Струя крови из носа, которую я не успел вытереть рукавом, стекает мне в рот. Сплюнув в раковину, открываю кран и устало прислоняю голову к холодной плитке. Раньше здесь, на стене, было зеркало, пока это чудовище его не разбило. Но, может, это даже и к лучшему? Хотя бы не вижу своего жалкого выражения на лице.
Через минуту кровь, наконец, унимается. Я умываюсь и, переодевшись в серую кофту с красным воротом рубашки (так мне видится официальный стиль), быстренько валю из злосчастной квартиры. По дороге захожу в аптеку, купив там несколько пластырей. И, всматриваясь в витрину — отёк уже раскраснелся —, заклеиваю ушиб на переносице. Кажется, перелома нет, а значит, через пару-тройку дней заживёт.
***
«Дейдара»: Хотел бы похвастаться тем, что сегодня было тихо, но пришлось лепить на морду пластырь. Как ещё не выгнали в первый рабочий день — загадка! Даже выговор не сделали.
Акасуна печатает…
Откладываю телефон и, удерживая ртом резинку для волос, завязываю волосы в хвост, чтобы те не мешались. Поправив воротник, ворчу под нос что-то о том, что он меня душит, и утыкаюсь снова в экран.
«Акасуна»: Это потому что мало кто вообще в ночные смены пахать готов. Ты вне конкуренции. Снова этот урод напился? Хоть не сломал чего?
Этим вечером настроения разглагольствовать на тему моего разбитого носа у меня не было. Да и вопрос его был риторическим. За последний год уже столько историй про отца было рассказано, что из них получится добротный сборник. Или два.
«Дейдара»: Не бери в голову, ничего нового. Накоплю чуть больше денег — да сниму что-то. Подумываю уж, что даже клоповник подойдёт — всяко лучше, чем с бухим уебаном. Соседа найти бы только, чтобы не так затратно было. А там… заживу!
«Акасуна»: Завидный оптимизм. Но этим ты мне всегда и нравился.
Пальцы сами собой печатают «если бы я тебе действительно нравился, то…», но тут же стираю это. Идиот. У меня нет никакого права на него обижаться.
Несмотря на то что не знаю ни имени, ни того, как выглядит, он — единственный человек, который интересуется тем, как проходит мой день. И этого мне достаточно. Просто иногда я становлюсь слишком жадным.
В один из дней я предложил парню увидеться. Помню, как затряслись тогда мои руки. Ведь уже придумал и обдумал всевозможные занятия, разговоры и радости встречи. Но его ответ теперь высечен на обратной стороне моих век, словно наше негласное правило — блюсти дистанцию:
«Нет, малец, в реальной жизни я тебе не понравлюсь. Не надумывай себе принца, пожалуйста. Я самый скучный и неудобный человек из всех возможных, сблизиться со мной не получится».
Я понял. И наступил себе на горло: больше к этому вопросу не возвращаемся. Наверняка у него есть свои причины не хотеть меня видеть. Да и кому захочется впускать в своё пространство такого? Спаси и сохрани! Отчаянных дурней следует держать на вытянутой руке, если не дальше. Так что всё правильно. Акасуна просто намного умней.
«Дейдара»: Остаётся только надеяться, что сосед будет нормальным… А то не охота между двух зол выбирать.
«Акасуна»: Уверен, всё будет в порядке. Лучше не переживай раньше времени. А то уже выдумал, как обычно, развитие событий, которое даже близко с правдой не дышит.
«Дейдара»: Боишься, твой хлеб сворую, мистер писатель?
«Акасуна»: Да пожалуйста. И пару статей тогда за меня напиши. Я уже битых три часа над одной бьюсь — там хрен что выдумаешь.
«Дейдара»: Отвлекись. Это лучше, чем бесконечно елозить по тексту. Поверь братцу-художнику, знаю, о чём говорю. Если что-то не клеится, то стоит дать этому время.
«Акасуна»: Знаю. Просто хотелось пораньше завершить сегодня работу. Ещё и кофе закончился. Бесит.
И мне бы опрокинуть трёхлитровую чашечку. Любовь к чрезмерному употреблению кофе — наше общее. Только я пью без разбора всё, что попадётся под руку, а он эстет — ему нравится только латте — и либо обычный, но холодный, либо горячий, но с добавлением сиропа и корицы.
«Дейдара»: Тогда сходи за кофе, а мне нужно работать. Так что спишемся позже, ты ведь всё равно раньше пяти не ляжешь?
«Акасуна»: Если попросишь — вообще спать не лягу.
Такое случалось нередко: мы списывались ближе к ночи, и засиживались до рассвета.
«Дейдара»: Ой, милочку душит слеза. И с чего такой ласковый?
