Жесткие веревки до боли впивались в несколько огрубевшую, но все еще тонкую кожу смуглых рук. Она чувствовала, что поймана и посажена в клетку, словно птица. Убьют ли ее нынче, или позже; прежде вдоволь, всласть надругавшись над все еще нетронутым ни одним мужчиной девичьим телом?

— Митя… пожалуйста… не надо… — чуть слышно проговорила Лизавета.

— Тихо, коханая моя, тихо… небось. — Слезы, брызнувшие из ее глаз не тронули Митю Коршунова, он вовсе не собирался останавливаться.

Елизавета Мохова должна принадлежать ему целиком и полностью.