bang gang — itʼs allright

Иена Галлагера переполняют воспоминания. Накатываются одно за другим, как волны разыгравшегося в грозу моря. 

Раз — волна: их последний раз на стадионе; два — волна: Лип, обхватив голову руками, сидит в коридоре больницы; три: Микки прижимает трубку к уху; четыре: Фиона тихо плачет за столом на кухне; пять — Эйб гордо показывает свою дурацкую картину, шесть — Дебби осторожно обнимает его за плечи, семь — Микки хуячит ему ногой по зубам, Микки быстро целует его в автофургоне перед домом Неда, Микки чуть ли не по слогам проговаривает «я люблю тебя» на их крыльце, Микки, Микки, Микки… 

Иен чувствовал себя так, словно он — утопающий, который пытается спокойно удержаться на поверхности, но стоит ему только вынырнуть, его ослепляют штормовые молнии, и он снова захлёбывается в водовороте нахлынувших воспоминаний, не зная, к какому берегу грести.

Сначала он нервничает, когда по дороге домой видит, что Микки не в настроении разговаривать. Вдруг Дебби разряжает обстановку забавными историями о работе, будто подавая ему спасительный кусок палубы, за который он цепляется и чувствует облегчение и радость и даже смеётся вместе с Микки; потом его снова прошибает пот — они заходят домой, а дома полный срач. Лип, как всегда, разбросал свои вещи где попало, посуду тоже не удосужился помыть… Стыдоба- то какая. Пока Дебби и Мик снимали куртки, Иен в три прыжка преодолел расстояние до кухни, открыл холодильник, и вот тогда пришло время ему по-настоящему запаниковать. Кормить гостей было нечем.

Не так всё должно было произойти! Он же всё идеально продумал после того, как в последний раз навестил Микки и тот предложил ему сделать вылазку куда-нибудь. Иен хотел сводить его в кафе неподалёку от дома. Ну, как кафе — скорее дешёвая забегаловка для вечно голодных и вечно пьяненьких студентов. Столы неудобные, диваны в драной обивке отвратительного кислотного цвета, который с порога режет глаз, куча дохлых мух в абажурах под люминесцентными лампами — в общем, не совсем вписывающееся в район заведение. Тем не менее, Иен был уверен, что Микки оценит: там всегда было немноголюдно, порции большие — ешь до отвала, а ещё там работала знакомая официантка, которая за символические два доллара плеснёт им водки в апельсиновый сок. Иен даже конкретный столик выбрал — в самом углу, подальше от прохода. Там он должен был наконец-то рассказать Микки всё, о чём он не решался ему писать и о чём боялся говорить на их недолгих встречах через стекло. Кафе работает круглосуточно, поэтому они смогли бы разговаривать столько, сколько понадобится, спокойно всё прояснили бы… Да даже если бы и не спокойно — контингент посетителей такой, что в пьяных ссорах частенько до драк доходит, и всем насрать.

Но Микки сейчас здесь, в их с Липом небольшой квартире, и конечно же, по всем известному закону подлости, в этой квартире полный беспорядок, а из еды — только кусок просроченного сыра да хлеба полбуханки. Иен, спотыкаясь на ровном месте, мечется от посудного шкафа к раковине и обратно в поисках сковородки, чтоб хотя бы бутеров с плавленым сыром подать на стол. В конце концов, замасленная сковорода обретается в куче грязной посуды под вытяжкой. Чтобы достать сковородку, Иен отставил в сторону несколько тарелок, но спешился и сделал это неаккуратно, поставив их на самый край столешницы. Тарелки полетели на пол.

Блять.

— Иен, тебе помочь? — спрашивает Дебби с дивана. Центральная комната у них была соединена с кухней (точнее, кухня находилась в одном из углов комнаты, как и прихожая — в другом), и, пока Иен мотылялся с готовкой, они с Микки сидели практически у него за спиной и смотрели телевизор.

— Не-не, всё окей, — отвечает Иен, поднимая посуду с пола. Одна из тарелок-таки разбилась, и он суетливо выметает осколки из-под тумбы. Поднявшись на ноги и стряхнув совок с несчастными кусочками светло-зелёной керамики в мусорное ведро, он замечает на себе пристальный взгляд и густо краснеет. Мик, наверное, думает, что он опять — не просто же так у него всё из рук валится.

Но ведь это не так. Он принимает лекарства, он ходит на терапию, он работает, у него есть отдельное (почти) жильё, и всё это должно доказывать, что он изменился в лучшую сторону с их расставания, что он стал совершенно другим человеком. Однако события приняли настолько неожиданный поворот, что Иен не успел хоть немного подготовиться. Подумать только — всего час назад он узнал о том, что Микки давно на свободе, а спонтанная встреча у "Розы" застигла его врасплох (Дебби, засранка, даже не сообщила, что они приедут).

Иена перетряхивает снова и снова, когда он, будто бы пытаясь уследить за происходящим на экране, оборачивается к телевизору и замечает, как Микки тут же слегка хмурится и отводит от него взгляд.

Он поставил сковородку с кусочками чеддера на плиту и торопливо ощупал себя по карманам в поисках зажигалки, но зажигалка в самый нужный момент куда-то подевалась. Иен бросился к шкафчику с хозяйственной утварью, надеясь найти там спички, но вместо этого чуть не получил по лбу баллончиком дихлофоса, который был неаккуратно втиснут на самый край за стопкой рулонов с мусорными пакетами. Всё-таки не стоило просить Липа убраться.

Иен опирается руками на тумбу, пытаясь взять себя в руки. Он страшно взволнован. Ерунды наговорил, посуды наколотил, сейчас ещё и с едой опозорится. Не день, а хуетень.