«Акасуна»: Дурак ты.
Сам знаю. Засовываю телефон в широкий карман и осматриваю магазин, в котором мне придётся проводить три ночи в неделю. Этот маркет выглядит так, будто находится на заправке: небольшой и пустой.
Проверяю товары на полках: просрочку и ценники. Скука. Подобное, после пренебрежения сном — то ещё испытание, которое потихоньку сказывается на голове, и та начинает пухнуть. Ещё бы! Не вывихнуть бы челюсть зевотой.
Работка так себе, но другой, которую смог бы совмещать с учёбой, пока не нашлось. Зато спокойно. За окном ночь — горит лишь голубой неон вывески, и фонарь неподалёку. Все попрятались по углам и сладко спят в своих кроватях. А я разглядываю улицу минуту-другую. Красиво. В углу, под самым потолком, играет неплохое кантри, и мой мозг даже слегка отдыхает — музыка приглушает все мысли.
Ну, признаюсь, могло быть хуже.
Закончив с товарами, возвращаюсь к стойке. В этот магазин вообще хоть кто-то заходит ночью? Закинув мелочь в кассу, беру одну из жвачек «Love is» — сам себе покупатель.
«Любовь — это поцелуи под дождём», — язык ощутимо прижимается к нёбу от раздражения. Жвачка слишком сладкая. Вздохнув, я откладываю вкладыш и хмурю брови. Но расслабляюсь, стоит колокольчику над дверью привлечь моё внимание — внутрь, вместе с прохладным воздухом, входит парень в капюшоне. Покупатель! Наблюдаю за тем, как он проходится по залу, берёт несколько банок айс-латте, что-то из овощей, мясо и рис. Надо же… полный список продуктов, и в такое-то время?
— Добрый вечер! — нацепив дежурную улыбку, я здороваюсь с ним, когда он подходит к кассе. Парень поднимает голову, но, вместо ответа, напряжённо поджимает губы. Замечаю, как его рука, протягивающая банку кофе к прилавку, зависает, а зрачки карих глаз бегают по моему лицу. «И чего так уставился?» — Изучает? Оценивает? И то, и другое? Ощущаю, как пластырь неприятно липнет к моей переносице, будто хочет склеить трещину в гордости.
Теперь, когда он стоит на расстоянии вытянутой руки, то капюшон ничего не скрывает. Ярко-красные волосы беспорядочно спадают на красивое, практически кукольное лицо. Даже небольшие синяки под глазами — вероятно, от ночного образа жизни — ему удивительно идут. Загляденье. Таких привлекательных людей редко встретишь.
Парень тушуется, словно очнувшись, и опускает взгляд. Понимаю, что я, похоже, тоже слишком долго и без стеснения таращился. Он продолжает выкладывать из корзины продукты, и странная громкая пауза между нами заглушается моим сканером ценников.
— Что-нибудь ещё? — спрашиваю я, когда аппарат пищит над последней банкой.
— Винстон синий, — голос приятный, медовый — тягучий и мягкий.
Порыскав среди табака, нахожу нужную пачку. Но, расплатившись, незнакомец отчего-то задерживается и совсем не спешит уходить.
— … Желаете что-то ещё?
Парень, кажется, где-то не здесь, а в своих мыслях — даже не слушает. Он вдруг берёт оставленный мной на прилавке вкладыш от жвачки и рассматривает его. Блять… Что вообще за ситуация такая? Смущает.
— Ну и клише… — приподняв чуть брови, с интересом смотрит мне прямо в лицо взглядом, который так и говорит «и тебе такое по нраву?»
— На вкус тоже не очень, — прыснув от смеха, я соглашаюсь.
— Можно и мне одну?
Странная просьба, но это, признаюсь, забавно. Стоят два взрослых лба посреди ночи в магазине и кушают детские, приторно-милые жвачки. Какая прелесть!
Лёгким движением пальцев незнакомец разворачивает этикетку и отправляет резинку в рот. Несколько секунд смотрит на бумажку, затем на меня. В итоге, хмыкнув, он кладёт листок передо мной на стойку и, не говоря больше ни слова, уходит.
«Любовь — это постоянно думать о нём».
Слегка растерявшись, провожаю его взглядом. И зачем-то забираю оба вкладыша, запрятав их поглубже в карман.
«Дейдара»: Тако-ой красавчик зашёл. Ну просто любить и лелеять. Но он явно решил, что я странный…
Отправляю, но тут же вздрагиваю от осознания своего сообщения. Умные мысли всегда рано или поздно доходят до меня, но импульсивность намного быстрее. И вот, движимый низменным желанием поделиться эмоциями и одновременно вызвать ревность, я напечатал то, что лучше было держать при себе. Мне нужен фильтр. Иначе так и буду постоянно краснеть.
