем крыле, и ничего об этом не рассказывала взамен на их маленькие тайны.
Карло свернул за угол и, убедившись, что коридор пуст, скользнул к лестнице вниз. Та упиралась в дверь, которая когда-то была заперта — но что может остановить двоих шалопаев на пути к хотя бы мнимой свободе? Взломать ржавый замок оказалось легко, и заброшенный закуток стал их штабом, вход в который был открыт лишь избранным — то есть им двоим.
Подвальный штаб стал пристанищем не только для предприимчивых сорванцов, но и для всевозможного хлама, которому они старались подарить новую жизнь. Старый тюфяк с кучей ветоши стал для них уютной софой, а набитые соломой мешки — мишенями для отработки ударов. А недавно мальчишки обзавелись настоящим сокровищем: притащили старый нерабочий граммофон. Неужели наконец удастся его восстановить?
Кажется, Карло угадал: друг уже ждал его в подвале, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу, и безуспешно прятал за спиной квадратный конверт, в каких обычно хранились музыкальные пластинки.
— Мне не спрашивать, откуда добыча? — фыркнул Карло вместо приветствия, и Ромео оскорблённо вздёрнул подбородок.
— Заработал честным трудом, да будет тебе известно! И недостающие детали тоже. — Он кивнул на граммофон, взгромождённый на покосившуюся тумбу. Возле него сиротливо поблёскивали несколько шестерёнок и пружин — взамен тех, что пострадали в невезучем устройстве, найденном ими на блошином развале при вылазке в город.
Пока Карло на правах признанного в их тесной компании механика восстанавливал граммофон, Ромео вёл себя на удивление тихо. Вздыхал, слонялся где-то за спиной из угла в угол, шуршал конвертом с пластинкой, но ни слова не проронил. Наконец Карло не выдержал и, закручивая очередной винтик, бросил не глядя за плечо:
— Что там у тебя? В приличном обществе такого не играют?
Ну если не подцепится на такой очевидный крючок — точно не в себе или заболел.
Ромео отчего-то отозвался без язвительности, даже кротко:
— Вроде того. — Но тут же ощетинился в ответ, как бывало всякий раз, когда он чувствовал нападку: — Долго ещё возиться будешь, с двумя пружинами-то?
Эти его колкости никогда не звучали всерьёз — не в адрес Карло, по крайней мере. Ромео, как обитателю Дома Милосердия Монад ещё с тех пор, как тот был исключительно сиротским приютом, многое пришлось вынести, и по-другому он просто не умел — отстаивал себя даже по самым невинным поводам. Так что Карло закрывал на это глаза и надеялся, что когда-нибудь другу не придётся так рьяно защищаться от мира, что обошёлся с ним столь жестоко.
Механизм щёлкнул, послушно собрался в умелых руках. Карло преувеличенно галантным жестом пригласил Ромео оценить результат. Ромео словно только этого и ждал: тут же подскочил, вцепился в лакированный корпус, покрутил ручку. Просиял довольной улыбкой. Орехово-карие глаза блеснули восторгом.
— Скажи мне, друг мой Карло… что ты знаешь о танго?
Карло задумчиво скривился. Танец был популярный, но скандальный. И правда из тех, что в приличном обществе не приветствовались. Но к чему такой вопрос?
— Что мы едва ли будем его разучивать к выпускному балу.
Ромео хихикнул. Закусил губу, и Карло понял: вот она, главная каверза, уже на подходе. Ради этого всё и затевалось.
— А тебе известно, что изначально танго было танцем исключительно для мужчин?
Пластинка с шелестом покинула конверт, легла под иглу головки граммофона. Сухие поскрипывания сменились ритмичным гитарным проигрышем.
— Бытует легенда, будто поначалу это был не танец вовсе. — Ромео явно пылал интересом, вот только к своей ли причудливой лекции об истории танго? — Что горячие головы в Новом Свете так маскировали от ufficiali своё рукоприкладство, если слишком расстарались. — Он нетерпеливо притопнул ногой и закачал головой, ловя заданный музыкой ритм. — Мол, это они не дерутся за внимание прекрасных дам, — он залихватски подмигнул, — а просто танцуют.
