where are you now? are you lost?

will i find you again?

are you alone? are you afraid?

are you searching for me?

why did you go? i had to stay

now i'm reaching for you

will you wait? will you wait?

will i see you again?

kashiwa daisuke – april.#02 (final)

Микки Милкович никогда не был особо суеверным. Когда в переулках Южной стороны зачуханные цыганки с привязанными к талиям младенцами цепляли его с просьбой позолотить ручку, он посылал их нахуй и шёл дальше по своим делам. Каждый раз, когда окоровевшая от суррогатной беременности Светлана по вечерам плюхалась перед теликом и слушала свой завтрашний гороскоп, он только закатывал глаза в стиле Роберта Дауни-младшего и уходил резаться в карты с братьями. В общем, его, как и любого южного гопника, нелегко было развести на какую-то оккультную чушь, и он с уверенностью называл фуфлом всякие астрологии-нумерологии и иже с ними. Вот только зря, как он думал сейчас, много лет спустя. Странная магия чисел преследовала его в независимости от того, верил он в неё или нет.

Например, ещё будучи школьником, он таскал на физ-ру свою любимую футболку с цифрой восемь на спине и не помнит, что бы когда-либо играл в бейсбол под другим номером. Двоюродных братьев и сестёр у него было восемь (это только те, о которых он знал — может, и больше), с одним из них он как-то раз сцепился из-за пачки висперов восьмимиллиметрового калибра. Ёбнутый батя в восьмой раз мотает срок — Микки знает, что девятого не будет, потому что этого ублюдка уже не выпустят. Восемь лет прошло с тех пор, как он в последний раз видел свою сестру — он смутно надеется, что загадочная восьмёрка сработает и здесь. Срок Микки дали — тоже восемь лет, и — по всё тому же странному совпадению — восемь раз к нему в тюрьму приходил Иен Галлагер.

Восемь свиданий. Больше, чем ожидал Микки после второго из них, когда Иен, тщательно избегая взгляда в глаза, скупо выдавливал из себя слова в ответ на его попытки удержать нить разговора. Микки может дословно пересказать, о чём они говорили на каждой из восьми недолгих встреч, помнит, как звучал его голос через трубку, помнит даже, во что был одет Иен на каждом свидании. Помнит, что во второй раз Иен подстригся, в пятый — чуть отпустил бороду, а в четвёртый раз на нём была водолазка в широкую чёрно-зелёную полоску…

Первое свидание прошло ужасно. Ему ещё не дали срока, на богатых приятелей Милкович рассчитывать не мог — их просто не было, следовательно, не было и возможности выйти под залог; впрочем, его и под залог навряд ли выпустили бы — с такой-то фамилией. В конце концов, Микки не идиот и сразу понял, что в этот раз несколькими месяцами не отделаешься, и сидеть придётся долго. Его гос. защитник — вчерашняя выпускница юрфака с очень синим дипломом и таким же синюшным еблом что-то мямлила ему про то, что главное — расположить присяжных к себе, понравиться им с первого взгляда. Но ведь хер там Микки Милкович будет пытаться кому-то понравиться, да ещё и с первого взгляда. Чё ему надо было делать? Щенячью мордочку состроить или заплакать перед двенадцатью мудаками, из которых как минимум троих он ещё на свободе пиздил за то, что не платили его проституткам? Короче, Микки забил думать об этом и просто ждал в сизо, пока эта затравленная дрищетка-адвокатша придёт и сообщит, что ей удалось развести прокурора на меньший срок в обмен на чистосердечное признание. Хотя, даже на это он не особо надеялся.

Итак, спустя несколько недель после того, как его арестовали и посадили в следственный изолятор, он наконец увидел Иена за прозрачными перегородками, отделяющими коридоры от комнаты для свиданий. Тот понуро тащился за Светланой и Евом, словно на эшафот шёл. Губы его были плотно сжаты, и Микки ясно видел, что он напряжён. Втроём они зашли в комнату, где Милкович ждал их под надзором охраны, сели. Светлана начала говорить, периодически поправляя съезжающего с коленей Ева, который улыбался ему и что-то лепетал; Иен всё так же молчал, нетерпеливо ёрзая на стуле. Смотрел он куда угодно, только не на Микки. Микки спросил, как дела, как работа, но Иен только буркнул дежурный ответ и отвёл глаза, и время от времени, пока Светлана посвящала его в подробности их житья-бытья, он поднимал быстрый взгляд на Микки и снова дёргался, поджимая губы. Кому-то явно не терпелось уйти.

Микки не мог этого понять. И днём и ночью после этого он ломал голову над тем, почему Иен так себя ведёт. Может быть, ему было плохо, ведь депрессия — такая штука, которая быстро не проходит. Но что с лекарствами? Не действуют? Или Иен опять на них хуй положил? Выглядел он вроде нормально, но из него же двух слов за раз не вытащить было за эти пятнадцать минут, что были отведены Микки для свидания с семьёй. Или он только с ним такой? Типа, после расставания нормальные люди так себя и ведут. Микки знает наверняка, он видел в одном мыльном сериале, который смотрела Светлана. Избегают друг друга, нервничают и так далее. Но блять, если дело не в лекарствах, неужели Иену было так сложно просто взять себя в руки на пятнадцать минут и не отворачиваться каждый раз, когда Микки пытался поймать его взгляд?

Все эти вопросы оставались без ответов, но он от нечего делать только больше накручивал себя, сидя в своей одиночной изоляторской камере и тупо уставившись на парашный слив в углу.

Микки Милкович был в полном замешательстве.

Иногда ему казалось, что он сходит с ума.

В отчаянии к нему пришла совершенно идиотская идея сделать татуировку с именем Галлагера. Суд давно прошёл, и Микки вместе с остальными согнали на перекличку, чтобы завтрашним утром этапировать в тюрьму. Микки помнит, как ему не терпелось прибыть на место, чтобы распаковаться и достать жжёнки у местных — благодаря Светкиным заказам финансы это позволяли. Иену ведь нравилось, когда всё было, как в дебильных фильмах. Чувак по закону жанра должен был сначала «добиться» главной героини, прежде чем выебать её. Типа защитить её жопу от плохих парней (в случае Микки — от рукастых клиентов в клубе). Или распиздеть на Фейсбуке об их отношениях (в случае Микки — о гействе своём всем публично распиздеть). Или написать краской сопливое признание на асфальте под её окнами. Ну или имя её написать. Наколоть, точнее. На груди. Иглой.

Еба-а-ать, как же это больно было. Ерунда по сравнению с пулей в заднице, но там раз — и всё, а тут надо было прокорпеть в поту несколько часов, ковыряясь в ночи далеко не стерильным остриём у себя под кожей. Тем не менее, с каждой новой буквой Микки только крепче стискивал зубы. Нужно было это сделать. Нужно было в очередной раз показать Иену, что он значит для него.

И вот настал тот день. День второго свидания, которое оставило Микки ещё больше вопросов. Попытка наладить зрительный контакт опять не увенчалась успехом. Иен был всё так же угрюм и немногословен, но всё же эта встреча отличалась от предыдущей. Во-первых, как того требовали правила, они смотрели друг на друга через стекло и говорили через трубку. Во-вторых, Иен сказал ему тогда довольно жестокие вещи.

«Мне Светлана заплатила».

Ха! Надо же, блять. Слова прошлись ему ножом по сердцу, но Микки просто так не наебёшь — он видел, что это была жалкая попытка оттолкнуть его от себя. Если бы Иен сюда из-за денег пришёл, он бы не сказал ему об этом. Не опускал бы взгляда, смотрел бы в упор, нагло выставив вперёд нижнюю челюсть, в конце концов, придумал бы что-нибудь получше, чтобы разозлить Микки. Раньше они дрались, ругались, обижались друг на друга, Галлагер от души нёс какую-то ахинею, Милкович от души отвешивал ему пиздюлей, и это было так по-настоящему, спонтанно, без притворства; сейчас же Микки через трубку слышал одно, а через стекло видел совсем другое. Под дырявой маской безразличия и отчуждённости плохо скрывался нервяк, и в то же время слова, которые произнёс Иен, окончательно запутали Микки. Часть его отказывалась понимать, зачем Иен говорит это.

Казалось, теперь их отношениям точно пришёл конец.

Мысль об этом давно выгрызала ему плешь, ещё с тех пор, как Иен вылил на него тонну истеричного нытья на крыльце своего дома, обвиняя в том, что Микки пытается его исправить, а не нужно его исправлять, потому что он всегда будет таким. Микки, лёжа на нарах ночью и в сотый раз прогоняя у себя в голове тот разговор, надеялся, что это просто побочный эффект после Моники, пройдёт; тем не менее, ему следовало отнестись к этому серьёзнее. Если бы успел, он бы ответил, что никогда не считал его ущербным, не пытался менять его, исправлять и так далее. Микки всего лишь хотел пройти через этот ад вместе с ним, помочь Иену, но что-то ему подсказывало, что Иен навряд ли услышал бы его.