«Акасуна»: С чего бы это?
Совсем не ревнует? Конечно, у нас ведь не такие отношения. Но обида всё равно слегка давит на грудь. Себя не обманешь. Ведь он для меня во всём номер один — я давно, без позволения, привязался, как собачонка — полностью, и без остатка.
«Дейдара»: Этот парень так уставился на меня, будто я диковинный зверёк в зоопарке. Наверное, потому что на моём носу пластырь с овцами. Ну, а что в этом такого? Не могу себе позволить облачных овечек вместо скучного бежевого? Вообще-то подобный маркетинговый ход — делать пластыри такими — абсолютно не имеет смысла. Никакая кожа не бежевая.
«Акасуна»: Ну, разогнался. Ты просто самокритичный болван.
«Дейдара»: Как грубо. Я не мешаю тебе?
Перевожу всё в шутку. Но он не торопится, видимо, обдумывая мой вопрос.
«Акасуна»: Нет. Просто я считаю, что морда твоя милая, даже разбитая.
Его ответ окончательно выбивает меня из колеи. Внутри всё переворачивается — аварийная остановка, и сдавливает лёгкие. Зачем так делать?
«Дейдара»: Господи. Сам ты болван!
***
«Отсыпной» никакой не выходной, потому что только вторник. С отсутствующим видом сижу на паре, постукивая тихонько ластиком карандаша по столу. Только десять утра, а я уже клюю носом.
— …японские гравюры укиё-э, китайские и персидские миниатюры предлагали другую логику пространства: вместо глубины художники работали с разными планами, — голос преподавателя плывёт мимо ушей: мозг потерял всякую способность к восприятию. Нужно поспать.
Чтобы не нарушать всеобщий покой, досиживаю последние полчаса, а потом плетусь вверх по лестнице. Одна из крыш всегда открыта. И сюда никто не ходит. Все студенты облюбовали зелёный газон. Поэтому в тёплые дни крыша превращается в моё убежище, в котором нет ничего больше, кроме неба. Кладу голову на сумку и растворяюсь. Разбудите, когда смогу зажить красиво.
Просыпаюсь примерно к обеду. Туплю минут десять, просто наслаждаясь свежестью воздуха. Но осознание долгов проникает в мой заспанный мозг. Возвращаться домой не хочется, но нужно заняться проектом, иначе завалю всё возможное и невозможное, и придётся доплачивать за год обучения. А это практически невозможно. Ладно. Придумаю что-то.
***
«Акасуна»: Доброе утро. Ты живой там?
Опустим то, что его утро начинается в пять вечера. Зато — какая честь! Слушатель из моего друга прекрасный, но сам он редко проявляет инициативу к разговору, поэтому подобный вопрос поднимает мне настроение.
«Дейдара»: И тебе не хворать. Маньяком гляжу на людей, сидя в парке. Такие они забавные: делают вид, что наслаждаются прогулкой и разговорами о хорошей погоде. А сам как?
«Акасуна»: Спал плохо. Всего часа два. Рисуешь с натуры?
Иногда он заставляет меня волноваться. Сам не умею в «здоровый образ жизни», но в моём случае, пока тело фурычит — уже неплохо. Но ему запрещаю.
«Дейдара»: При всех своих бедах со сном, по сравнению с тобой, могу сказать, что сплю как младенец. Тебе следует лучше заботиться о себе. Небось снова три литра кофе выпил?
«Акасуна»: Знаю, мам. Что-нибудь ещё из нотаций или уже поговорим о том, чем ты занимаешься?
«Дейдара»: Тоже мне умник, всё-то ты знаешь — только не летаешь. Да, хотел сделать парочку набросков с натуры. Но в итоге… нарисовались только портрет по памяти, да чья-то акита. Всё никак не могу разрисоваться. Голова не на месте.
«Акасуна»: Покажешь?
Разглядываю портрет незнакомца из магазина и теряюсь: делиться им с Акасуной кажется… неправильным? Так что в итоге присылаю только собаку.
«Акасуна»: Мне нравится. Твоя экспрессия видна даже в набросках. Сегодня работаешь?
«Дейдара»: Смерти моей хочешь? И без того не сказать, что ночные — дело хорошее. Работаю через ночь.
«Акасуна»: Я лишь проверял, не решил ли ты по глупости завалить себя чрезмерной работой. А то знаю тебя. Хорошо. Погладь там пару собак от меня.
Возможно, и стоит. Говорят, животные служат душевным успокоением. А у меня как раз на душе роет норы тревожность. Почему до сих пор вспоминаю того парня из магазина? Мы ведь вряд ли ещё раз увидимся… так? А значит, и думать о нём нет никакого смысла.