— Ребят, у нас в холодильнике мышь повесилась. Сейчас бутеров с сыром наделаю, ничего? Тут ещё сок клюквенный есть, кажется…

Господи, как же он жалок. Микки не зря так странно смотрит на него. Смысл хвастаться квартирой в респектабельном районе, если в этой квартире похавать нечего? Ему двадцать пять лет, типа самостоятельный, а готовить не умеет. И они с Липом ещё считают себя взрослыми?

— А пирог? Я зачем принесла-то? — хнычет Дебби.

— Пирог — на десерт.

— Ну ладно, — ответила Деб. — Я всё равно на диете, мне только воды налей.

Мик молчит. Мик с самого начала только и делает, что молчит да плечами пожимает в ответ на попытки Иена его разговорить по пути домой. Иен от этого ещё больше нервничал и, в конце концов, совсем замкнулся. Спасибо Дебби — та всю дорогу трещала без остановки и этим спасала весьма неловкое положение.

Ещё раз бросив быстрый взгляд на Микки, Иен тяжело вздохнул и отвернулся. Итак, что мы имеем: криво нарезанные кусочки сыра, испачканные в масле со сковороды; позавчерашний хлеб, который дико раскрошился при нарезке; большая тарелка. Выложить хлеб на тарелку, сыр на хлеб. Подать на столик и попытаться не сгореть со стыда. Окей. Поехали.

— Мда, вот это обед, — смеётся Дебби, глядя на содержимое блюда. Микки опять не проронил ни слова, только недоумённо вскинул брови и чуть слышно хмыкнул.

Иен покраснел аж до кончиков ушей.

— Окей, сейчас ещё попить принесу, — сказал он, стремительно вскакивая со своего кресла.

— Пиво есть?

— Пиво… Да! Конечно! — выпалил Иен в ответ. Его буквально накрыла волна облегчения, когда он услышал этот вопрос. Мик наконец-то подал голос — может, и разговор получится завязать.

Пробежавшись быстрым взглядом по немногочисленным алкогольным запасам в нижнем ящике холодильника, Иен вытащил две банки Бад Лайта, надеясь, что Микки устроит такое лёгкое пойло. Лип, скорее всего, присвоил себе эту шнягу в общаге у испуганных перваков, которые приняли его за ревизора. К сожалению, крепче ничего не было — Иен пил только по особому случаю и чаще всего не дома, а Лип бросал.

— Конечно, у Липа дома есть пиво, — с сарказмом подметила Дебби, беря бутылку с водой из рук Иена. — Он и недели без бухла не протянет.

— Он сейчас не пьёт, вообще-то, — отвечает Иен, поставив пиво рядом с горемычными сэндвичами. Мик с лёгкой ухмылкой поджал губы, но, тем не менее, без претензий открыл банку. — С тех пор, как… — Иен сделал паузу, бросив взгляд на Микки и тут же переводя его обратно на Дебби. — Ну, ты знаешь.

— Лип ввязался в драку в баре, — Дебби тут же посчитала нужным пояснить ситуацию Микки. Тот, сделав глоток, равнодушно рыгнул, выражая абсолютную незаинтересованность в поступившей информации. — Ввалился к нам в дом с расквашенным носом и никакущий. Ходит теперь, всё лицо в царапинах — профессор, блин…

— Дебс, — шикает Иен, — перестань. Не надо. — Он стискивает зубы и чувствует, как подбородок сам собой выдвигается вперёд. Все остальные Галлагеры вечно поддевают его за выражение лица, которое он якобы делает, когда злится — выставляет нижнюю челюсть. Иен не хочет раздражаться из-за такой ерунды, но младшая сестра начинает говорить то, чего говорить не следует. Проблемы семьи должны оставаться внутри семьи — нечего сор из избы выносить. Пусть Микки и не чужой, но всё же.

— Пф-ф, сказать уже ничего нельзя, — ворчит Дебби, закатывая глаза.

Она сидела на диване по правую руку Микки, а Иен расположился в кресле с другой стороны, не очень далеко, но и не слишком близко к бывшему. На диван Иен специально не сел, потому что прекрасно знал повадки и жесты Микки и видел, что сейчас ему нужно пространство. Он не мог унять левую руку, всё сжимал её в кулак и, разжимая, нервно потирал себя по коленке; кусал губы и опускал глаза, лишь бы не смотреть на Иена, когда тот что-то говорил; как уже сказано, был не очень-то расположен к диалогу. В общем — вёл себя, как чужой, будто Дебби притащила его сюда против его желания и будто он сиюминутно был готов встать и уйти. Напоминает самое начало их отношений, когда Иен чувствовал себя так, словно он ходит по минному полю, аккуратно нащупывая не слишком интимные точки соприкосновения, чтобы не спровоцировать взрыва случайным поцелуем или чересчур ласковым словом.

Когда-то давно ему надоело гадать, любит его Микки или нет. Женитьба последнего на Светлане стала последней каплей: Иен очнулся от наивных юношеских грёз и твёрдо решил, что больше никогда и никому не позволит так с собой поступать. Поэтому их отношения резко изменились после того, как Иен сбежал домой из армии. Теперь уже Микки приходилось осторожничать, теперь уже он ходил по минному полю вместо него. Сначала поцелуи, потом минет (безоговорочно), затем каминг-аут (тоже не обсуждался) — Иен давил, давил, давил и до того додавил, что вот они уже и живут вместе — в пятнадцать лет Галлагер даже мечтать себе не позволял о том, что когда-нибудь Микки дойдёт до такой кондиции. В тяжёлые времена Мик, бывало, по полдня от него не отходил, таблетки ему целыми полками скупал в аптеках, кормил чуть ли не с ложки, а в благодарность получал незаслуженные оскорбления, приправленные хуком в нос, да измены с первыми встречными. Если бы Микки решил расстаться, Иен не винил бы его. Если бы Микки нашёл себе другого, Иен винил бы только себя.

