Салиму тридцать два. Джейсону, должно быть, тридцать.

Было чертовски наивно надеяться, что прошлое его не найдёт. Было чертовски наивно думать, что мрак, который он видел каждый раз, стоило оглянуться назад, не настигнет его рано или поздно. Недостаточно было простить себе старые грехи – призраки прошлого неустанно дышали в затылок вонью притонов и скалились гнилыми зубами долгов. Он знал, что момент расплаты настанет, не сомневался, что его не отпустят так просто.

Джейсон просто надеялся, что это не коснётся его семьи.

И это тоже было чертовски, мать его, наивно.

Наверное, Вселенная ненавидит Джейсона Колчека.

А он просто хочет надеяться, что когда-нибудь в следующей жизни они с Салимом смогут найти друг друга.

Дурацкое сердце гулко ухает в такт часам —

Тик. Так.

— и сбивается с ритма, больно стукнувшись о грудину, когда в прихожей раздаётся женский смех.

Чем он думал?

Чем он вообще думал?

Может потому, что для него всё началось ещё задолго до Ирака; может, из-за прошлой зависимости шестерёнки в голове похерились, но иногда Джейсона кроет.

Сильно.

Салим со временем привык, приноровился понимать, едва открыв утром глаза, что сегодня день плохой.

Правда, так и не понял, что в такие дни делать и как себя вести.

— Красиво.

— Ты красивый, — бормочет Джейсон и смущённо прикусывает губу. Он всё ещё не привык ко всему… Этому. Но очень старается, правда.

Безнадега, точно. Слово хорошее. Лучшего слова, чтобы описать его квартиру, и не придумаешь.

В этом году Рождественская суета гнетёт еще сильнее. Джейсон с энтузиазмом украшает дом, говорит, мол, позовём Амалию на ужин, и Салим видит в отражающих блики гирлянд глазах почти восторг. Он улыбается и всё ещё делает вид, что всё хорошо.

Он боится Джейсона потерять.

— Джейсон, нет.

Салим качает головой. Он, конечно, не в том положении, чтобы выбирать: Колчек, без футболки, разгоряченный, сидит на его бёдрах. В руках опасно поблескивает лезвие армейского ножа.

Всё это время Колчек почти не шевелится, только дышит часто-часто, но, стоит Салиму коснуться его бёдер — вздрагивает, и с его губ срывается самый восхитительный в мире звук. Вот оно.

— Здесь? — мурлычет Салим, поглаживая снова. И всё тот же самый восхитительный в мире звук говорит сам за себя.