***
Вторая смена. И я уже около часа наслаждаюсь спокойствием. Звенит колокольчик над дверью, поэтому вздрагиваю — смотрю туда, и тут же ёжусь, когда вижу компанию из трёх человек. Они, шумно смеясь и обсуждая что-то своё, сметают с полок какие-то снэки, расплачиваются и уходят. Вновь провисает тишина, нарушаемая лишь какой-то песней по радио, и я понимаю, что как бы ни обманывался, всё равно нахожусь в ожидании.
Чем он мог меня так зацепить? Взглядом? Желанием разделить глупые фразы на жвачках? Не знаю. Но, когда кто-то снова входит в дверь, моё сердце пропускает удар. Всё же пришёл.
***
POV Сасори
Мне не хочется становиться фаталистом, но какая же судьба всё-таки сука. Из всех возможных магазинов Дейдара должен был устроиться именно в единственный ближайший ко мне круглосуточный. Я был не готов к нашей встрече. И, несмотря на то что узнать он меня точно не мог, повёл себя как полнейший придурок — потерял контроль и не смог удержать свои чувства. Большая ошибка.
В радиусе пяти километров нет других магазинов, которые работают допоздна. Одно хорошо — мой друг будет работать через ночь. А значит, мне просто стоит выбрать другие дни для похода за покупками. Закупаться заранее. И это единственное правильное решение. Даже если мы — незнакомцы. И даже если он считает меня «таки-им красавчиком, который странно на него посмотрел».
Так я и думал. Но вот, снова, в два ночи, стою у прилавка перед блондином, сам не понимая, как здесь оказался.
— Добрый вечер! — его улыбка слишком яркая для дежурной. Разве стоит так стараться быть дружелюбным?
— Добрый. Винстон синий, — говорю я и рассматриваю его: длинные светлые волосы, собранные частично в неаккуратный хвост, из которого неравномерно выбивается длинная чёлка; голубые, практически искрящиеся озорством глаза; слегка потрескавшиеся от сухости губы; и дурацкий пластырь на носу (уже ни с какими не овцами — а лучше, с единорогами).
— И две жвачки, пожалуйста. Не люблю быть в должниках.
Он озадачено принимает моё предложение, разворачивает одну из жвачек и, усмехнувшись, протягивает мне вкладыш.
«Любовь — это ждать его возвращения, даже если очень поздно».
Чуть помедлив, открываю свою. Сладость бесцеремонно заполняет весь рот.
«Любовь — это каждый день благодарить судьбу за то, что вы познакомились». Боже. Каждая новая фраза хуже предыдущей. Но мне хочется задержаться ещё на минуту. Постоять здесь немного. Запомнить в живую лицо. Хотя на фотографиях Дейдара выглядит так же. Я уже говорил, что ему бы в модели с такими данными, но, цитирую:
«Ну и чушь. Да и зачем? Чтобы потом не иметь возможности отдохнуть от посторонних глаз? Духота людей мне не нравится».
Мне тоже. Поэтому выхожу из дома лишь по ночам. Но я ему об этом тогда не сказал. Поэтому он просто добавил:
«Пожалей гримёров — им никакой пудры не хватит».
Гримёров? Лучше бы хоть раз себя пожалел.
— Вы часто приходите сюда? — осторожный голос вытягивает меня из воспоминаний о переписках.
— А вы меня ждали? — мои слова явно смущают его — такой ребёнок — все эмоции на лице написаны. — Можете сделать мне кофе со вкусом этой жвачки?
— Латте со вкусом привязанности? — вновь усмехнувшись, наклоняет голову в бок, словно любопытный оленёнок. А получив от меня утвердительный кивок, тут же принимается готовить кофе. Я разглядываю его широкую спину: он, оказывается, выше меня, хоть и младше.
Фотографии всё же — не то. Теряется вся прелесть мелких, едва заметных движений.
— Пожалуйста! — спустя пару минут, блондин широко улыбается мне, протягивая стаканчик с горячим напитком. Пахнет вкусно — корицей. Сам-то понимает, что сделал мой любимый кофе?
На секунду решимость никогда не видеться с ним сильно трескает — мне хочется остаться, сказать что-то ещё, признаться, испытать его, проверить реакцию… Но звон колокольчика бьёт по перепонкам, и я возвращаюсь на землю — в магазин входят люди. Быстро расплатившись, оставляю свой вкладыш на стойке и ухожу. Кофе обжигает руку, расплескавшись от спешности. Но не обращаю на это внимания, толкая стеклянную дверь. Стоило, наверное, с ним попрощаться, но прощания я не люблю.