Вместо этого понеслась какая-то странная нелогичная хуйня.

Потому что Микки не бросил его. Расстаться решил он.

Иен не помнит, о чём и чем он думал тогда. Воспоминания о том периоде его жизни подёрнуты дымкой. Будто во сне он видел Монику, которая в один не очень прекрасный день приехала на базу, где военные держали его под стражей, и начала в<s>ы</s>правлять ему мозги. «Ты прекрасен», «тебе не нужны лекарства, тебя будут ценить и без них», «будь с теми, кто принимает тебя таким, какой ты есть»; её проникновенная речь, так впечатлившая его в тот день, впоследствии оказалась полной лажей. Она не пыталась лечиться и всё время, что Иен жил с ней, оставалась точно такой же Моникой, какой её знали Галлагеры. Либо лёжкой лежит на постели, не поддаваясь на уговоры поесть, либо куролесит вокруг в маниакальной лихорадке, ломая всё, что только можно, на своём пути — в том числе и сердца своих детей. Навряд ли кто-то ценил её за то, кем она была на самом деле — сумасбродной кукушкой в многолетнем состоянии бессмысленного и беспощадного саморазрушения. Потом он признает, что эта женщина всю жизнь занималась самодурством, а он просто дал слабину, обманувшись образом понимающей души, которую видел в ней. Но это будет позже, много позже, а тогда он сидел на крыльце и пытался придумать, как сказать Микки, что всё кончено.

Так почему же они всё-таки расстались?

Он много думал об этом, но однозначного ответа дать не мог.

С одной стороны, он стремился избавить Микки от проблем, оградив его от себя. Начавшаяся болезнь в виде маниакальных сдвигов и продолжительных депрессивных состояний, прямо как у Моники, пугала его, раскрашивая его серые сны навязчивыми идеями. Ему взбрело в голову, что он станет, как она — настоящим кошмаром в человеческом обличии. Ему не хватит сил подавить своё болезненно зашкаливающее либидо, превратившее его в дешёвого блядуна без страха и упрёка, который отсасывал первому встречному за пятьдесят долларов. Он не сможет высидеть на сраных лекарствах хоть сколько-нибудь продолжительное время, сбежит, вернётся и сляжет, и снова Микки будет украдкой всхлипывать у него за плечом, поглаживая его крепко нагашенную лекарствами голову. Тогда Иен в сотый раз пообещает ему остаться и в сотый раз не выполнит это обещание. Прямо как Моника. 

Моника никогда не выполняла свои многочисленные обещания. Иен, как и все остальные Галлагеры, прекрасно знал, как легко она западала в душу своим доверчиво охуевшим детям во время каждого из неожиданных визитов и как её очередной срыв разрывал им всем сердце к чертям собачьим. Даже Фрэнк — Фрэнк, который прожил с ней кучу лет, каждый раз верил ей и каждый раз наёбывался. Иен не хотел, чтобы его близкий человек проходил через такое же дерьмо. Иен не хотел быть Моникой и — господи, смешно даже — тем более не хотел, чтобы Микки стал Фрэнком.

С другой стороны, его ломало от того, что между ними уже ничего не будет, как раньше. Из-за него Микки переменился до крайности. Грубый, неотёсанный гопарь, который дико возбуждал в нём желание вытрахать понты из маленькой, крепко сбитой тушки, превратился в сопливую наседку. Потом-то до него дошло, каким же идиотом он был, что не ценил поддержку Микки. Парни, с которыми он был после, кидали его при первых же звоночках, а Мик ведь всегда оставался. Даже после нереально адского говна оставался. Таскал его по больницам, высиживая вместе с ним длиннющие очереди на анализы, вытаскивал ножи из его трясущихся рук, а когда Иен приковывался к постели на несколько дней, снова спустив в унитаз купленные на последние деньги таблетки, Микки ложился рядом и обнимал его, тихо нашёптывая: «мы сможем это пройти, мы сможем, мы…» 

Иен со стыдом вспоминает, как огрызался на его заботу, как закатывал истерики на пустом месте и как руки распускал по поводу и без. Он привык постоянно бороться за отношения с Микки — с повсеместно осуждающим их гомофобным окружением, с отцом Микки, с самим Микки; теперь же, когда Милкович носился с ним как с хрустальной вазой, Терри посадили, а на мнение людей они положили большие и толстые, Иену пришлось бороться с самим собой. Победить себя оказалось гораздо сложнее, чем победить любую из внешних сил, которые пытались их разлучить за три долгих года. Пусть их отношения никогда не были здоровыми в понимании порядочных людей, но они были прекрасны в своей блядской несовершенности, в том, как они постоянно оспаривали друг у друга право верховодить, все эти ссоры, драки, поцелуи со привкусом железа, а теперь что? Теперь Мик даже пальцем прикоснуться к нему боялся без предупреждения. Все провалилось в тартарары, заменившись какой-то непонятной поеботой, которой Иен не находил более цензурного определения. 

Он был озлоблен на весь мир. Он ненавидел себя за то, что разрушил всё к хуям, ненавидел Микки за то, что тот как нянька себя вёл, потом снова себя — за то, что реагировал на это, как придурок, и так по кругу. С каждым днём Иен Галлагер всё больше и больше замыкался в себе.