К гитаре присоединилась скрипка, а за ней — аккордеон. Звучало отдалённо похоже на танцевальные мотивы кочевников, что нередко останавливались целыми таборами неподалёку от города. Ребята из приюта одно время бегали к ним всей кодлой — поглазеть на пёстрые наряды и послушать необычную музыку. Потом, правда, оказались пойманы гувернёрами и оттасканы за уши с наказом никогда больше туда не соваться, и вылазки к ярким кострам и гитарным переборам прекратились.
Но этой мелодии недоставало вольности цыганских напевов. На то, что первым делом пришло Карло в голову при слове “танго”, она тоже походила мало — звучала нежнее, спокойнее, но не без скрытой в глубине аккордов страсти, и ритм вроде бы был подходящий.
Первые шаги Ромео в танце выстелились вкрадчиво, будто у хищника, что опасается спугнуть добычу. Карло сам не понял, в какой момент одна его рука легла на плечо Ромео, а вторая оказалась в плену его цепких пальцев. Шаг в сторону, ещё один — двигаться пришлось полагаясь на ощущения, но ему такое было не впервой. Они с Ромео были сработанной парой в спарринге, да и оттачивать танцевальные движения друг другу помогали нередко, пусть обычно и более классические. И после набившего оскомину ритма “раз-два-три” новая придумка друга ощущалась глотком свежего воздуха.
— Под лопатку, — шепнул Ромео и дёрнул плечом. — Это тебе не вальс к ежегодному балу.
Карло вспыхнул — как только у них совпали мысли? — и послушно переместил ладонь другу на спину.
Они неловко потоптались по комнате, привыкая к ритму, друг к другу, к льющейся из граммофона мелодии. Наконец Ромео смело шагнул назад, меняя рисунок танца, и Карло последовал за ним уже более уверенно, отражая его шаги. Так странно: стоило освоиться, понять логику движений — и стало трудно определить, кто из них двоих ведёт. Вроде бы Ромео двигался спиной вперёд, уступал, то и дело жеманно выгибался и выкидывал кокетливые коленца, которые Карло повторял за ним с различной степенью сходства — и всё же он не был в откровенно бесправной “женской” роли. Порой так и вовсе отстранялся и тут же агрессивно дёргал Карло на себя, разворачивал, как ему хотелось — а мгновение спустя ластился в полуприседе, выставив назад одну ногу. От этого даже скрадывалась разница в росте: он вымахал за последние пару лет почти на голову выше Карло, однако ничуть этого не стеснялся.
Дикарский танец это танго, и впрямь скандально-откровенный… но отчего-то Карло даже не подумал прервать его и отчитать друга за фривольные увлечения. Напротив, хотелось, чтобы этот хрупкий момент не заканчивался. Или даже чтобы перетёк в нечто большее…
Мелодия цвела юношеским восторгом первых чувств, стыдливо маскировала за показной невинностью пылающую страсть. Её переливы так и манили поддаться искушению, прильнуть чуть ближе, прижаться ногой к чужому бедру чуть сильнее, удержать зрительный контакт до той степени, когда он обретёт дополнительный смысл. А может, это только Карло так казалось и на самом деле не было ничего особенного ни в этом танце, ни в мелодии, ни в поведении нервно улыбающегося, растрёпанного Ромео?
Любопытно, где он всему этому научился. Отыскал пластинку, заработал на неё каким-нибудь подсобным трудом — пусть, но откуда такое умение в танце? Движения точны и выверены, повторены не раз — такого не бывает, если просто наблюдать за кружащимися парами. Раньше, в детстве, Карло возмущался, если Ромео убегал куда-то без него — теперь же интерес к тому, где и с кем пропадает его друг, стал ощущаться несколько иначе. И отмахнуться от этих мыслей лёгким поворотом в кружении танца уже не получалось.
Вот Ромео мягко потянул Карло в сторону, подсказывая следующее движение — с кем он оттачивал эти элементы: с таким же юношей или с краснеющей девицей? Вот мимоходом опёрся на руки Карло для короткого изящного прыжка на месте — кому он доверялся, зная, что его точно удержат? Вот прильнул ближе, скользя ладонью по талии — и Карло едва не сошёл с ума от мысли, что до него эти касания ощущал кто-то ещё.
