Стражи приказали мне подняться, и я подчинилась, медленно направившись к страшной двери. Меня сопровождали охранники, Шармолю и священники, среди которых был мой любимый. Пьер сидел на своём месте, как каменный, устремив на меня полный слез и нежности взор. Джали жалобно заблеяла, словно понимая все.
Они меня вывели из зала суда и повели по мрачным ступеням. Миновав ужасный тёмный коридор, я была введена судейской стражей в комнату зловещего вида. В этом подземелье не было окон, не было никаких отверстий, кроме низкой, окованной железом двери. Темно, однако, здесь не было. В толстой стене была выложена печь, в которой пылал яркий огонь, наполнявший подземелье своим багровым отблеском и лишавший всякого значения жалкую сальную свечу, горевшую в углу. От железной решетки, закрывавшей печь, поднятой в это время над пылающим отверстием, на темной стене выступал ряд темных, острых, редких зубьев, что придавало печи вид сказочного дракона, изрыгающего пламя. При свете печи я увидела в комнате различные ужасные орудия, назначение которых мне было непонятно. Посередине, почти на полу, находился кожаный матрас, над которым висел ремень с пряжками, прикрепленный к медному кольцу, соединенному с таким же кольцом огромных размеров, вделанным в свод потолка. Тиски, клещи, огромные полосы железа наполняли внутренность печи и накалялись, брошенные в беспорядке на горящие угли. Кровавый свет горна освещал в подземелье массу ужасных вещей.
На кровати сидел в непринужденной позе Пьера Тортерю, тот самый, который мучил Квазимодо у позорного столба. Его прислужники, 2 низкорослых человека с четырехугольными лицами, в кожаных фартуках и холщовых рубахах, поворачивали железные орудия на углях.
Этот ад назывался допросной камерой.
Напрасно я призывала на помощь все свое мужество. Войдя в это логово, я ужаснулась.
Стража встала по одну сторону, священники и представители консистории — по другую. В углу, за столом, на котором стояла чернильница, сидел писец.
Жак Шармолю подошел ко мне с самой ласковой улыбкой.
— Ты все еще продолжаешь запираться, дитя мое?
— Да,— отвечала я уже упавшим голосом.
— В таком случае нам очень тяжело будет допрашивать тебя более настоятельно, чем мы бы того желали. Потрудись сесть на кровать. Мэтр Пьера, дайте барышне сесть и затворите дверь.
Пьера встал, ворча.
— Если запру дверь, огонь погаснет, — проворчал он.
— Ну, так не запирайте ее.
Между тем я продолжала стоять. Эта кожаная постель, на которой корчилось столько несчастных, приводила меня в ужас. Страх леденил мне кровь. Я стояла растерянная, ничего не понимая, словно оглушенная чем-то тяжелым. По знаку Шармолю эти же 2 карлика- прислужника схватили меня и посадили на постель. Они не причинили мне боли, но прикосновение этих ужасных мужланов, внушили мне такое отвращение, словно я свалилась в огромную навозную лужу, причём с большой высоты, и вся в ней обмазалась. А когда кожа матраса коснулась моего тела, я почувствовала, как вся кровь прилила к сердцу. Я окинула блуждающим взглядом камеру пыток, и вдруг показалось, что все эти безобразные штуки ожили, превратившись в летучих мышей, сороконожек, пауков, насекомых и птиц. Эти ужасные твари двинулись ко мне со всех сторон, чтобы поползти по моему телу - кусать, щипать и терзать. В ушах звенело, и мучила ужасная жажда.
— Где врач? — спросил Шармолю.
— Здесь, — глухо отозвался бесконечно дорогой мне голос, и прежнее мужество вернулось вновь.
Но напрасно я пыталась найти возлюбленного взглядом - тот словно растворился во мгле. Однако одного слова, слетевшего с его уст, было достаточно, чтобы вернуть мне иссякшие силы. О, Клод! Ты здесь, и сейчас ты увидишь, как сильно твоя Эсмеральда любит тебя!
— В третий раз спрашиваю Вас, - заговорил Шармолю. - Как зовут Вашего друга-монаха и кто он такой?
- Простите, монсеньор, но я не знаю, о ком Вы говорите!
— Вы упорствуете? — спросил Шармолю. — В таком случае я, к величайшему сожалению, должен исполнить свой служебный долг.
— С чего мы начнем, господин королевский прокурор? — резко вмешался Пьера.
Шармолю с минуту поколебался и ответил:
— С испанского сапога.
В эту минуту я почувствовала себя до такой степени покинутой Богом и людьми, что бессильно уронила голову на грудь и замерла в таком положении.
Палач и врач одновременно подошли ко мне. В то же время злобные карлики начали рыться в своем ужасном арсенале. При звоне этих страшных железных орудий я задрожала всем телом.
— О, мой Клод! — шёпотом, словно молитву, произнесла я, чтобы никто не слышал.
Затем снова погрузилась в свою прежнюю неподвижность и каменное безмолвие. Казалось, сам сатана допрашивает мою грешную душу, чтобы навсегда утащить её на самое дно своего страшного царства...