«Ты пытался убить мою сестру».

И он понял, что теперь они были разделены не заплёванным окном в зале для свиданий, а чем-то большим, какой-то гораздо более страшной преградой. Будто вместо пуленепробиваемого стекла между ними пролегло десять глухих стен, которые один из них не хотел, а другой — был не в состоянии преодолеть. Иен, его Иен действительно хочет порвать с ним раз и навсегда — и это после всего, что у них было.

Микки не мог в это поверить.

Он часто вспоминал чувство облегчения после каминг-аута в Алиби. Как счастлив он тогда был! Казалось, никто и ничто не могло помешать им теперь, когда копы наконец-то закрыли грозу южных пидорасов в лице его папаши, а Светка затусила с косой блондинкой и успокоилась. Все бабские загоны Иена наконец-то были позади — правда, однажды летом целую неделю провалялся в постели, но сдвиги в этой дыре у всех бывают, так?

Как выяснилось потом — не так. Нихуя не так.

Настоящие проблемы тогда только начались, потому что загоны были не просто загонами.

— Так что? Будешь ждать?

Вообще-то тот вопрос он задал для того, лишь бы закончить поскорее блядский цирк, в который превратились их отношения. Терять, казалось, было нечего. Сердце его отстукивало секунды траурным мажором, он знал, что всё, пиздец — хуже уже не будет, но всё равно терпеливо ждал, пока Иен пошлёт его, повесит трубку на крючок сбоку и скроется за тяжёлыми зарешёченными дверями.

Иен этого не сделал.

«Да. Да, Мик, я буду ждать».

Микки на секунду показалось, что одна из стен между ними дала трещину. Но только на секунду — всё существо его всколыхнулось, затрепетало и тут же сорвалось куда-то вниз. Он понял, что Иен солгал, как Микки того и просил. У парня золотые годы для половой жизни, а ему тут монашкой предлагают заделаться на восемь лет. Да Иен кого получше себе найдёт за это время. Тем не менее, в тот момент в нём загорелся крохотный огонёк надежды: что-то ведь остановило Иена от того, чтобы сказать ему правду? Было что-то в этих торопливых словах напоследок, в том, как он в последний раз, вставая со стула, бросил взгляд в его сторону. Осталось ли что-то у Иена к нему, или просто откровенный вопрос застал его врасплох, и он ответил, как говорится, на отъебись — Микки не знал. Микки уже ничего не знал и не понимал и чувствовал себя ещё более растерянным, чем прежде.

    Спустя несколько месяцев и без того слабая надежда, появившаяся у Микки в тот день, начала потихоньку сходить на нет. От Иена было ни слуху ни духу, а Светлана периодически навещала его, подкидывая работёнку, и когда Микки спрашивал про Иена, говорила, что тот работает с утра до вечера и ему некогда приехать. Оправдание выглядело до смешного неубедительно, и Микки только хмуро кивал ей в ответ. С каждым прошедшим днём он чувствовал, как охватывавшее его разочарование постепенно ожесточает его, превращая в озлобленную сучку. Он сгрыз себе кулаки в попытках допереть, чем, блять, он это заслужил. 

Получается, теперь Галлагер официально забил на него, и у Микки это просто в голове не укладывалось. Ведь столько раз за три с лишним года он отталкивал Иена от себя, но упрямый рыжий шкет только по-блядски ухмыльнётся в ответ на его пинок или грубое слово, и вот пожалуйста — голожопый Микки Милкович снова сладострастно стонет в позе бурёнки. Даже после жёсткой стычки, когда проблемы были слишком серьёзными, а Микки был слишком ссыклом, чтобы разрешить их, Иен всегда возвращался, всегда находил способ остаться с ним. Микки и сам не заметил, как начал меняться в лучшую сторону. Микки влюбился.

Ревновал его к каждому столбу, с недоверием оглядываясь на его многочисленных представительных приятелей. Пресекал попытки похотливых папиков пробраться к нему под шорты. Тащил его, в край обдолбанного, домой после ночных смен в клубе. Выбрался из вранья, в котором жил перед своей семьёй всю жизнь.

Да, Микки постепенно менялся, менялся и доизменялся, блять, так, что временами в порыве тоски сам об этом жалел.

Потому что Иену оказалось этого недостаточно.

Микки знал, что парням вроде Иена по жизни мало просто "влюбиться да вина напиться", как в старой песне. Такие, как Иен, выбираются со дна, поступив в Вест Пойнт или ещё бог знает куда, чтобы к двадцати шести надеть офицерские погоны и даже не поздороваться с бывшими соседями на улице, приехав в родные трущобы погостить на пару дней. 

В фильмах про войну, которые они подростками смотрели под пивко с печеньками у Микки дома, показывали Ирак и шальных призывников, которые бросались на вражескую амбразуру при первой же перестрелке непонятно зачем. Микки называл их долбоёбами, Иен — патриотами; они спорили, и рыжий пиздюк с горящими глазами доказывал ему, что люди, которые сражаются и умирают за свою страну, достойны высшей степени уважения и бла-бла-бла. Он мог вскочить с дивана и минут двадцать в упоре лёжа рассказывать про то, как они вчера с пацанами из летнего армейского корпуса пробрались в заброшенный гараж с ржавыми самоходками времён Второй мировой. Вообще-то Микки было не так уж и интересно, но он слушал.

 Просто Иен отличался от него. Иен умел мечтать. Иен хотел быть героем.

Совсем скоро ему пришлось забыть о военной карьере, но Микки видел, что страстное желание быть признанным, быть значимым, быть кем-то не оставило его. Иен Галлагер в любом случае нашёл бы себе дело по душе, а заодно и мужика поприличнее. Благодаря шикарным внешним данным и природному обаянию у него всегда было много хороших знакомых в среде творческой элиты. Один раз ему удалось уговорить Микки съездить с ним на вечеринку, которую устраивал у себя дома один из таких его друзей — то ли фотограф, то ли дизайнер — какой-то манерный петушок, короче. Микки и раньше ревновал Галлагера ко всем подряд, но именно тогда, увидев своё отражение в большом, чистом зеркале в холле богатого дома, Микки впервые почувствовал, что он не чета Иену. Тот был настоящим гвоздём программы и для представительных дядек, и для смазливых пидорков, и Микки разрывался от какофонии непонятных чувств. 

Его поедала какая-то смущённая досада вперемешку с тупым бессилием. Из своего угла глядя на Иена в окружении успешных людей, он всё задавал себе вопрос: почему они вместе? Такому, как Иен, кто угодно даст. Он красивый, целеустремлённый, общительный и улыбчивый, а Микки? Что он мог предложить ему взамен? Кто он такой вообще?

Да никто, блядь. Ни богу свечка, ни чёрту кочерга — низкорослый уголовник с мутным прошлым и таким же сомнительным будущим.

Чётко осознал он это уже в тюрьме. Осознание приходило к нему медленно, с каждым днём всё больше ввергая его в пучину отчаяния, и ничем не приглушить было это отчаяние — сигареты и травка, которые у него водились благодаря Светкиным заказам, не помогали. С тоски не хватало только ширнуться, но Микки от одной мысли об этом уже коробило. Он в конец себе опротивел. Он сам виноват в том, что Иен его бросил, хули тут гадать.

В общем, помотал-помотал Микки сопли на кулак да и взял себя в руки. Пошёл ты нахуй, Иен Галлагер. Не приходишь — ну и хер с тобой.

Пора было завязывать с этой поебенью. Ему двадцать лет, а не пятьдесят, в конце-то концов. Может быть, ещё не поздно было что-то изменить. Может быть, ещё не поздно было стать кем-то. Даже если Иену теперь насрать, на нём одном свет клином не сошёлся. У Микки есть сын, есть какая-никакая жена, которая этого сына растит в одиночку, есть сестра — по крайней мере, он надеялся, что она до сих пор есть, а то кто знает этого Кеньяту.

Первое, что он сделал — сказал Свете не приходить больше с «работой». Мол, хватит, и так руки по локоть в крови; глядишь, настучит ещё кто, и тогда ему в жизни не выбраться отсюда. Светлана оторопела, начала было возмущаться (естессна, деньги-то хорошие платили), но вскоре успокоилась. Только приходить стала реже. Ни курева, ни нормальной еды Микки больше не видел.