В детстве и ранней юности он был этаким средним во всех смыслах звеном в этой семье и представлял из себя наиболее стабильный галлагерский геном. Вдребезги, как Лип, не напивался, в мужиках разбирался получше Фионы, Карловой страсти к разрушениям у него тоже не наблюдалось — за него и не беспокоились никогда. Даже искать начали не сразу, когда он пропал после свадьбы Микки. А сейчас, когда он валялся под нейролептиками на неразобранной постели, Фиона с Липом целые семейные советы собирали: решить, кто сможет завтра проследить за тем, чтобы он принял лекарства и кто прибежит домой с работы — учебы, если вдруг что. Нельзя было на кухню спуститься — все сразу же замолкали, опасливо пялясь на стакан воды в его руке. И не дай бог, если кто-нибудь спросит про его самочувствие — его уже тошнило от вопроса, на который ему нужно было отвечать каждый божий день.

Иен всего лишь хотел, чтобы его близкие прекратили весь этот цирк. Это его проблема, а у братьев и сестёр своего дерьма предостаточно, и он не станет их отягощать. Он думал, что справится со всем сам.

Он ошибался.

Самонадеянность не оправдала себя, и однажды все его дальнейшие планы на будущее с треском провалились.

Это случилось спустя год после того, как Микки сел.

Иен Галлагер, замуровавшись в своей скорлупе, успешно оттолкнул от себя всех любящих его людей. Навряд ли кто-то из Галлагеров догадывался, о чём он думал в ту страшную ночь. Впрочем, он и сам практически не помнит, что тогда творилось у него в голове. Вроде ему нужны были деньги, но он не помнит, на что именно. Не помнит, почему вместо окси он выпотрошил упаковки с рисперидоном — такое ведь не продашь. Возможно, он в последний момент перед выходом из дома выглянул в окно, увидел там темную, пьяную, тоскливо разбитую улицу, и ему вдруг захотелось положить конец всему.

Заплёванный пол в туалете «Феечки» отдавал холодом ему в позвоночник, контрастируя с обжигающей глотку текилой, которую он под шумок спиздил из бара. Горсть за горстью — и вот некогда набитые под завязку карманы пусты, и кто-то проходит мимо — кажется, Микки, и говорит, чтобы блевать шел на улицу, а то он заебался убирать за обконченными. Иен хочет спросить, почему он здесь, ведь его посадили, но не может. Язык, руки, ноги — всё задубело не то от холода, не то от... Страшно.

Господи, как же страшно. Так нельзя.

— Аппарат вызываемого абонента выключен…

— Мик?

— …или находится вне зоны действия сети.

— Мик, я… Помоги…

Кажется, он сунул себе пальцы в рот уже на улице, когда дополз до какого-то переулка. Хорошо помнит, как заплакал, шмякнувшись лицом в собственную рвоту, как непослушными пальцами набирал номер Липа и как его скрутила судорога, прежде чем телефон выпал у него из рук.

Вот до чего докатился мальчик, мечтавший стоять на линейке выпускников Вест Пойнта.

Он трус.

Даже самовыпилиться не смог достойно.

— Чего не ешь? — голос Дебби вырвал Иена из тяжёлых воспоминаний. Он вздрогнул, отлипая от телевизора (что за ерунду они смотрят?). Его сестра обращалась к Микки, показывая пальцем на бутерброды.

— В тюрьме и то лучше кормили, — процедил тот, отхлёбывая глоток из банки пива.

Иен был готов провалиться под землю.

— Э-эм, может, сходим куда-нибудь? Здесь хорошая кафешка недалеко. Бургеры вкусные. И дёшево.

— Я не нищеброд, — огрызнулся Микки.

— Да я не это имел в виду, — мямлит Иен. — Я к тому, что мы с Липом на ренту спускаем по ползарплаты, и то место — единственное, где мы можем себе позволить нормальный обед…

Микки ничего не ответил, но вроде как смягчился немного в лице. Всё ещё не поднимая глаз на Иена, он нехотя взял один из несчастных бутеров. Дебби фыркнула, подмигнув брату, и Микки тут же бросил на неё гневный взгляд, продолжая жевать. Воспользовавшись тем, что эти двое отвлеклись друг на друга, Иен несколько секунд разглядывает Микки.

Никогда ещё он не видел его настолько худым. Поношенная рубашка цвета пожухлой травы, которая когда-то в аккурат сидела ему в туловище и даже чуть маловата была в рукавах, теперь свободно на нём болтается. В том, как он ест, как хмурится, в тенях под глазами, во всех его скованных движениях сквозит усталость. Он действительно был не похож на себя после больницы.

Но это всё ещё тот самый Микки. И его голубые глаза всё ещё самые красивые на свете.

— Почему ты мне не сказал? — тихо спросил Иен.

Довольно странно прикидываться обиженным после всего, что он натворил семь лет назад, но он всё равно задаёт этот вопрос. Ему казалось, они с Микки к чему-то пришли за все эти долгие годы писем и свиданий. Иен был уверен, что Микки найдёт его сам, если выпустят пораньше, или предупредит, когда примерно ждать. Он безумно обрадовался, когда тот предложил ему сходить куда-нибудь. Представлял, как они пойдут в кафе, как в первый раз будут разговаривать до утра, как в первый раз… На этом месте он обычно одёргивался, уговаривая себя не надеяться на многое. Ведь не факт, что Микки вообще захочет всё по новой. Иен ожидал чего угодно, но что бы Микки повёл себя вот так…?

Странно.

Непонятно.

