Самое страшное.
Что бы он ни сказал — всё одно. Они будут реветь его имя, раздирая ногтями лица друзей, будут рвать друг друга на части. Что бы он ни сказал.
Бану Нахида.
Нари вырывается из глубокого сна и почти ждёт, что заметит блеск его глаз где-нибудь в удушающей темноте Дэвабада.
В Дэвабаде говорят, что...
этого зарвавшегося паренька, который больше в людских науках понимает, чем в собственном городе, не стоит принимать всерьёз.
И теперь мы с тобой до конца.
Он всё видит уже; это как в замедленной съемке, когда вот-вот на дороге случится авария, и ты замечаешь, что в тебя неумолимо летит чья-то машина, в голове проносится: «Тормози, тормози!», — но чуда не происходит; видит, что чуда не произойдёт.
Это мерзко.
Закатное небо розовеет, просвечиваясь сквозь твои волосы – ты почти светишься, как персонаж, которого современный художник выделяет на фоне, чтоб не потерялся.
Смятение.
Он кожей чувствует, как та, кого он должен считать своей сестрой, смотрит на него с жалостью. И почему-то Деймосу становится страшно.