Но это было ничего; он кое-как держался. Без денег на тюремном счету даже новую зубную щётку было сложно достать, что уж говорить про хавчик. Тем не менее, в жизни тюремного «праведника» были другие, гораздо более выгодные ништяки. Например, бесплатные подготовительные занятия к сдаче экзаменов за курс средней школы — он ведь бросил после своей первой колонии в семнадцать, так и не закончил. На воле только за конечную бумажку нужно отвалить два косаря, а тут тебе и класс, и препод (с охраной, разумеется), и учебники — всё за счёт заведения, как говорится, так чё бы не попробовать? Свет в камерах не выключали никогда, и Микки, поменявшись койкой с соседом сверху, ночами задрачивал тесты. Если тригонометрические уравнения ему ещё кое-как давались, то с вопросов по литературе он мрачно охуел. Пришлось брать книги в местной библиотеке и подолгу над ними корпеть, согнувшись в три погибели под люминесцентной лампой на третьем ярусе, под самым потолком. Постепенно он втянулся — осилил одну, вторую, третью; ему даже курить теперь не хотелось — шелест страниц и ежесекундное пробегание глазами по строчкам давали антистрессовый эффект. Время от времени он озадачивался поведением персонажей и восклицал что-то вроде «ах ты ж шлюха тупорылая» или «ну вот и нахуя ты это сказал, еблан?», зарабатывая подозрительные взгляды от соседей. Впрочем, даже после того, как Микки завязал с «работой» и, считай, остался без прикрытия влиятельных паханов, его по старой памяти не трогали. Он сам себе теперь был пахан. Он перестал заниматься бессмысленным самобичеванием и был просто одержим стремлением доказать не то Иену, не то самому себе, что он пусть и отморозок, но не совсем ещё конченый. Он въёбывал в тюремном цеху, как ломовая лошадь, днём и занимался чем-то вроде учёбы вечерами, и у него не оставалось ни сил, ни времени думать обо всём остальном.

Летели дни, недели, месяцы. Микки всё реже вспоминал Иена Галлагера и спустя почти год после последнего разговора через стекло даже не надеялся, что тот появится снова.

Поэтому их третье свидание оказалось для него полной неожиданностью.

Микки зашёл в переполненный зал, оглядываясь по сторонам и ожидая увидеть Светлану или Игги, но вместо них в самом конце зала он приметил рыжую макушку. У него перехватило дыхание.

Ему пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не развернуться и сказать охране, чтоб отвели его обратно в камеру. Может, это не Иен — за спиной амбала, сидящего перед соседним окном, плохо видно дальний угол. Может, это кто-то другой такой же рыжий ждёт кого-то другого, а Свету или кого-то из братьев он просто не заметил сразу.

Медленно приближаясь к тому окну, он проморгался ещё раз.

Нет, всё-таки он.

Грубые слова тут же завертелись на языке, и Микки уже представлял, как он холодно выскажет Галлагеру в лицо свою обиду, мучившую его на протяжении многих месяцев. Он вспомнил свои метания-гадания в сизо и время, когда он был готов волком выть после того, как рыжий гандон даже не удосужился нормально объясниться. Ему уже всё равно, сколько там между ними было стен, деликатничать Микки не собирался — пусть говорит то, то хотел сказать и проваливает к чёрту. Наверное.

Или нет.

Нет.

Что-то было не так.

Волна негодования, захлестнувшая его в первые секунды, мгновенно схлынула, как только он сел напротив и разглядел его получше. С Иеном было явно что-то не то. Он дико осунулся, весь усох, опустился в фигуре, и Микки видел перед собой не человека, а тень с тощей, бледной физиономией — настолько бледной, что синюшные круги под глазами он едва ли не принял за фингалы. Давно не стриженые волосы слипшимися прядями спадали на лоб, пересечённый двумя глубокими морщинами. Нос и подбородок сильно выделялись на худом лице, и кожа так неестественно обтягивала резко выступающие скулы, что Иен походил на саму смерть в её лучшие годы.

Он встрепенулся и поднял голову сразу же, как только Микки подошёл и уселся перед ним. Он уже держал трубку у головы. От природы огромные глаза на сильно спавшем лице казались ещё больше, и что обескуражило Микки сразу же — Иен несколько секунд смотрел на него, как побитая собака, чуть заметно шевеля губами и изредка моргая. Это было что-то из ряда фантастики — видеть, как Иен, близко придвинувшись к стеклу, сидит напротив и жалкими, сумасшедшими глазами жадно впивается в его лицо, даже не пытаясь отвернуться. Микки вспомнил, как иногда ему снились эти прекрасные зелёные глаза с синим ободком вокруг зрачка, и шумно сглотнул, потянувшись к трубке.

— Привет, Мик.

Микки слышит этот хриплый, сломленный голос, и все циничные слова моментально растворяются на его языке; злость как рукой снимает, и вот ему уже кажется, что обида его — глупая, ненужная, неважная. Иен здесь, и это главное; Микки ждёт, что он скажет дальше, но за приветствием не последовало ничего. Ни извинения, ни оправдания, ни объяснения по поводу того, где он, блядь, шатался весь этот год и почему выглядел как мертвец. Его губы всё так же странно подёргивались, и он продолжал разглядывать лицо Микки, будто выискивая что-то в его чертах мутным, чуть расфокусированным взглядом.

И вдруг Микки понял, почему он ничего не говорит в этот раз.

Сначала, когда они только начинали трахаться, за двоих решал Микки — время, место, раком или лицом к лицу; всё было так, как óн хотел. При взгляде со стороны можно было подумать, что Иен под него прогибался, но на самом деле всё было не так просто. Галлагер умел манипулировать и успешно пользовался этим. Пришло время, когда он захотел чего-то более интимного, чем простые ненапряжные отношения, и понеслось: «он хотя бы не боится меня целовать», «мы с Недом просто трахаемся, как ты с Энджи» и так далее. Сильно Иен никогда не давил, но, тем не менее, довольно быстро добивался своего. Позже на тренинге по подавлению гнева Микки узнал, что это называется пассивно-агрессивным поведением, в общем, какая-то заумная психологическая штука, которую используют, чтобы получить желаемое, провоцируя оппонента на определённые действия.

Всё резко изменилось после того, как Микки женился на Светлане. Иен сбежал, потом вернулся и начал прямо диктовать свои условия. Не хочешь отсасывать — расходимся. Не хочешь быть настоящей парой — до свидания. Мы перестанем скрываться ото всех, иначе — всё. Микки агрился, бесился, но шёл на уступки — а чё делать? Батя поорал-поорал, кулаками помахал, да и отправился в каталажку, зато рыжий теперь был доволен.

А сейчас они сидят здесь друг напротив друг друга, и Микки понимает, что расстановка сил опять изменилась в его пользу. Иен не просто так молчал — он ждал, пока Микки скажет что-нибудь и задаст тон всему разговору. Ждал, пока óн решит, как должны пройти эти десять или сколько там им отведено минут. Раньше и в другой ситуации это потешило бы Миккино самолюбие, но сейчас он понимал, что радоваться-то нечему. Может, потому они и расстались, что вечно кто-то из них боялся разозлить другого неправильным словом или поступком.

Пока Микки соображал, чё бы сказать, судорожно перебирая в голове варианты, молчание становилось всё более неловким. Микки сначала хотел спросить, что случилось и всё ли нормально с ним сейчас, но передумал. Такие вопросы задают близкие люди, а у них теперь всё довольно мутно и хер знает, кто они теперь друг другу.

— Выглядишь ты пиздец, Галлагер.

Иен сморгнул, приоткрыв рот, но не отвернулся.

— Да, я, это… Да, извини.

И всё? Микки подумал, что маниакальный период биполярки был не таким уж и ужасным. Иен не затыкался, речь сбивчивым потоком пёрла из него сутками подряд, но он говорил, а сейчас вот сидит со стеклянными глазами, и догадывайся сам, что значит это «да, извини».

— Дак чё случилось-то?

— Это… долгая история. — Иен качнул головой, проводя рукой по волосам. — Я не очень хочу сейчас говорить о себе, если ты не против, потому что в последние дни я только и делаю, что говорю о себе, и в покое меня ещё долго не оставят, короче… — он замялся, прикрыв глаза на секунду и вздыхая. — Как ты тут?

— Не знаю. Тюрьма есть тюрьма.

Иен опять заморгал, неопределённо кивая, и Микки чертыхнулся про себя, испытывая укол совести. Галлагер пришёл поговорить — сидит напротив, смотрит ему в глаза, ждёт, а у него словно язык к гортани прилип. Он чувствовал, как уходят секунды — время не резиновое, и их встреча грозила завершиться в любой момент, вот только Микки боялся говорить обо всём этом — о том, о чём действительно нужно было поговорить. Он редко выражал свои чувства словами, а выражая, тушевался и робел; в результате слова выходили нескладные, неловкие, и Иен опять мог что-то неправильно понять и уйти и не вернуться потом вовсе. Да и в конце концов, за время тюремного свидания вряд ли кто успел бы выяснить отношения до конца.