— Я тебе ничё не должен, Галлагер, — заявил он, и Иен чертыхнулся про себя. Его всегда заводило это утробное, абсолютно блядское рычание в интонации Милковичева голоса, когда тот произносил его фамилию (немудрено, почему их бурные перебранки всегда заканчивались бурными перепихами). Иен прикладывает все силы, чтобы не спалиться, пытаясь как можно более незаметно свести колени. Быстро посчитать до десяти, выдохнуть — кажется, немного отпустило. Надо будет на терапии в следующий раз поговорить с врачом об этом.

— Окей, хорошо, ты прав, — уступает он. Тысяча вопросов вертится у него на языке, но, видимо, Микки сейчас не в настроении отвечать на них. — Я просто… Если ты не хотел приходить сюда, то не обязательно было, я бы сам… Извини, если Дебби заставила тебя.

— Эй… — начинает Дебби, но Микки не дал ей продолжить мысль:

— Если бы я не хотел, я бы не пришёл, блять! — вскричал он. — Ты думаешь, она силком меня притащила или как?

Иен прикусил губу, тщательно обдумывая свои следующие слова. Это довольно сложно, учитывая то, что он дико взволнован, но каким-то образом ему удаётся взять себя в руки.

— Да, Мик, я несу полный бред, но может быть, ты заметил, что я тут как бы немного в непонятках сижу, окей? Я хочу понять наконец, что происходит. Ты удивился, что я не знал про тебя, но как я должен был…? Ты так себя повёл, как будто… — Иен запинался на каждом слове, мысленно ругая себя за косноязычность и волнуясь ещё больше при виде того, как Микки нервно отстукивает ритм носком по полу. — Я-то думал, что всё налаживается, ну… я думал, может быть, ты…

Как только он произнёс эти слова, Микки вдруг поднял голову. Кривая усмешка угрожающе исказила его осунувшееся лицо, и Иен сглотнул под его прищуренным взглядом, не ожидая ничего хорошего.

— Чё ты думал? — шипит Микки. — Что я просто так возьму и прибегу обратно после того, как ты меня в говно втоптал? Я тебе чё, мальчик по вызову? — Микки вскочил с дивана, всё так же по-недоброму усмехаясь. Иен смотрел на него во все глаза, боясь пошевельнуться.

— Ты скотина, Галлагер, — продолжает Микки, нависая над ним и тыкая пальцем ему в грудь. — Я, блядь, поседел за тот год, названивая тебе по пятьдесят раз, пока ты сутками дома не появлялся, потом такой: «мы расстаёмся», а потом ещё и это! — выплёвывает он, эмоционально жестикулируя руками. — Хули ты от меня хочешь теперь, сучонок?!

Тяжко. Ему хочется заткнуть уши руками, как они с Липом делали в детстве во время ссор Фрэнка и Моники. Тот день, когда они расстались, Иен всегда видел как будто со стороны. Выуживал из памяти мутные, серые кадры, раскладывал их по деталям — Микки, Сэмми, пистолет; прокручивает раз, второй, третий, и так рассмотрит, и этак, и всё равно не может взять в толк, зачем он это сделал. Выслушивать Микки сейчас — это как выслушивать друзей, которые на утро после весёлой ночи рассказывают тебе о неприличных вещах, которые ты вытворял по пьяни. Ты сидишь и недоумеваешь: господи, да не могло такого быть. Они прикалываются. Это вообще не ты. Но позже, когда сойдёт первая волна похмелья, лоскутки твоей памяти начнут понемногу восстанавливаться, и ты вдруг осознаешь: да, это правда. Люди, которые были вчера с тобой, тому свидетели. И тебе просто до слёз стыдно, когда они с презрением вспоминают тебе то, о чём ты вспоминать не хочешь.

Глаза предательски щиплет, и Иен изо всех сил пытается cдержаться. Главный свидетель его припизднутой ущербности стоит перед ним, живой, настоящий, и он не в состоянии спокойно слушать правду, которую тот спустя восемь ёбаных лет бросает ему в лицо. Глубоко вздохнув, Иен буквально заставляет себя взглянуть Микки в глаза.

— Прости меня, — говорит он упавшим голосом. — Я хотел нормально объясниться, когда навещал тебя, но боялся, что ты не захочешь говорить об этом. Всё могло стать хуже, а я и так устал постоянно расстраивать тебя, Мик… — Иен облизывает пересохшие губы. Откладывать дальше было нельзя. — Когда я жил у Моники…

— Да ёбаный же ты насос, — Микки закатывает глаза, отворачиваясь. Иен почти уверен, что он направится к двери, но Микки останавливается в нескольких шагах и снова поворачивается к нему. — Прекрати к словам цепляться, Галлагер, — говорит он уже спокойнее. — Причём тут твоя мамашка? Я тебе про… — бормочет он, закусывая губу на последнем слове. — Блять, не так всё должно было произойти.

Ну, хотя бы в этом они с Микки сходятся. Уже хорошо.

— Так ты хотел встретиться?

— Конечно, хотел! — заорал Микки в ответ. Дебби, которая до сих пор почему-то не ушла в другую комнату, аж вздрогнула. — Дело не во мне, — продолжает он уже тише, отводя взгляд. — Не я тут великий конспиратор, блять.

Это сейчас в его огород камень был? Иен начинает судорожно перебирать в голове все свои фейлы, о которых Микки мог услышать от кого-нибудь. Знает ли он про Эйба? А про тот случай?

— Микки, пожалуйста, не надо, — неожиданно раздаётся писк с дивана.