Последний аккорд, затянутый и визгливый, растворился в тихом треске пластинки. Мальчишки застыли на месте, так и не выпустив друг друга из продиктованных танцем объятий, будто фигурки в музыкальной шкатулке, в которой кончился завод.
Щёки Ромео пылали, глаза сверкали лихорадочным восторгом, губы разомкнулись, хватая воздух. Карло бессмысленно улыбнулся и почти не удивился, когда в следующее мгновение Ромео наклонился к нему и порывисто поцеловал — словно встрёпанный птенец клюнул протянутую к нему руку. Не со зла, да и вовсе без умысла — просто потому, что бездумная тяга сделать это оказалась сильнее.
Мягко и обжигающе горячо — так это ощущалось. И стало даже жаль, когда сознание Карло, уплывшее до этого на волнах музыки и танца, вдруг прояснилось и огорошило его вопросом: почему?
Карло распахнул глаза и отпрянул, оглушённый этой мыслью. Они ведь друзья и даже повода друг другу не давали думать как-то иначе. Хотя сам он в последнее время то и дело ловил себя на любовании улыбкой Ромео, его уверенными движениями на тренировках, немыслимой красотой его лица. Но это было нечто личное, настолько тайное, что Карло едва бы сознался в подобных мыслях даже сам себе. Так разве могла такая же напасть одолевать Ромео?
Тот, кажется, лишь теперь сообразил, что натворил. Побледнел и покаянно встряхнул золотыми локонами:
— Прости, я…
Карло машинально отбил протянутую к нему руку, однако второй тут же схватился за небрежно повязанный галстук Ромео, не позволил ему сделать шаг назад. Заглянуть в печальные ореховые глаза было тяжело, но необходимо. Впрочем, поймав их взгляд, Карло усомнился в искренности мольбы. Не было там печали — в отличие от дьявольской хитринки, пляшущей искорками в травянисто-янтарной глубине.
Неужели это всё — часть продуманного плана?
— И давно ли ты задумал этот танцевальный вечер? — проворковал Карло, не выпуская низкий узел галстука из цепкой хватки.
Ромео просиял столь искренне, что стало ясно: стыда в нём нет ни капли.
— Едва лишь услыхал эту мелодию. Сразу представил, как ты танцуешь.
Щёки ожёг румянец. Так и подмывало спросить, часто ли Ромео его представляет, но Карло прикусил язык. Вместо этого прохрипел:
— Танцую… с тобой?
Ромео встряхнул волосами и глухо рыкнул, качнувшись ближе:
— Ну конечно со мной. Карло… — горячо выдохнул он, и Карло в жизни не слышал звука слаще. Спустя ещё одно мучительно долгое мгновение Ромео мученически зажмурился и выпалил: — Ты — моё сердце. То, что делает меня живым. Танцевать с тобой — меньшее, чего мне хочется. Даже если ты… такой дурачок иногда.
Осознать всё услышанное разом оказалось непросто. То, что прежде казалось загадочной поволокой в сияющих глазах друга, теперь стало прозрачнее утренней росы. Нежность, не позволявшая Ромео по-настоящему срываться на Карло, даже когда он того заслуживал. Вожделение, простиравшееся от невинной тяги прижаться в танце до других, наверняка не столь целомудренных желаний. Обожание, которое Карло замечал давно, но не подозревал, насколько глубоко оно пустило корни в сердце независимого с виду мальчишки. Может, это даже была любовь — пьянящая, бескомпромиссная, брошенная к ногам Карло на его милость.
Какое пугающее доверие. А что, если он не сумеет его оправдать?
Карло так и замер, взгляд его скользнул ниже и обласкал мягкие губы, вкус которых ещё ощущался на его собственных. Нельзя позволить им разомкнуться: если трещотка Ромео снова заговорит в попытке скрыть волнение, станет только хуже.
Однако он до сих пор молчал, глядел честно и открыто, ни капли не смущаясь внезапной откровенности. Неужели носил в себе это чувство так долго, что успел с ним сродниться, принять его как часть себя, не убоясь заявить о противоестественном влечении?