И Микки сказал первое, что пришло в голову. Просто так, просто для того, чтобы о чём-нибудь поговорить.

— Я завязал со Светланой. Ну, с заказами.

Иен улыбнулся, и у Микки внутри что-то сжалось при виде его улыбки — он сам чуть не расплылся, но вовремя остановил себя и продолжил:

— Очкую теперь. Сам знаешь, какая у нас тут репутация, — он покосился на кряжистого охранника у входа. — Один раз чуть не попался — кореш, сука, сдал надзирателю из шестой, тот попёрся за мной в душевую. Еле затолкал заточку в слив, потом пришёл и думаю — в пизду это всё. Спят и видят, суки, как бы наших до пенсии здесь продержать. Дрочат, наверное, на сморщенных виагроидов, — Микки смутился, заметив, что Иен продолжает с улыбкой на лице разглядывать его. — Но я начал отрабатываться на промзоне, так что планирую как-нибудь пораньше выйти. Может, у тебя даже встанет на мою старую жопёнку, и ты захочешь обратно сойтись, — он игриво вскинул бровь.

Иен фыркнул и обнажил зубы в улыбке; его глаза теперь выглядели чуть живее. Казалось, он был приятно удивлён этой пошлой шуткой, и Микки невольно улыбнулся тоже. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы снова придать лицу нейтральное выражение.

— Это хорошо, Мик. Хорошо, что ты перестал. Это не твоя стезя. Твоя семья такая, но ты — нет.

«Видимо, хуёво ты меня знаешь», — подумал Микки, но вслух ничего не сказал. Навряд ли кто-нибудь знал его лучше, чем Иен Галлагер. Может быть, он и прав. Наверное.

— Я книжку тут дочитал на днях. Слышал когда-нибудь про «Великого Гэтсби»?

— Конечно, слышал, — засмеялся Иен. — В десятом классе проходили. У нас была строгая, но очень крутая училка по литературе. Домашку я у неё всегда делал. Только по её предметам и шёл на четвёрки, — усмехнулся он с толикой грусти. — Так ты за ум взялся, значит?

— Ага. Только рожу в следующий раз сделай попроще, а то, я смотрю, ты как-то прихуел с того, что я просто за книгу сел, — огрызнулся Микки.

— Нет, я… Нет, Мик, я хотел сказать, что это здорово… Извини. — пробормотал Иен, смутившись и почесав затылок. — Ну и как тебе Гэтсби, понравилось?

— Ну да, вроде. Правда, сложные места заебался перечитывать по нескольку раз, — проурчал Микки, шмыгая. — Знаешь, где философия, рассуждения и вся херня. Но вообще — норм, смысл вроде понял. Даже на мысли навело, ну типа, сравнил себя с ним немного. Что есть у тебя деньги, что их нет — люди с Норд Сайда всё равно будут относиться к тебе, как к говну.

— Как говорится, можно вытащить человека из Саус Сайда, но Саус Сайд из человека — никогда, так? — усмехнулся Иен, и в усмешке этой Микки услышал непонятную горечь. — Как будто клеймо на тебе с рождения. Люди просто смотрят на тебя и сразу же определяют, что ты мусор…

— Иен, у тебя всё нормально? — наконец оборвал его Микки, не в силах сдержаться больше под этот бред, который начал нести его бывший парень. — Я серьёзно. Чё с тобой такое? Ты лекарства принимаешь? Не в обиду, но ты реально на ёбаного кощея похож, ты вообще ешь чё-нибудь?

Иен, сморгнув, отвёл глаза и потупился, наверное, в первый раз за время этого разговора.

— Я опять проебался. Я не знаю, как так получилось, моча ударила в голову и в общем, меня опять понесло, и… Я сделал кое-что. Кое-что плохое, но это уже… Короче, сейчас всё нормально. Сейчас я на таблетках. — Вдруг его левая рука странно затряслась, и он быстро убрал её под столешницу. Микки нахмурился и открыл было рот, но Иен продолжил:

— Просто решил прийти и дать тебе знать, что всё нормально. Чтобы ты не думал…

— Думал что? Ты целый год не появлялся, Светлана говорила, что работаешь с утра до ночи и пиздец какой занятой, так о чём мне нужно было думать?

— Нет, Мик, просто она могла рассказать тебе про… — Иен прервался на полуслове и судорожно вздохнул. Незаконченная мысль так и осталась незаконченной. — В общем, со мной всё хорошо. И я рад, что ты… что с тобой тоже, ну, всё хорошо.

Между ними опять повисла тишина. Иен вздыхал и, видимо, собирался с мыслями, чтобы ещё что-то сказать, и Микки, видя это, терпеливо ждал.

— Я не буду… Не смогу… Бля, короче, — сбивчиво начал Галлагер, — так получилось, что я сейчас живу у Липа в общаге. Временно. Сейчас у него пары и домой он не придёт, но он скачал спутниковую следилку мне в телефон, чтобы в любой момент узнать, где я. Телефон пришлось в общаге оставить, потому что он не хочет, чтобы я приезжал сюда, — тараторил Иен, и Микки молча охреневал, силясь понять, о чём говорит Галлагер, — а я просто устал с ним ссориться. Я не знаю, когда у меня снова получится выбраться к тебе…

— Да ёб твою налево, ты объяснишь в конце концов, чё происходит-то?— Микки начал выходить из себя от таких новостей. Липа он никогда не жаловал, тот понтовался много. Мало того, что пиздобол, так ещё и мудак, оказывается. — С хуя ли он запрещает…

— Тебе же можно тут письма получать, да? — осторожно перебил его Иен, и выражение робкой надежды в его голосе мгновенно затушило закипавшую в Микки злость. — В смысле, бумажные.

— Оу, ну да, — произнёс Микки после небольшой паузы, смягчаясь в лице. — Игги присылал как-то раз — парню одному надо было тут кое-что передать. По три ошибки в словах из четырёх букв. Еле прочитал, блять, чуть глаза себе не сломал. Истинный Милкович.

— Ну я надеюсь, что у тебя, как у Милковича, который постигает Фицджеральда, не так всё плохо, — хохотнул Иен, и Микки поджал губы в саркастическом жесте. — Давай я буду писать, хочешь? Просто в последнее время столько ерунды лезет в голову, и я начал сливать её на бумагу, чтоб мозги иногда разгружать. Я тебя не заставляю… Просто подумал, что будет неплохо, если… Если мы будем переписываться. Ну, если ты согласен. Если не хочешь, я отстану, а то мне уже кажется, что это слишком по-гейски…

— Не-не, чел, всё нормально, пиши, —  ответил Микки, изо всех сил пытаясь подавить дрожь в голосе и не выдать своего щенячьего восторга от этой затеи. — В тюрьме ж скука смертная, так что это ты хорошо придумал. Можешь ещё порисовать там что-нибудь этакое, а то тут дрочить не на что.

Иен снова прыснул, мотнув головой. Они замолчали, смотря друг на друга через заляпанное стекло, и Микки подумал, что было бы неплохо, если бы он мог читать мысли по глазам. 

Ведь что-то случилось. Что-то такое, о чём говорить Иен пока был не готов.

— Мик, прости меня, — прошептал он. — За всё. Я поступил с тобой как говно последнее. Я не понимал, что творю, — его прекрасные, измученные глаза застилали слёзы, Микки заметил это, и у него тоже что-то защипало под нижним веком. Он отвёл взгляд. — Прошло какое-то время, пока лекарства дали эффект, и я как будто… Знаешь, как будто прозрел и увидел, сколько же хуеты я наделал...

— Ладно, — коротко ответил Микки. Может, он и не понимал, каково жить с биполярным расстройством, зато знал, как тяжело просить прощения. Он вот так не мог. 

С самого начала Микки боялся проявлять нежность к Галлагеру, на корню пресекая все попытки Иена изойти на романтику в отношениях с ним. Когда Иен, натягивая штаны в подсобке магазина и глупо улыбаясь, бросал долгий взгляд из-под ресниц и отпускал двусмысленный намёк на что-то большее, перед Микки всплывал образ разъярённого папаши, и он тут же напрягался и застывал на секунду, будто в нерешительности, а потом резко выплёвывал скотские ругательства и бежал прочь. Иен не заслуживал этого, и Микки давно думал, что должен извиниться за то, что был таким трусом. Раньше он не верил во всю эту сопливую чушь, проблемы решал кулаками и вот только недавно осознал, какую боль, оказывается, можно причинить грубым словом. Разбитый в кровь нос не сравнить с разбитым в ебеня сердцем, теперь он знал это не понаслышке, но что-то всё равно вставало у него комом в горле, когда он хотел попросить прощения. Да и давно это было, ещё до каминг-аута.