— Как «не надо»?! Он даже не понимает, о чём я говорю, алё! — протестует Микки, когда Иен резко поворачивается к сестре. Та сидела ни жива ни мертва, уставившись на Микки круглыми глазами, и отрицательно качала головой.

— Что ты ему сказала? — сквозь зубы спрашивает он сестру, но она на него даже не посмотрела. Параноидальные мысли начинают подстёгивать его подсознание, выстраиваясь в боеспособное войско, командир которого уже вовсю трубит в горн, сообщая о готовности идти в бой. Бой против тараканов родных ему людей, скрывающих от него вещи, которые якобы могут повредить его нестабильной психике. Они все так делают, и его это бесит.

 — Что происходит?

Микки и Дебби продолжают переглядываться, не обращая внимания на его вопрос, словно он тут для украшения стоит.

— Ребят, лучше кому-нибудь из вас начать говорить, — предупреждает Иен, начиная выходить из себя.

— Я не собираюсь врать ему, лисяш, — тихо выговорил Микки. — Прости. Я так не могу.

Дебби в смятении проводит ладонями по волосам, опуская голову и тяжело вздыхая. Микки смотрит на него, кусая губы и будто решаясь на что-то. Кровь застывает в жилах, когда до него доходит: что бы Мик ни собирался сказать, это больно будет слышать.

— Игги пришёл к вам домой, — Микки лёгким движением руки указывает на Деб, — чтоб сказать тебе, что я в лёжке. Я его попросил. Хотел тебя увидеть, — он проводит пальцами по губам и нервно выдыхает. — Ты не объявился, и я подумал, что тебе похую стало…

— Да бля буду, Мик, я знать не знал! Как он…?

— Да понял я, — вздыхает Микки и проводит ладонью по лицу. — Он с братом твоим разговаривал.

Иен почувствовал, как в груди у него что-то оборвалось.

— Что?

— Иг сказал Липу, а Лип твой скрыл это от тебя, потому что он хочет, чтоб я держался от тебя подальше, — скалится Микки. — И ты знаешь, его можно понять, — его лицо исказилось в кривой, горькой усмешке. — Блять, только посмотрите на всё это! — Мик вскидывает руки к потолку, поворачивается в одну сторону, в другую и затем хлопает себя по бокам. — Ты сделал это, Иен. Выбрался из дерьма. У тебя теперь своя жизнь. У тебя, блядь, даже цветы в горшках, пиздец… — выдохнул он, глядя на аккуратные примулы на окне. — И слава богу, что всё, что было нужно — чтобы я свалил.

— Это неправда, — буквально по слогам проговорил Иен до того, как Микки успел закончить мысль. — Чушь полная, Мик…

— Если честно, я, когда сюда шёл, думал, что лисяшка меня наебала. Как это вообще, родной брат — и такое, — говорит Мик уже спокойнее, но это ещё сильнее нервирует Иена. Что-то в тоне его голоса подсказывает ему, что это последнее, что он скажет ему до того, как скроется за входной дверью. — Хотел в глаза тебе посмотреть и спросить, нахуя ты все эти годы притворялся, что тебе есть дело до меня, но теперь… — Мик шумно сглотнул, опуская глаза. — Я вообще не должен был когда-нибудь появиться в этом месте. Твой брат — гандон, но он всё правильно сделал. Я и сам всё понимаю, не тупой.

Это всё начинает походить на прощание; каждое его слово — как кол, с размаху вбиваемый в обливающееся кровью сердце. Иен чувствует, что ему становится трудно дышать. Вместо того, чтобы попытаться успокоиться, он бросается к Микки и хватает его за руки, совершенно забывая про своё тактичное решение предоставить ему комфортное пространство.

— Не смей, бля, так больше говорить, — заклинает его он, наклоняясь к Микки так близко, что их носы почти соприкоснулись. — Всё не так, всё вообще не так, Мик. Когда я поговорил с тобой после… после того, что я сделал, у меня словно гора с плеч упала. Я понял, что нужно жить дальше, как бы хуёво ни было. Все видели во мне Монику номер два, и я хотел доказать, что я — не она. Я хотел доказать, что смогу построить себе нормальную жизнь, что я заслуживаю нормальной жизни, что перестану подводить людей, которые любят меня. Я хотел доказать, что я чего-то стою, я… я хотел, чтобы ты гордился мной. — голос Иена срывается на последних словах, и он всхлипывает, как сопливый подросток. — Здесь не всегда такой бардак, я клянусь. Лип временами пиздец свинячит, он вообще загружен в универе и ему всё время некогда, но я… Я убираюсь, и готовлю тоже, просто у нас наплыв посетителей сейчас, очень много работы, и…

Вдруг Иен чувствует, как кто-то сзади осторожно трогает его за плечо. Он замолкает и только тогда замечает, что вцепился в Микки полной хваткой, а тот смотрит на него широко раскрытыми глазами, не шевелясь.

— Ш-ш-ш, тише, тише, — мягко шепчет Дебби, гладя его по руке. Блять, он опять наговорил какой-то странной хуеты. Его бросает в жар — он настолько смущён, что ему просто хочется скрутиться в ёбаный шарик и закатиться под диван. Вроде взрослый, а ведёт себя, как нашкодивший третьеклассник у директора на выволочке — стоит, оправдывается да хнычет без конца: «я больше так не бу-у-уду». Ёбаный стыд.

Иен выпускает руки Микки и делает шаг назад. Проводя рукой по волосам, он медленно выдыхает и не противится Дебби, когда та обнимает его, прижимаясь щекой к его плечу.

— Мы все гордимся тобой, Иен, — тихо промолвила она — так тихо, что только он мог слышать.