Хотя в их ли просвещённый век говорить о естественности.
Карло осознал вдруг со всей ясностью: сейчас определится всё, что произойдёт с ними дальше, и это полностью зависит от него самого. Почему-то было кристально ясно, что Ромео не станет добиваться взаимности, если поймёт, что нежеланен. Но и дружбы после такого не выйдет — по крайней мере, такой близкой и крепкой, что цвела между ними до этого дня. Если же проявить к нему благосклонность… почему-то Карло был уверен, что никто во всём свете не способен любить так пламенно и истово, как его Ромео.
Мой Ромео. Пьянящий привкус этих слов катался на языке летней сангрией и ударял в голову не хуже. Кажется, Карло прошептал их вслух, прежде чем подтолкнуть Ромео к низкой софе, заставляя опуститься на неё — а потом наконец вернул любезность и на этот раз поцеловал первым.
Так странно: Ромео словно не ожидал такого — и в то же время только этого и дожидался. Он ответил на прикосновение сразу же, но при этом его прошила дрожь, он, кажется, даже растерянно охнул. Что, впрочем, не помешало ему вовлечь Карло в объятия и усадить к себе на колени, не разрывая при этом поцелуя. Тот с каждым мгновением становился смелее и глубже, и вот уже Карло слабо застонал от умелых касаний языка.
— Нет-нет, погоди-ка! — Ромео резко отшатнулся, но ровно настолько, чтобы не разрывать объятий. — Это твой способ сказать: “Да, Ромео, ты тоже для меня не просто друг”, — или ты думаешь, я тут всем желающим поцелуи раздаю, как леденцы на ярмарке?
Карло чувствовал, как у него пылает лицо — наверное, издалека видать было, будто фонарь в тумане. Хотелось Ромео стукнуть, но продолжать его целовать хотелось даже сильнее. Какой же невыносимый мальчишка.
Хотя пора перестать так его звать даже мысленно. Выпускной не за горами, они уже юноши, без пяти минут взрослые. И если прежде об этом напоминал лишь резко сломавшийся низкий голос Ромео и сила, с которой он наносил удары на тренировках, то теперь Карло в полной мере прочувствовал, что и ему самому, и его другу уже не чужды мысли и желания, присущие молодым мужчинам. Прямо сейчас он ощущал это более чем буквально: они с Ромео жались друг к другу бёдрами слишком тесно, чтобы возможно было скрыть некоторое пикантное обстоятельство. Щёки от этого жгло лишь сильнее.
Карло упрямо вздёрнул подбородок и заглянул Ромео в глаза.
— Ты правда сейчас обвинил меня в том, что я пользуюсь… твоими чувствами?
— А почём мне знать? — весело парировал Ромео. — Только тебе известны глубины твоего коварства… — Он предельно ласково скользнул пальцами по щеке Карло.
Карло стушевался, прибег к попытке отговориться:
— Фитилёк, ты же знаешь, мне проще сделать, чем…
— Ты всё-таки бесчувственный деревянный чурбан, как в той книжке! — Было уже не понять, Ромео действительно переживает или закатил драму просто во имя искусства. — Я так и знал!
Всё-таки Ромео забавным образом сочетал в себе несочетаемые качества. Жизнь вынудила его отбросить доверие к людям, и при этом он будто искренне верил, что слова, произнесённые лично Карло — какие-то волшебные заклинания. Только они одни могли его убедить, и так было всегда. Даже теперь, когда он требовал озвучить вроде бы уже открывшиеся чувства, чтобы получить подтверждение их реальности — такое, какое казалось ему убедительным.
Карло досадливо покачал головой. Поборолся сам с собой с минуту, а потом, опустив ресницы, благоговейно выдохнул:
— Я тебя люблю.
— Нос длиннее стал. Не верю.
Да он издевается!
Карло нахмурился, наклонился ближе, надавил ладонью Ромео на грудь — настойчиво намекнул лечь на спину. Сам же мягко навалился сверху, тщетно надеясь не сойти с ума от стыда за то, как то и дело невольно ластился и притирался причинным местом.