А вот Иен всегда находил слова сожаления, когда был неправ, и в этот раз тоже пришёл с повинной. Пришёл, извинился и слава богу — без дешёвых драм и всякого такого лишнего. Микки вполне достаточно было этих простых слов, но Иен, видимо, так не считал. Может быть, потому, что Микки в ответ сказал только «ладно» и больше ничего, и Галлагер это неправильно понял.

— Прости меня, пожалуйста, Мик, — снова начал Иен. Нервно выдохнув, он вытянул руку к перегородке, которая сейчас так несправедливо разделяла их, и начал карябать пальцами царапины на стекле. — Я бы никогда…

— Я понял, Иен. Слушай, нам необязательно сейчас об этом разговаривать, — отрезал Микки. Времени оставалось немного, и сирена, оповещавшая о конце визитов, могла заорать в любую секунду. Да и вообще, такие разговоры — нервотрёпка сплошная, вздохи-охи, блять, слёзы непрошеные; скажешь что-нибудь не так — лишние пять минут потратишь на объяснения и всю херню, поэтому — не сейчас. — Просто, это, давай писать письма или чё ты там хотел. И если сможешь как-нибудь на несколько часов слинять сюда от своего злоебучего брата, то будет круто.

Иен тепло улыбнулся в ответ.

— Мыло не роняй.

Они попрощались, и обратно Микки не шёл, а на крыльях летел. Ему стало так легко, будто гора с плеч свалилась, и, наверное, он выглядел чересчур охуевшим, потому что охранник, отпиравший дверь в коридор, посмотрел на него, как на полоумного. Пусть всё было не так уж и замечательно, ведь видок у Иена был ещё тот, и он определённо чего-то недоговаривал, пусть в глубине души Микки до сих пор на него злился, однако лучше так, чем если бы он совсем не приехал. Микки не понимал, как он вообще дожил до этого дня.

С тех пор они начали переписываться. Письма были совершенно обычные. Иен писал ему, что почитать, жаловался на Липа и на то, что хипстеры засрали район своими стройками и вообще заебали тут ходить. Микки писал ему в ответ, что литературные предпочтения у него — говно, хотя большая часть из того, что советовал Иен, ему нравилась, а хипстеров надо сжечь вместе с домами, и ещё писал всякий треш про конченых зэков с соседних камер. Иногда Иен туманно упоминал про лечение, про какую-то реабилитацию. Иногда Микки случайно проговаривался про свою многострадальную подготовку к экзаменам.

Прошёл почти год. На их четвёртом свидании не произошло ничего особенного. Иен выглядел гораздо лучше, чем в прошлый раз, а вот Микки умудрился заработать фингал на пол-лица: один из его братьев связался с нациками, а тех, как известно, особенно прёт на славянские фамилии, вот и Микки попал под раздачу. Один в глаз засветил, а другой, который с кастетом был, зарядил ему в челюсть несколько раз, и Микки сидел перед Иеном весь распухший и в фиолетовых подтёках. Когда тот попытался узнать, что случилось, Микки только отмахнулся, мол, обычное дело, и Иен больше не пытал его, только обеспокоенно поглядывал во время их разговора. Микки топорно выёживался насчёт ремарковских девушек, Иен снисходительно соглашался с ним, фыркая время от времени, потом они обсуждали общих знакомых, соседей по району, и, в общем-то, разговор этот был совершенно будничный. Тем не менее, он был действительно счастлив видеть, что у Иена, кажется, всё наладилось — он больше не дёргался без конца, набрал вес и, по-видимому, высыпался. В тот день Микки лёг спать со спокойной душой.

В пятый раз Иен пришёл из-за Мэнди. Минул ещё один год. Микки, не получив привычного письма в начале месяца, догадался, что Иен скоро навестит его.

Так и получилось — не прошло и трёх дней, как и громкоговоритель в их блоке громко возвестил: «Милкович, на выход», и он послушно слез с койки и под завистливые взгляды соседей отправился в коридор.

Когда Микки уселся перед Иеном и заметил на себе глубокомысленный взгляд, его охватила тревога. Он весь напружинился, выпрямился и быстро выдавил:

— Случилось чё?

— Нет, всё хорошо, — заверил его Иен, продолжая всем своим видом сохранять какую-то загадочность, которая откровенно пугала Микки. — Мне просто нужно кое-что тебе рассказать.

Ну ёб твою мать, не хватало только сейчас сидеть и слушать прощальную историю про то, как Иен встретил новую любовь и больше не приедет. У них был договор: не рассказывать через трубку о том, о чём тяжело рассказывать — раз, и два — не морочить друг другу головы насчёт будущего, оставаясь друзьями при любом раскладе. Восемь лет — действительно большой срок, а ебаться хочется — Микки это понимал, и поэтому более или менее спокойно мирился с подозрениями, что Иен на воле встречается с другими. Но вот с тем, что он кинет его насовсем, окунувшись в новые отношения и перестав выходить на связь, Микки мириться не хотел.

— Слушай, Галлагер, если ты собираешься…

— Это насчёт Мэнди.

Вот уж не было печали. О Мэнди уже давным-давно не было слышно, и мысли о ней наводили на Микки смутную тревогу. Кошмарные сны, где сестра валяется в какой-то халупе с задранной юбкой и с ножом в груди, снились ему с такой же периодичностью, как и сны, в которых Иен целует красивого мужика, садится к нему в бэнтли и сваливает в закат, показав Милковичу средний палец.

— С ней всё отлично, не переживай, — сказал Иен. — Она добавила Липа на Фэйсбуке, и мы втроём списались. Живёт во Флориде с парнем, и у них есть дочка, представляешь? Дочка! Не думаю, что они планировали её, но Мэнди выглядит пиздец какой счастливой. Девочку Бэтти назвала. Такая сентиментальная стала, аж разревелась, когда увидела меня по скайпу. Парень неплохо зарабатывает, они недавно купили свой дом. Бегала с ноутом по комнатам, короче, устроила мне экскурсию, — тараторил Иен с выражением неподдельного энтузиазма. — Далеко не пентхаус, конечно, но…

— Воу, воу, помедленнее, — оторопело заморгал Микки, поднимая свободную ладонь кверху. — Подожди. У Мэнди есть ребёнок? И дом во Флориде?.. У нашей Мэнди?

— Да! — Иен расплылся в улыбке, в экзальтации подпрыгнув на месте и хлопнув рукой по столешнице. — У нашей Мэнди! Я сам прибалдел. Она не знала, что ты в тюрьме, расстроилась, привет тебе передала. Сказала, что попробует отпроситься с работы и навестить…

— Нет, — Микки в отрицательном жесте покачал головой. — Ради меня пусть не приезжает, окей? У неё только-только жизнь нормально развернулась, нечего ей тут делать.

— Она просто хочет увидеться…

— Нет, Иен, — Микки сказал, как отрезал. — Не знаешь её, что ли? У неё куча бывших дружков здесь, да и мудобрат твой тоже, в конце концов. Даже если на три дня приедет, успеет наделать делов, и не дай бог её обратно засосёт в эту дыру. Поговори с ней, скажи ей прямо. Она сама должна это понимать.

Шестая, затем и седьмая встречи прошли обычно. Что в письмах, что при встрече через стекло они беседовали не как бывшие любовники, а как старые друзья, без всяких мусей-пусей, «я скучашки» и такого всего; Микки не знал, что на этот счёт думал Иен, но, по крайней мере, Галлагер не начинал разговора, который, в конце концов, должен был произойти. Сам он, заходя в зал для свиданий, думал: «ну вот, сейчас, с ходу начну эту тему и…», но как только он примечал рыжую моську, садился напротив и снимал трубку, все подготовленные слова вылетали у Микки из головы. Они начинали болтать о каких-то пустяках, и Иен так мило и так искренне смеялся, что Микки каждый раз откладывал на потом серьёзный разговор. Нравится ли он Иену до сих пор в этом смысле, или же тот просто из жалости заставляет себя писать письма и навещать, Микки не знал; следовательно, он даже предположить не мог, до чего они могут договориться за эти пятнадцать минут. Худой мир лучше доброй ссоры, поэтому пусть лучше всё остаётся как есть — вот так он думал.