Иен не знал, сколько они так стояли. Наконец, Микки что-то пробубнил себе под нос и вышел в прихожую. Дебби отпустила Иена, напоследок погладив его по щеке. Тот вытер глаза рукавом и кивнул на её вопросительный взгляд, мол, «нормально». Глубоко вздохнув, он направился за Микки.

— Извини, Мик, — пробормотал он, стоя в дверном проёме. — Я не хотел… Куда ты?

— Да вы двое прекратите извиняться уже или нет? — жалуется Мик, надевая куртку. — Всё, проехали. Я тоже разорался, хватит на сегодня, — говорит он, в знакомом Иену жесте потирая губы. — Не то что бы мы до конца всё прояснили, но находиться здесь я больше не могу. Я, блять, дышать здесь нормально не могу. Не ходи за мной, ладно? — С этими словами Мик, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Иен, конечно же, его не послушался. Следовать предписаниям — явно не его конёк (бывшие армейские командиры это подтвердили бы).

— Стой! Подожди секунду! — он едва не навернулся, выбегая вслед за Микки. Они выходят из подъезда. — Да задержись ты ненадолго, Мик. Куда так быстро?...

— Галлагер, я же просил… — прорычал Микки, стремительно разворачиваясь к Иену. Тот едва успел остановиться, чуть не врезавшись в него.

— Мы ещё увидимся?

— Господи, Иен. — Микки слегка наклонил голову, и в выражении его лица читается мягкий укор. После нескольких нерешительных рывков он, в конце концов, кладёт руку на его предплечье. Указательным пальцем Микки начинает поглаживать местечко над локтем. — Конечно, увидимся, — с нежностью произносит он, и у Иена немного отлегло от сердца. — Мне просто нужно время пораскинуть мозгами и всё такое. Если мы продолжим сейчас, то всё запорем на корню, а я этого не хочу, окей?

Иен едва сдерживается, чтобы не накинуться на него с объятиями. Иен не хочет никакого «времени пораскинуть мозгами», потому что по личному опыту знает, что много думать — плохая идея, которая не приводит ни к чему хорошему. Мик уйдёт, чтобы подумать, и Иен тоже будет думать, благо теперь было над чем — столько новой информации за один день. Паранойя оплетёт ему мозги, как сорняк, и неизвестно, в какой момент навязчивая идея сбежать, или смыть таблетки, или порезать себя снова им овладеет. Но в то же время он понимает, что Микки прав. Вообще-то, если бы они больше размышляли над своими действиями, когда были подростками, если бы решали проблемы вот так — совместно, спокойно, без лишней драмы, то их жизнь могла бы сложиться намного благополучнее.

— Да, я понимаю, — говорит Иен. — Я подожду.

— А не хочется ждать, да, Галлагер? — лукаво усмехается Микки, поднимаясь рукой от его локтя вверх и легонько пожимая за плечо.

— Наверное, в этой ситуации у меня нет другого выбора, — Иен слабо улыбнулся.

— Мы обязательно поговорим, — заверяет его Микки. — Скоро. Я сам с тобой свяжусь.

— Конечно, я… Я понимаю. — Он не знает до конца, кого он пытается в этом убедить: себя или Микки, но всё же кивает в ответ. — Я буду ждать, Мик. Столько, сколько нужно.

Микки фыркает, опуская глаза. Наверное, он опять несёт ерунду и выглядит глупо.

— Ну давай тогда, Галлагер, — говорит Микки, в пол-оборота отходя от него. — Иди уже обратно, а то раздетый стоишь.

— Да, пока. — Иен не может уйти обратно. Ноги словно примерзают к асфальту, и он провожает Микки взглядом, пока тот отдаляется в сторону метро. — Ты хорошо выглядишь, Мик! — выкрикивает он на прощание, когда черноволосая макушка уже почти повернула за угол.

Обернувшись, Микки улыбнулся ему — реально, блин, улыбнулся во весь рот, показал средний палец и был таков.

<center>***</center>

Дебби стоит посреди комнаты, оперевшись на спинку дивана, когда он заходит обратно в дом и закрывает за собой дверь.

— Ты на меня злишься? — мямлит она, виновато поднимая глаза.

Иен устало посмотрел на неё, склоняя голову на бок. Он слишком измотан для ещё одного выяснения отношений, но сестра выглядит очень уж растерянной. Иен, вздыхая, проходит в глубь квартиры и распахивает объятия. Дебби тут же утыкается лицом ему в грудь.

— Конечно нет, Дебс, — простонал он, опустив подбородок на её макушку. — Ты же сестра мне.

— А Лип твой брат, — говорит она, отстраняясь и заглядывая ему в глаза.

— Не начинай. Не сейчас…

— Он любит тебя, Иен, — всё равно продолжает Деб (у неё с исполнением предписаний и просьб тоже не очень). — Он любит тебя больше, чем кого-либо из нас, и ты прекрасно это знаешь. Давай послушаем, что он скажет. Может, он извинится.

— Когда он вообще извинялся? — уныло фыркнул Иен. Дебби открывает рот, чтобы поспорить, но Иен уже не слушает её. Прошёл только час, как он пришёл с утренней смены, ещё полдня нужно бодрствовать, а он уже себя чувствует так, словно двое суток не спал. На лекарствах, ясен пень, нервы себе не особо помотаешь — их мало на что хватает, но Иен всё равно не может не думать обо всём, что произошло сегодня. Его убивает то, что Микки на свободе, но он не увидит его ещё бог знает сколько дней, недель, может, даже месяцев. Он знает, что не сможет остановиться, когда Лип придёт домой, и его колотит мелкой дрожью от мысли, что его опять понесёт, и он ещё раз даст Липу утвердиться в своей правоте насчёт него.