В кои-то веки Ромео примолк и теперь недоверчиво глядел исподлобья — Карло в ответ ему очаровательно улыбнулся и наклонился ближе. Потёрся вздёрнутым носом о щёку, отодвинул им в сторону золотистую занавесь волос. Собрался с духом и ожёг зардевшееся ухо выдохом:
— Ромео… любимый, я только твой…
Он знал, что это сработает. Не могло не сработать: слишком хорошо они друг друга изучили за годы дружбы. Ромео обожал всю эту высокопарную чушь о любви и верности, пусть его и трудно было в этом заподозрить. Видно, потому и потребовал признания в первую очередь словами — притом искренне, чтобы за душу взяло.
Эта попытка увенчалась успехом, и на ласковый шёпот Ромео отреагировал вполне однозначно: зажмурился, закусив губу, и вздрогнул всем телом. И одной определённой его частью тоже — Карло ощутил это во всех нюансах, почти так же сильно, как своё собственное обострившееся вожделение.
Они ведь могли бы помочь друг другу с этим? Вроде того, как Карло втайне от всех по ночам прикасался к себе, когда одолевали непристойные мысли…
Чуть приоткрытые губы Ромео соблазнительно маячили прямо перед ним. Карло навис над ними и тихо, показательно робко обронил:
— Так что, я заслужил?
— М-м?.. — простонал Ромео, будто находясь где-то не здесь.
— Леденец на ярмарке. — Карло не смог сдержать хитрой улыбки. — Мне он полагается?
Ореховые глаза распахнулись. Взгляд их упал на губы Карло, изучающе замер.
— Да, ты заслужил его, сердечко моё.
Поцелуй был сладкий, карамельно-тягучий, и всё же охватившая их обоих алчность не позволяла на этом остановиться. Ладони Ромео блуждали по телу Карло, сминая одежду и вводя в смятение разум. Хотелось несоизмеримо больше — прикосновений, поцелуев, горячего шёпота в подвальном полумраке.
Хотелось заставить время замереть, чтобы навсегда остаться здесь вдвоём.
Одна лишь идея разорвать поцелуй казалась кощунством, но Карло сделал это, спустился дорожкой пылающих прикосновений к шее Ромео — и ни на мгновение об этом не пожалел, ощутив губами вибрацию от его стона. Такой чувствительный и отзывчивый на ласку — и не скажешь, что он же совсем недавно ершился в ответ на самые невинные слова.
— Ещё утром я и мечтать не мог, что ты ответишь взаимностью, — выпалил вдруг Ромео, выгибаясь в руках Карло. — Пределом моих надежд было, что ты согласишься хотя бы потанцевать.
Карло притворно нахмурился, изобразив задумчивость. Резко наклонил голову к плечу, щекотнув шею Ромео своими волосами.
— Что, скажешь, будто и целовать не собирался?
Ромео помотал головой и умоляюще улыбнулся:
— Даже не думал. Но ты такой…
— Какой? — Карло приподнялся на локтях, из-за чего перестал так крепко вжиматься в Ромео, и тот огорчённо выдохнул. — Чем же я тебя так очаровал, расскажи.
Кажется, Карло никогда не видел, чтобы Ромео краснел настолько густо: его будто в чан с киноварью макнули. Зарумянилась даже шея в полурасстёгнутом вороте рубашки. И никуда ему от расспроса не деться: Карло в ожидании навис сверху, преувеличенно невинно хлопая густыми ресницами.
Он ожидал услышать что-нибудь предсказуемое, тривиальное: про красоту и очарование, про сияние глаз и изящество тела. Карло прекрасно знал, что красив невинной, почти кукольной красотой, и пользовался этим фактом без зазрения совести.
Но Ромео отвёл взгляд в сторону и пробубнил:
— Ты никогда меня не отталкивал — всерьёз, хотя ты та ещё колючка. Всегда мне веришь и даже не спрашиваешь, что я опять задумал — просто делаешь, что попрошу. И без слов меня понимаешь. В поединке. В танце. Даже вот… — Он развёл руками, не находя слов, чтобы описать происходящее.