В восьмой раз Иен приехал с Евом. За два года, что Микки не видел мелкого, тот вымахал и Иену доходил до пупа; его волосы сильно потемнели, и он стал ещё больше похож на Милковича. Евгений, к удивлению Микки, его сразу же узнал. Глядя в живые голубые глаза своего сына, Микки со стыдом вспомнил, как поначалу отрицал своё отцовство. Сколько времени прошло с тех пор! Воспоминания захлестнули его, он разволновался и судорожно выдохнул, борясь с подступившими к горлу слезами. Евгений, нетерпеливо ёрзая на стуле, взял трубку своей маленькой, короткопалой ручонкой, и Микки поспешил сделать то же самое.

— Здарова, малой, — проскрипел он, разглядывая ребёнка и изо всех сил стараясь не разреветься. — Давно не виделись. Ты подрос.

— А ты — нет, — захихикал Ев, и хитрая ухмылка заиграла на его лице, обнажая мелкие молочные зубики. — Мама говорила, что ростом я не в тебя пойду. Ты с ноготок мужичок, а я буду мужичком повыше. Я буду высоким, как дядя Стёпа.

Иен, который стоял за Евом и держал руку на его плече, захохотал во весь голос. Микки вскинул брови и с деланным недовольством показал фак довольному засранцу-Галлагеру, всё же не удержавшись от улыбки. Евгений начал щебетать что-то про школу, про учителей и про своих одноклассников, и Микки сидел и охуевал от того, насколько же интересно ему было всё это слушать. Сын, которого он едва ли воспитывал, совершенно его не боялся и со всей искренностью делился с ним событиями своей маленькой жизни. Микки был на пределе, и когда Ев что-то спросил, обратившись к нему «папа», он не выдержал и начал вытирать глаза.

Иен нагнулся к мальчику, и в трубке прозвучал его отдалённый шёпот: «Окей, воробушек, дашь мне поговорить с папой?» Ев кивнул и уступил стул Иену. «Стой рядом со мной, хорошо? Держись за меня», — услышал Микки после того, как Галлагер взял трубку со стола, другой рукой поправляя мелкому капюшончик.

— Ну что, «с ноготок мужичок», затроллил тебя сынуля? — подъебнул его Иен.

— Пшёл в жопу, Галлагер, - рыкнул Микки, обнажая зубы в ухмылке. — Чудной малый. Кому скажешь, что мой - не поверят.

Иен засмеялся, глянув на Ева, который послушно держался за его локоть и с любопытством разглядывал людей вокруг, сидевших напротив арестантов по своим местам вдоль зала.

— Ты не такой уж плохой отец, Мик.

Микки округлил глаза.

— Окей, например, я сижу в тюрьме с тех пор, как ему исполнилось два. Не то что бы отец года, согласись.

— Светлана читает ему твои письма. Он знает, что ты любишь его.

— Кто такой вообще дядя Стёпа? 

— По-моему, персонаж из русской книжки для детей. Книжки она ему тоже читает, как видишь, - сказал Иен. -  Она никогда не пыталась очернить тебя в его глазах. Ну, про рост не считается. — хохотнул он, и Микки едва удержался, чтобы не вскинуть снова средний палец. — Так что, можно сказать, Еву довольно повезло с матерью.

Микки в ответ только повёл плечом и чуть заметно кивнул. Чё-то не очень верится.

— Ты с адвокатом разговаривал? — спросил Иен. — Выпустят тебя пораньше или как?

— Наверное, — коротко ответил Микки, и Иен больше не допытывался. Иен, навещая его в тюрьме, вообще никогда ни до чего не допытывался, и Микки это дико бесило. Срок был на исходе — остался год, и Микки не знал, то ли радоваться, то ли чё, потому что они до сих пор толком не выяснили отношения. У Иена язык к нужному месту подвешен, ему же гораздо легче толкнуть эту тему, а он, сука, только кивает и начинает трындеть о чём-нибудь другом. Нужен ли он ему до сих пор? Если да, почему не говорит об этом? Если нет, почему тогда приходит?

Впрочем, эта неясность уже не так пугала его, как раньше. Он вообще ко многим вещам начал гораздо проще относиться. Вот перед ним Иен с Евом, счастливые, целые и невредимые. Просто видеть и знать, что с ними всё хорошо, уже вдохновляло его жить дальше. Самые затаённые страхи и сомнения восьмилетней давности уходили прочь, и Микки был уверен, что в этой жизни он может справиться с чем угодно — вот только выйдет на волю. Совсем чуть-чуть осталось.

— Светлана передаёт тебе привет, — сказал Иен. — Ждёт нас на улице. На входе ощупывают порядком, чуть ли не в жопу готовы заглянуть, а ей рожать скоро, сам понимаешь. Они приехали с няней, а, кстати, да — у Ева няня есть, прикинь? Настоящая, блин, няня! Ну, я имею в виду, они ей реально платят и всё такое.

— В смысле? — Микки остолбенел от такого количества новой информации. Какая няня? Какое ещё рожать? — Она чё, опять свою матку в аренду сдала, что ли?

— Она тебе не говорила? — удивился Иен.

— Чего не говорила?

— Наверное, побоялась сглазить, — усмехнулся Галлагер. — Она замуж недавно вышла, и они сейчас…

— А, вот оно как, — фыркнул Микки, тряхнув головой. — Я-то думал, чё это она развестись решила. Документы принесли, я подписал, где нужно было. Даже не подумал, что у неё, оказывается, кто-то есть.

— Ревнуешь, поди? — гоготнул Иен. Микки посмотрел на него, как на дебила.

— Слушай, ты его видел? Нормальный хоть мужик-то? А то вдруг он Ева…

— Я его знаю, — успокоил его Иен. — Не парься, он клёвый и при деньгах. Занимается сетью магазинов, ну нормальных таких магазинов, а не как Кэш&Грэб. Да и Света не пошла бы за него, если бы тот плохо относился к Еву. Она разбирается в мужчинах.

— Ну не знаю, чувак. Было время, когда она с моим отцом…

— Светлана больше не шлюха, Мик, — твёрдо сказал Иен. — Ей через многое пришлось пройти, и сейчас она хочет, чтобы у Ева жизнь сложилась лучше, чем у всех нас. Она повзрослела.

— Господи, ладно, Галлагер, — прервал его Микки. — Она повзрослела, я понял. Мы все повзрослели и поумнели. — добавил он после небольшой паузы.

Иен тепло улыбнулся в ответ.

— Да, — согласился он, мягко притянув к себе Ева. — Ты прав, Мик.

Евгений, положив голову на плечо Иену, лукаво посмотрел на Микки, затем поднял глазёнки кверху на Иена. Тот поцеловал мальчика в волосы, и Ев, растянув ротик в искрящейся улыбке, снова перевёл взгляд на отца. Иен последовал его примеру.

Тогда Микки Милковичу впервые за несколько лет показалось, что он ожил.

Сердце его трепетало, колотилось так, что, казалось, сейчас вырвется из груди и разнесёт к чертям это стекло, так некстати сейчас разделяющее их. Все проблемы ушли далеко-далеко, остались только они трое и эти ненавистные преграды — стёкла, решётки, замки, бугаи-охранники. А ведь как было бы здорово обнять сына, посадить его к себе на плечи и пройтись вот так на свежем воздухе. Как было бы классно, если бы он прямо сейчас мог запустить пальцы в мягкие рыжие пряди…

— Когда я выйду, может, сгоняем поужинать куда-нибудь? — выпалил Микки. Сказал и тут же пожалел об этом, потому что прозвучало, как приглашение на свидание.

Ну бля! Чем думать надо, прежде чем спрашивать такое? «Хуем, вот чем», — выругал себя Милкович в следующую же секунду. Блистательный Галлагер стопудово встречается с кем-то, и Микки невольно сравнил себя с четырнадцатилетними фанючками, которые текут с поп-звёзд и с визгами разводят их на фотачку и афтограв.

— За жизнь попиздим, пивка бахнем, — в попытке сохранить остатки достоинства добавил он, неловко почёсывая бровь и кусая губы. — Так, просто.

Иен, внимательно посмотрев Микки в глаза и прищурившись, медленно растянул физиономию в заразительной улыбке. Как бы тот ни пытался подавить ликование, не улыбнуться в ответ он всё-таки не смог.

— Конечно, сгоняем, Мик, — в его глазах заиграли тёплые искорки. — Я сам хотел предложить.

— Отлично, платишь ты, — выдохнул Микки, снова напуская на себя показную холодность и отводя глаза. — Кормёжка здесь отстой, чизбургер хочу. Столько лет не ел нормально.

