Это, черт побери, должно было быть обычное утро. Поля не должен был рассеянно пялиться в глаза какому-то мужику, о руках которого уже успел помечтать в не самом приличном контексте, и думать, какого черта эта беда нагрянула так внезапно, когда он даже не расчесался ещё и больше похож на чучело в пижаме с бело-радужными котиками, чем на Ипполита Муравьева-Апостола.

Слишком зажатому и правильному Серёже казалось, что вот он, его личный ад – совершенно неконтролируемый, будто укушенный в жопу маленький приставучий чертёнок с шальной улыбкой, который то ли подбивает к нему клинья, то ли пытается подружиться. 

Этим словом, которое Бестужев к Муравьему испытывает, оказывается не тысяча «люблю» за день. Им оказывается просто один единственный взгляд, где и слова вовсе не нужны.

для узника ли взоров страстных

восторг и блеск и темнота?

погаснет луч в парах ненастных:

забудь страдальца, красота!

В этот момент вся его харизма безудержно прорвалась наружу, и Романов понял, что пропал окончательно.

Мы давно хотели завести себе какую-нибудь зверушку, но всё не могли выбрать и решиться.

– Так ты знаешь? – ахнул Ипполит.

Серёжа поймал шокированный взгляд брата и поиграл бровями. Конечно, он знал.

Вообще, всё это затеял Петя.

Влюбляться – это как чуть не уронить телефон в щель между поездом и платформой. Вот эта секунда леденящего ужаса, запорашивающая всё внутри белым – вот она, она является источником всех бед.

Мягко-розово, светло-серо и ни капельки не забавно. Трубецкой пытается спрятать улыбку, но успешно проваливается – в попытке и в Кондратия. Жизнь всё так же проносится мимо, в калейдоскопе дней мелькают грязно-оливковые радужки, тусклое белое солнце и чайные кольца в кружках.