— …В постели? — брякнул Карло, слегка ошарашенный неожиданным ответом. Сам же вспыхнул от своих слов — хотя как ещё это было назвать? Они сплелись телами в неумелой ласке и жаждали большего — собирались заняться любовью. Как в скабрёзных романчиках, которые кочевали по приюту, пока их не изымали гувернёры. Он же прекрасно понимал, что это так, и никакая стыдливая вуаль иносказаний не могла скрыть их намерений.
Ромео просто кивнул. Взгляд его был полон обожания, но и огонькам лукавства там место нашлось:
— Брось, чего так покраснел? Можешь потом покаяться об этом в утренней молитве. “Боже, прости меня, ибо я согрешил с лучшим другом, ниспошли кару и на него тоже…” — пропищал он, умильно сложив руки на груди, и захохотал, когда Карло навалился сверху и принялся щипать его за бока.
— Не смешно!
— Это просто ты слишком серьёзный!
Ребяческая возня снова перетекла в объятия с поцелуями — агрессивными, почти что кусачими. Всё-таки Ромео был прав: они слишком хорошо знали тела друг друга, могли предугадывать шаги и жесты, и в этой внезапной близости это ощущалось особенно сильно. Это тоже был в своём роде танец — или поединок, учитывая их алчное желание друг друга побороть. Кто окажется сверху, кто сильнее прикусит чужую губу в поцелуе, кто первым скользнёт ловкой рукой другому между ног…
— Не останавливайся, — прохрипел Ромео, подавшись навстречу тонким пальцам. Карло, до этого замерший в благоговейном ужасе от осознания того, чем они занимаются, ошарашенно моргнул и повторил ласкающее движение ладонью. Мягко, но с нажимом, как самому себе. Интересно, Ромео так понравится — или он любит нежнее? Напротив, жёстче? Карло совсем не прочь узнать.
Ромео тоже в долгу не остался — из них двоих он всегда был смелее и в приюте имел репутацию заводилы. Мало кто понимал, что он лишь умело исполнял роль отважного рыцаря, который сломя голову бросается исполнять приказы своего тихого с виду, но на деле весьма вздорного принца. Карло же бесстыдно пользовался своим особым положением: наказывать его не решались, а отец в приют заявлялся редко и на выходки сына закрывал глаза, так что шалить и пакостить можно было дни напролёт. А теперь вот, возможно, и ночи… Станет ли возможный скандал последней каплей, чтобы его отсюда забрали? Когда-то Карло всерьёз задумался бы над этой перспективой, но теперь от одной мысли становилось тоскливо, как в первые дни в приюте. Он не пойдёт на это, он не готов разлучаться с Ромео. Придётся быть тихими.
Впрочем, здесь, в личном укрытии, в их маленьком отдельном мире, можно было не сдерживаться так сильно, как приходилось во тьме общей спальни. От ответных прикосновений Ромео Карло тихо заскулил, зажмурился до пёстрых пятен перед глазами. Безумно, непростительно хорошо — совсем иначе, чем когда он касался себя сам. Нет, подумал Карло, отдаваясь во власть ласковых рук, всё же смелость Ромео была настоящей. Это была отвага оборванца, которому нечего терять, вот он и живёт тем, что имеет здесь и сейчас. Не просчитывая каждый шаг, как Карло в своих пакостях, не опасаясь показать своих истинных эмоций. Потому, пожалуй, он и признался в чувствах так легко, даже несмотря на высокопарные слова — в его устах они прозвучали естественно, хотя по сути будто вышли из плохо сыгранной пьесы. В этом был он весь — и иного Карло не требовалось.
Юноши быстро догадались глушить стоны поцелуями — разделили дыхание на двоих, двигаясь в унисон, словно идеально прилаженные друг к другу шестерёнки. Низкие вздохи — будто гул механизма, скрип софы — как скрежет пружин, гладкое и скользкое соприкосновение тел, будто между хорошо смазанными деталями… Хорошо было до одури, и Карло не заметил, как это ощущение накопилось снежным комом и столкнуло его через край. Кажется, сразу следом за Ромео: тот задрожал, откинул голову на потёртую обивку и, хватая губами воздух, пробормотал нечто бессвязное, но настолько очевидно пронизанное нежностью, что Карло ничего не осталось, кроме как обрушиться следом.