Иен закивал, смеясь…

После того последнего разговора в тюрьме Микки шёл обратно в камеру в полной уверенности в том, что всё будет хорошо. Всё будет хорошо — они забудут всё плохое, и неважно, что ещё им грядёт пережить в будущем, потому что… Ну… Они хотя бы друзьями могут быть, верно? Всё было как нельзя лучше тогда, и Микки спокойно ходил на встречи с адвокатом, отсчитывая дни в предвкушении скорой встречи, и, можно сказать, был даже счастлив.

До поры до времени.

Потому что другая встреча, неожиданная, гадкая встреча, разрушившая в пух и прах его уверенность в Иене, наступила гораздо раньше.

Микки плохо помнил тот день.

Прошло, наверное, месяца три с последнего свидания с Иеном и Евом. Как всегда по пятницам после работ, их под конвоем отправили на дальняк — мыться. Внезапно в шагающей строем толпе он приметил знакомых. Несколько подельников его отца, которых он в лицо знал, наверное, лет с десяти, переглядывались между собой. В душевой ему показалось, что один из них странно покосился на него, но Микки не придал этому значения.

Он помнил, как повернул заржавелый крантик, и чуть тёплая струйка полилась ему на голову и грудь, смешиваясь с пеной вонючего казённого мыла. Ещё помнил острую боль под рёбрами. Помни, как судорожно открывал рот и не слышал своего крика, и как вся его нелепая, никчёмная жизнь в несколько секунд пролетела перед глазами: захлёбывающаяся в блевотине мать — второй удар, сестра с фиолетовым месивом вместо лица — третий, задорные чертята в глазах маленького сына — четвёртый, полубезумная страсть в огромных зелёных глазах и россыпь веснушек на физиономии, искажённой удовольствием — пятый.

И всё.

Только несколько ярких молний напоследок пронеслось у него перед глазами, прежде чем он провалился в темноту.

…Их было не пять, а восемь. Восемь ножевых. Опять эта сраная восьмёрка, будь она неладна.

Он лежал, скрючившись, на больничной кровати, вперив тусклый взгляд в никуда и изредка моргая. Он не чувствовал ни ног, ни рук, а прошитое брюхо каждый час перед новой дозой транквилизаторов ныло так, словно его трактором переезжали несколько раз подряд. Игги у него уже был, скоро Иен должен был прийти, и Микки терпел.

Терпел и ждал.

Стискивал зубы, когда медсёстры переворачивали его к окну и обратно, и ждал. Плакал от невыносимой боли, кусал подушку и ждал. Ему не привыкать, он семь лет только и делал, что ждал, так чего бы не подождать теперь? Скоро, скоро он придёт; неделя прошла, вторая, третья — Микки уже садился на постели и самостоятельно хлебал больничную жижу, придерживаясь за спинку кровати нетвёрдой от постоянных уколов рукой. Надежда на то, что вместо врачихи в палату зайдёт Галлагер, неумолимо испарялась с каждым днём.

Спустя месяц Микки стоял в очереди за документами, бросал взгляд на рождественские гирлянды, в потёмках раннего декабрьского утра освещавшие больничный холл, и с горечью, переполнявшей его исстрадавшееся сердце, думал о том, какой же он всё-таки наивный дурак.

Ведь Иен так и не пришёл.

<center>***</center>

— Знаешь, на самом деле мы очень долго пытались к нему подобраться. — Дебби заговорила первая с тех пор, как они сели в метро. Микки, чуть вздрогнув от неожиданности и оторвавшись от своих воспоминаний, переключился на неё. Она задумчиво смотрела в окно вагона и, больше ничего не говоря, постукивала пальцами по белым картонным коробкам на коленях.

— В смысле? — он понял, о ком говорит Дебби, и ему стало интересно, что именно она имеет в виду.

Дебби повернулась к нему. Микки видел, что она явно была настроена рассказать что-то про Иена.

— Понимаешь, он так себя вёл… — она вздыхает и переводит взгляд с него на людей вокруг и обратно. — Я думаю, ему просто надоело, что мы постоянно беспокоимся о нём. Спросишь его, как он себя чувствует, или про таблетки, а он крысится сразу же и психует. Да что там таблетки — вообще на любой вопрос огрызался, повторял, чтобы отстали от него.

Микки слушал её, опустив глаза и изредка облизывая пересохшие губы.

— А дальше что было? — тихо спросил он, когда Дебби замолчала.

— А дальше… Я думаю, он уже тогда собирался… Он знал… — она снова сделала паузу и глубоко вздохнула, царапнув ногтем коробку. — В общем, он знал, что может случиться что-то плохое, как с нашей мамой, — уклончиво заключает она. — Мама всегда в депрессии говорила, что нам будет лучше без неё. Она уходила, и нам было действительно лучше без неё. Иен думал, что и без него нам тоже будет лучше. Дурак, — добавляет она, качая головой. На глаза ей навернулись слёзы, и брови у Микки медленно ползут вверх.

— Слушай, лисяш, хватит ходить вокруг да около, — говорит Микки. Сраные Галлагеры вечно чего-то не договаривают. — Чё произошло-то тогда, я так и не понял?

Дебби внимательно смотрит ему в глаза несколько секунд, затем утыкается взглядом себе в коленки. Она заметно нервничает, и её нервное состояние передаётся Микки, заставляя его вспомнить о последней, выкуренной только что пачке в переулке за магазинами.

— Если честно, Микки, я не должна была тебе ничего говорить, — тихо произнесла она и тут же спохватилась, — нет, точнее, не я должна рассказать тебе об этом. Я просто хочу, чтобы ты понял, почему Лип так поступил, — она многозначительно выделила это почему, снова подняв глаза, и Микки нетерпеливо вздохнул, мотнув головой. — Он всегда хочет сделать, как лучше для Иена, но его понятия о лучшем не всегда соответствуют объективной действительности. Вот и получается, что иногда он ведёт себя, как мудила. Ты имеешь полное право злиться на него. Только для Иена нужно придумать что-то другое, потому что если мы скажем, что это Лип учудил, они опять разосрутся. Короче, — Дебби поняла, что отвлеклась от темы, — просто пойми, что Лип очень переживает за него, он ведь мог умереть тогда...

— Стопэ, блять, какое умереть? Из-за чего умереть? — на весь вагон воскликнул Микки, и остальные пассажиры, отрываясь от смартфонов и газет, начали недовольно оглядываться на них.

— …лять. — шепчет Дебби, отворачиваясь обратно к окну. — Всё, просто забудь.

— Ага, щас. Так не пойдёт. Давай выкладывай, — Микки полностью разворачивается к ней и пытается заглянуть ей в лицо. Он вспомнил, как Галлагеры трещали ему о последствиях, которые могут наступить, если не обратиться в больницу, вспомнил их третье свидание и это неопределённое «я опять проебался… моча ударила в голову…я сделал кое-что».

Кусочки паззла в его голове начали складываться в чёткую картинку. Микки почти догадался, что конкретно Дебби «не должна рассказывать». Его затрясло.

— Он сбежал куда-то?

Дебби ничего не отвечает.

— Он, что… что-то с собой сделал?

— Господи, да ты понимаешь, что мне хана, если Иен узнает, что я тебе рассказала? И так уже наговорила лишнего. — Слёзы катятся по её щекам, она несколько раз громко всхлипывает, и люди вокруг уже не таясь на них пялятся. Думают, наверное, что он хуйло какое-то, сидит тут и доканывает бедную девушку.

— Ладно, ладно, всё, — выдыхает Микки. — Я сам с ним поговорю. Ты, это, не плачь, ну. — Он реально чувствует себя тем самым хуйлом и легонько похлопывывает Дебби по плечу, надеясь, что это её успокоит. — Не выдам я тебя, расслабься.

— Извини, у меня просто нервяк, вот и впадаю в драму, — Дебби улыбнулась сквозь слёзы. — Столько всего вспомнилось, сам понимаешь…

— Понял, ладно.

Дебби вытерла слёзы и снова уставилась в окно. Сегодня пасмурно. Микки пытается подумать о чём-нибудь другом, но его мысли всё равно возвращаются к такому же пасмурному, серому зимнему дню, когда Иен пришёл к нему в тюрьму в третий раз.

«…И я сделал кое-что. Кое-что плохое, но это уже… Короче, сейчас всё нормально».

На очередной остановке Дебби тянет его за рукав, и они выходят из вагона. Спустившись на тротуар, Микки оглядывается по сторонам и видит, что они явно где-то в Норд Сайде, потому что улица буквально вылизана и под ногами ни соринки не видать. Мимо спешат по делам приятные на вид, разодетые в пух и прах люди с борсетками и телефонами последних моделей в руках. С той стороны дороги то ли старшеклассники, то ли студенты с озабоченными лицами шныряют между корпусами, придерживая свои фирменные рюкзаки за спиной.