Между тем мозолистые руки злобных карликов грубо разули мою ногу, отчего я почувствовала невыразимую гадливость.
- Экая жалость! — проворчал палач, жадно пялясь на мою ногу, которая, очевидно, очень ему понравилась.
Когда мерзавцы поднесли сапог, я скоро почувствовала, как моя нога, охваченная окованными железом деревяшками, исчезла в этом ужасном аппарате. В тот момент меня охватила нечеловеческая ярость.
— Снимите с меня эту дрянь, мерзкие животные! — заругалась я, крича страшным голосом.
С этими словами я попыталась вскочить, броситься на ненавистного Шармолю и вцепиться ногтями в его седые волосы, но тяжелый дубовый обрубок, окованный железом и надетый на мою ногу, помешал мне сделать это, из-за чего я вынуждена была замереть, словно пристукнутая муха.
По знаку Шармолю меня снова положили на постель, и грубые руки привязали к моему поясу ремень, свисавший с потолка.
— В последний раз: назовите нам своего сообщника, — попросил Шармолю со своей невозмутимой медоточивостью, которая просто выводила из себя! Этот мерзавец наслаждался, издеваясь надо мной!
— Ничего я тебе не скажу, харя антихристова! - зарычала я с ненавистью.
- Зачем же так грубо? Я просто выполняю свой долг.
- Только не надейся, что я буду тебе в этом помогать! - торжественно произнесла я, пронзив его взглядом.
- Ты продолжаешь отрицать существование своего сообщника? - не отставал Шармолю.
- Да, его не существует.
- Ты уверена?
— Абсолютно! Как и в том, что тебя зовут Жак Шармолю, гнусный демон!
— Начинайте! — приказал Шармолю палачу.
Пьера завернул винт, сапог сжался, и, к своему стыду, я завопила от нестерпимой боли, как стадо резаных свиней.
— Остановитесь, — приказал Шармолю палачу и обратился ко мне: - Сознаешься?
- Погодите! - охрипшим голосом выдавила я. - Дайте вздохнуть!
Шармолю дал знак, палач ослабил сапог, и в эту секунду я приняла очень сложное, но единственно верное решение, которое подсказала мне сама любовь.
- Ты победил, Шармолю, изнемогая произнесла я. - И я сознаюсь во всем!
- В чем именно, дитя моё? - елейным голосом спросил мой мучитель.
- Скажи, пусть записывают, - приказала я, чувствуя себя победительницей, несмотря на весь ужас момента.
— Писец, пишите, - потребовал Шармолю. - Слушаю тебя.
- Итак, - с жаром начала я. - "Мрачный монах", в самом деле, существует! Но я не могу назвать его имя, потому что он не из этого мира. Он - сам дьявол, принявший облик монаха, которому я продала свою душу и отдала тело. Слышите, я злая колдунья, а мой любовник - сам дьявол! Я завлекла капитана Феба, чтобы принести его в жертву. Мы вместе закололи капитана, а потом дико хохотали и пили его кровь!
Я вошла в раж, и моя фантазия дико разыгралась.
— Человеколюбие обязывает меня предупредить тебя, что, повинившись, ты должна ждать смерти, — сказал прокурор.
— О, поскорей бы! - горько засмеялась я, и откуда-то из глубины полумрака, донесся тяжкий, полный отчаяния, вздох Клода...
Жак Шармолю возвысил голос:
— Цыганка, ты признаешься, что принимала участие в сходбищах, шабашах и адских колдовствах вместе с злыми духами, ведьмами и вампирами? Отвечай.
— Да, — торжественно объявила я.
— Ты видела барана, которого показывает Вельзевул в облаках, чтобы собрать шабаш, и которого могут видеть одни только колдуньи?
— Да.
— Ты признаешься а том, что поклонялась головам Бафомета, этим отвратительным идолам храмовников?
— Да.
— Что общалась с дьяволом под видом ручной козы, привлеченной к делу?
— Да.
— Наконец, ты признаешься и каешься в том, что с помощью демона и оборотня, называемого "мрачным монахом", ты в ночь на 29 марта убила некоего капитана Феба де Шатопера?
О, любимый! Ты снова превращаешься в призрака! И это все, чего я добивалась!
- Да! - бодро, почти весело ответила я, подняв глаза на прокурора и безмерно гордясь тем, как обдурила этого надутого идиота.
— Пишите, писец, — приказал довольный Шармолю. — А вы, — продолжал он, обращаясь к палачам, — отвяжите узницу и отведите ее обратно в зал суда.
Когда с меня сняли сапог, церковный прокурор осмотрел мою ногу, все еще неподвижную от боли.
— Ну, беда невелика. Ты крикнула вовремя. Еще сможешь плясать, красавица!
Затем он обратился к представителям правосудия:
— Вот наконец правосудию все ясно. Это утешительно, господа. Барышня должна отдать нам справедливость, что мы действовали со всей доступной нам мягкостью.