Шумное дыхание и грохот двух сердец слились в дикую, варварскую симфонию. Мимолётное зарево накрывшего их наслаждения отгорело и растворилось в вечернем мраке. Полуосознанно Карло придвинулся ближе, слепым котёнком ткнулся в беззащитно подставленную шею и ощутил, как Ромео крепче стискивает его в объятиях. Тепло. Уютно. Скоро станет слишком жарко и неудобно, заноют от неудобного положения руки и ноги, начнёт раздражать и смущать непристойная липкость на ладонях, но пока что — всё идеально. Можно уплывать на волнах пульсирующего под щекой сердцебиения и сквозь ресницы любоваться золотым ореолом размётанных по плечам волос. Можно наконец позволить себе вообще ни о чём не думать, потому что в этот момент у Карло есть, может, и не всё, чего он когда-либо желал — но всё, что ему на самом деле нужно.
Они и правда знали и чувствовали друг друга слишком хорошо, подобно тонко настроенным передатчикам — иначе почему Карло, даже не открывая глаз, понял, что сейчас Ромео заговорит? Услышал, как размыкаются зацелованные губы, как свистит между ними воздух, ощутил, как наполняется придавленная его собственным весом грудная клетка — и мягко, без раздражения накрыл рот Ромео чистой ладонью.
— Ш-ш-ш. Хочу ещё немного здесь побыть…
Уточнять, где именно “здесь”, не было смысла: Ромео, даже если не понял, не стал бы выспрашивать. Дождался бы объяснения — или обошёлся вовсе без него. Это и подкупало: настолько он был предан Карло. Это и вселяло страх: его безоглядная преданность холодила сердце пугающе острым лезвием. Как будто Ромео не будет против, если однажды этот клинок и правда вонзится ему между рёбер. Как будто он давно был к этому готов и просто позволял Карло оттягивать этот момент, отодвигать исполнение приговора день за днём, год за годом.
Мрачные мысли выветрились из курчавой головы, стоило зарыться носом в пух светлых локонов, успокоиться их тонким ароматом. Ни к чему нагонять лишней драмы, пусть Ромео и любит в неё поиграть. Сюда, в их укромное убежище, этим мыслям нет пути, и время здесь замерло, зацикленное треском проигранной пластинки. Здесь только они двое, нашедшие друг в друге свет среди тьмы — не холодную лазурь эрго, а тёплый огонёк лампового фитиля. Этого тепла дружбы, а теперь и проросшей из неё любви, как раз должно хватить на двоих потерянных мальчишек.
Умиротворённый этим мелькнувшим образом и лёгким поцелуем в ладонь, Карло постепенно погрузился в сладкую дрёму, в которой лёгким эхом отражалась мелодия исполненного ими самого первого танго.
***
Следующее утро оказалось зябким — и, видят все святые, Карло был за это безмерно благодарен. Даже оставшись в тонкой рубашке и кюлотах, он не был уверен, что не сгорит дотла под взглядом друга с другого края тренировочной площадки. Ромео приблизился неспешно, но неумолимо, сам в такой же одежде, от одного взгляда на которую в такую погоду должно было пробирать холодом, однако становилось лишь жарче.
— Эй, Пиноккио, — звонко поддразнил он Карло его детским прозвищем, — сразимся?
Он на мгновение бросил поигрывать рапирой и вдруг мимолётно изобразил что-то из вчерашнего танго: лёгкое скольжение одной ногой к другой, удар ступнёй по лодыжке — мелочь, но от нахлынувших воспоминаний Карло едва не поперхнулся сырым утренним воздухом. А Ромео будто только того и ждал — подмигнул и с широкой улыбкой бросился в атаку, осыпая друга градом ударов.
— Думаешь, я вечером на тебе не отыграюсь? — процедил Карло, едва успевая парировать. Улыбка Ромео превратилась почти что в оскал:
— Ну что ты, mio cuore, я именно на это и рассчитываю.
Звон скрещенных клинков унёсся к небу резвым ритмом то ли танца, то ли поединка — в любом случае далеко не последнего, который им предстоял.