Кавех утыкается лицом в подушку. Аль-Хайтам опускается рядом. Они молчат – долго, так долго, что солнце начинает садиться. Иногда Кавех думает, что у него ничего не получится и нужно остановиться. Иногда он думает, что аль-Хайтам послан ему как наказание, со своим умением безжалостно точно найти и ткнуть в самое мягкое, в болезненную точку, в не затянувшуюся рану.

Память о Инадзуме стискивает ронину сердце, царапает безжалостно, как сторожевые псы безжалостно кидаются на грабителя. Но работу нужно доделать, а свои чувства можно отложить на дальнюю полку. О том,что они уже начали пылится тоже следует забыть. 

(Или Казуха отрабатывает наказание, драит палубу и совсем не скучает 24часа челлендж)

Фиона не верующая. Никогда не носила крестик и не читала молитв. По крайней мере, не так, как от нее ожидали мать и общество, в котором она родилась.

— Патриция, — улыбка прозрачная, уголки губ почти не поднимаются. Словно онемели. Словно через них тоже проросли стебли и безвозвратно повредили нервные окончания. Голос хриплый, слова ворочаются на языке колючим песком. — Ты пришла ее спасти?

Чародейка/Охотница!Жрица

Наклониться через чужое плечо и обмакнуть кисточку в белую краску. Прижимает кончик чуть ниже сустава плеча и проводит вверх до ключиц и горла. Нарисовать «кости» не на своих руках — это не так сложно, но Фиона чувствует странную ответственность.

— Тогда возьми мое сердце. Я подарю, — опускает голову и даже в ночной тьме видно улыбку теплую, нежную и мягкую, как молоко. — Бери, наайзе, не бойся. Бери-бери. А мне свое отдай. «Испорченное»? Ничего. Я от этого не умру. И не стану «видеть» меньше. А ты «увидишь» что-то новое, быть может?