— Иен каждый раз в такую даль на работу ездит?

— Он здесь живёт вообще-то, — Дебби удивлённо морщит лоб. — Ты не знал?

— Живёт? — ахнул Микки, вскинув брови. — Здесь, на Северной стороне? — медленно проговорил он, чертыхнувшись про себя. Зря он Игги не поверил.

— Да который год уже. Вместе с Липом.

— Чё, до сих пор? Он говорил, что временно живёт у него, но это было пиздец как давно, в самом начале… Господи. — Микки брезгливо оглянулся на даму с кучей маленьких тявкающих собачонок на ярко-малиновых поводках. — Подожди-ка, то есть мне и с этим уебаном сейчас придётся повидаться?

Дебби ухмыльнулась и кивком головы указала, что им на примыкающую улицу к разъезду, и повернула направо. Микки последовал туда же, вопросительно уставившись на неё.

— У Липа пары весь день, потом он обычно в библиотеке сидит до полуночи, так что не переживай.

Микки быстро шагал за ней и моргал с немного прихуевшим выражением на лице. Иен, блять, тут живёт, а он не знал. Как это вообще не всплыло нигде — ни в разговоре, ни в письме? Кстати, письма! Он же их на Норд Уоллес отсылал, на старый галлагерский адрес…

Пока Микки размышлял на эту тему, механически следуя за Дебби, они достигли перекрёстка, дождались зелёный свет и перешли на другую сторону улицы. Дебби замедлила шаг, пройдясь по чистому, широченному тротуару перед невысоким кирпичным зданием с большими, практически во всю высоту, аккуратными витринами. Наконец, она остановилась, прислонившись спиной к этим витринам.

— А чё стоим-то? — спросил Микки спустя пару секунд.

Дебби указала на яркую неоновую вывеску: написано «Роза», а рядом дымящаяся кружка с кофе.

— Пришли. Иен здесь работает, сейчас его дождёмся и пойдём. Мы с ним, как видишь, на одной поляне сушимся — он тоже помощник менеджера. Только он со студентами работает, а я — с бывшими наркоманами, — заключает Дебби, поёживаясь от холода и чуть усмехаясь.

Микки после «сейчас его дождёмся и пойдём» уже не слышит её. Сердце бухнуло раз, другой и шмякнулось куда-то в пятки; его заколотило мелкой дрожью. Иен — здесь, буквально в нескольких шагах от него. Иен живёт на Северной стороне, работает на приличной должности в приличном заведении за (наверняка) хорошие деньги и, конечно же, живёт лучше, живёт так, как он даже не мечтает. Не вписывается он в эту его новую жизнь. Вон, как на него смотрят здешние прохожие — он тут же вспомнил слова Иена, которые тот просипел ему в трубку несколько лет назад. «Как будто на тебе клеймо какое-то с рождения. Люди просто смотрят на тебя и сразу же определяют: ты — биомусор…» Ты — мусор. Тебя бояться надо. Тебе тут не место.

Он был рад слышать, что Мэнди, а потом и Светлана с Евом встали на твёрдую почву. Но сейчас, когда он узнал, что Иен тоже время зря не терял, пока он сидел, ему стало не по себе. Все, кого он любил — в разной степени, конечно — покидали его, постепенно отряхиваясь от говна, выбирались из Южной дыры, а он?... Они наладили свои жизни, а Микки что?...

А Микки каждую неделю ссыт в баночку перед проверяющими и второй месяц хватается за любую работу, лишь бы не подохнуть с голоду. Зачем он пошёл за назойливой рыжей козявкой? На что надеялся?

— Бля. — он нервно рыщет по карманам в поисках сигарет, но, найдя только брешь в кармане старых джинсов, вспоминает, что всё выкурил час назад. — Зря я всё-таки пришёл, лисяш.

— Не говори так… — начинает Дебби, но тут же прерывается — кто-то за его спиной отвлёк её. Она что-то говорит, но говорит уже не с Микки, чуть улыбаясь и переводя взгляд с него на кого-то сзади и обратно.

И Микки знает, кто это.

Он поворачивается ко входу в кафе, едва удерживаясь на ногах.

— Привет, Мик.

Микки буквально передёргивает от звука его голоса — настоящего голоса, не искажённого трубкой на их встречах в тюрьме. Дыхание спёрло напрочь, и десяток вариантов возможных приветствий, который он прогнал в голове, пока они шли сюда, тут же забылся. Между ними нет ни стекол, ни решёток, нет охранника у входа в зал, и это казалось очень странным. Микки всё ещё не мог перемочь многолетнюю привычку действовать по чёткому, продиктованному уставом распорядку, и поэтому сейчас, когда никто не говорил ему, что делать, он стоял в растерянности: то ли бежать прочь, то ли просто врезать бывшему. От души врезать. Прямо в лицо. Прекрасное, глупо улыбающееся лицо…

Иен неторопливо подходит ближе, сокращая расстояние между ними до длины вытянутой руки. На нём длинное чёрное пальто, свободно распахнутое по всей длине — не успел, наверное, застегнуться. Красная рубашка, которая просто шикарно сидела на его груди, была заправлена за пояс ремня с платиновой бляшкой, и через тёмную ткань обтягивающих брюк вырисовывались формы мощных бёдер. Микки почему-то только сейчас заметил, как сильно изменился Галлагер. Перед ним стоял уже не восемнадцатилетний мальчик, а молодой, красивый мужчина, будто только что сошедший с глянцевой обложки. Он поширел в комплекции, заметно набрав вес, и ему это настолько идёт, что хоть слюни подбирай с тротуара. Опрятно уложенные волосы, чистый, незамутнённый взгляд, гладко выбритые щёки, порозовевшие на морозце — Микки не мог оторвать глаз от сексапильного рыжего засранца. Только несколько секунд спустя он отвернулся, снова вспомнив то, о чём думал минутами ранее.

Да что там минутами — он всегда об этом думал. Не пара он Иену.

Вообще-то скинуть двадцать килограммов считается круто (вроде как), но Микки с этим едва ли мог согласиться. В тюрьме, как известно, кормят не ахти, а из больницы он вообще, как героиновый торчок, вышел — неудивительно, что люди от него шарахаются. Спал он плохо в последнее время, под глазами — синева, да и одёжкой не сверкает: старая куртка была настолько замызганной, что по ней уже свалка плачет, а про обувь так лучше молчать.

— Господи, Мик. Мик, прости. Я не знал, правда. Я бы… — дрожащим голосом начинает Иен. — Я бы сразу пришёл к тебе с чизбургером, — он неловко улыбнулся уголком губ. — Я не знаю, как так вышло, что я ничего не слышал об этом. Впрочем, всё равно собирался ехать к тебе на следующей неделе, там бы и узнал, и Евгения с собой хотел привезти, но Светлана… Блин, так вот почему она трубку не берёт! Думает, что я … — Иен тараторит, как сорока, и Микки не успевает вдумываться в то, что он говорит. Он вообще не способен сейчас во что-то вдумываться — Галлагер слишком близко, и ему как будто отшибли эту самую думалку. Иен прав — Микки действительно всё рассказал Светлане в последний раз, когда они говорили по телефону, и в ответ он только кидает быстрый взгляд ему в глаза да пожимает плечами. Иен улавливает этот неловкий жест, его глаза слезятся, и он легонько кивает и улыбается ему.

Где-то на заднем плане шмыгает Дебби.

Ещё чего не хватало.

Бля, да он сам сейчас заплачет.

— Ты, эмм… ты не будешь против… — Иен поднимает руки и тут же опускает их, хлопнув себя по бокам. — Ты же не съездишь мне по шее, если я тебя обниму, Мик?

— Ничё не обещаю, чувак, — усмехнулся Микки, снова пожимая плечами и опуская глаза на свои ботинки.

Иен перестал улыбаться. Он осторожно протягивает к Микки свои руки, медленно, без лишней спешки распахивая объятья и предоставляя тому достаточно времени, чтобы отклонить их.

Но Микки слишком долго ждал этого момента, чтобы сейчас стоять и выёбываться.

Иен притягивает его к себе, и у Микки внутри всё переворачивается, как только он утыкается носом в веснушчатую шею и вдыхает до боли знакомый запах. Как бы Галлагер ни выглядел теперь, пахнет он абсолютно так же, как и много лет назад. 

Микки зарывается носом в воротник его пальто. Если это сон, то это охуенный сон.

— Бля, — рвано выдыхает он. — Иен.

Иен крепче прижимает его к себе.

— Да, Мик. — шепчет он. — Я рядом.

Они стояли на оживлённом тротуаре и обнимались, загораживая людям проход.