— Всё, Дебс, — канючит он, разворачивая сестру и наваливаясь ей на плечи, отчего она со смехом падает на диван. — Пошли сходим в кафе пообедать и потусим где-нибудь немного. Я щас помру от голода, и эта сухомятка меня не спасёт, — сказал он, бросая брезгливый взгляд на бутерброды.

— Ну, мы можем открыть другую сухомятку, которую я тащила тебе от самого Пэтси, — шутливо поджимает губы Дебс, указывая на забытые всеми пироги с яблочной начинкой.

— Господи, ладно, — с улыбкой цыкает Иен. Пока Дебби сдирала плёнку с первой коробки, он достал две последние чистые вилки из выдвижного ящика и вернулся к ней на диван.

Они ели молча, уставившись в телевизор. Иен не любил глупые ситкомы, транслировавшиеся, как обычно, в это послеобеденное время, но даже не подумал о том, чтобы переключить на другой канал. Голова была забита другим. 

А если Микки передумает? И что с Липом-то делать?

Попытка забыться за любимым лакомством оказалась напрасной, поэтому он решил поднять одну из наименее ужасных своих проблем. Лучше хоть о чём-нибудь поговорить, иначе он с ума сойдёт с этими мыслями.

— Пора мне уже завязывать с твоими пирогами, — он отложил вилку и, всё ещё жуя, откинулся на диван, кладя руку на живот. — В следующий раз, когда я попрошу, чтобы ты захватила с собой эту шнягу, не делай этого, даже если буду умолять. И так разжирел.

Дебби закатила глаза.

— Завязывай лучше со своими загонами. Если ты жирный, я тогда вообще слоняра, ага. — Она легонько ткнула его вилкой в бок, и Иен шутливо вскрикнул, вращая глазами.

— Жестокая женщина!

— Фигнёй страдаешь, ну правда ведь, — Дебби вытерла крошки с губ тыльной стороной ладони. — Лип мне позавчера донёс, что ты в зал ходишь чуть ли не каждый день. На кой тебе? Для меня прогулка до работы — уже упражнение.

— Потому что похудеть надо, Дебс, — отчеканил Иен. — А препараты, на которые я пересел в прошлом году, похерили мне обмен веществ. Это терапевт так считает, хотя я-то знаю, что просто жрать стал больше благодаря одной засранке, — он в шутку пнул её, обнажив зубы в улыбке.

— Оу, мне очень жаль, что ты больше не выглядишь как Аполлон, который на питьевой пересидел, — в том же тоне поддевает его Дебби. — Давай поплачем вместе?

Иен смеётся и показывает ей средний палец.

— Ты почему не предупредила? Могла бы скинуть смску и проехать пару лишних станций в метро. — Иен замечает, что Дебс слегка нахмурилась на словах «скинуть смску», но не придаёт этому значения. — Знаешь ведь мой график… Я бы хоть посуду помыл тут. Предательница.

— Пф, — фыркает «предательница», пренебрежительно махнув рукой. — Уж кого-кого, а Милковичей бардаком не напугаешь. Тебе ли мне это говорить, — усмехается она, продолжая жевать. — И кстати, возвращаясь к теме похудения, — Дебби с видом эксперта поднимает вверх указательный палец, — ты вот сидишь, ноешь, а кое-кто, между прочим, залипал на твою «разжиревшую» жопу всё время, пока ты стоял к нам спиной и мастерил свой кулинарный шедевр.

— Правда, что ли? — протянул Иен. Видимо, не судьба им сегодня разговаривать о чём-нибудь другом, о ком-нибудь другом, но, впрочем, ладно — это же Дебби. Если кто-нибудь и может понять, что за пиздец творится в его голове сейчас, так это она. Они оба влюбляются надолго и без оглядки, и, наверное, именно это отличие от старших Галлагеров их и сближает. Никто, кроме Иена, не в курсе, что Деб до сих пор не выбросила идиотскую открытку Дерека вместе со всякой макулатурой, которая пылилась у неё под кроватью, и только Дебби знает про выцветший замызганный свитер грязно-оливкового цвета, который Иен восьмой год хранит у себя в шкафу на самой верхней полке. Правда, о встречах в тюрьме и о переписке, что в полном составе покоится в тумбочке у кровати, он ей не рассказывал. В курсе только Фиона.

— Ага. И ещё я уверена, что ему всегда будет нравиться твоя жопа. Тощая ли, жирная ли… — Дебби хитро подмигнула ему перед тем, как вскочить с дивана и, пихнув обе коробки в холодильник, начать загружать посудомойку. — Потому что не в жопе дело, по большому-то счёту.

Класс, Дебби уже и убирается за них. Совсем разленились. Иен хотел было встать и помочь, но к тому моменту, когда он сообразил, она уже управилась.

— Что ты думаешь теперь насчет Микки? — машина начала грохотать, и Дебби повышает голос, разворачиваясь к Иену. — Ты ведь до сих пор к нему неровно дышишь, или мне показалось?

«Не показалось», — подумал Иен, вспоминая их первые «неровные вздохи». Вспоминает себя прежнего, вспоминает, как он, долговязый четырнадцатилетний сопляк, ввалился в комнату Мика с куском лома в руке и затребовал обратно Кэшев пистолет. Даже если бы ему не хватило силы поддерживать с Микки связь на протяжении этих нескольких лет, он всё равно не смог бы его забыть. Первая любовь коварна — до конца не проходит. Первый человек, который заставил тебя испытать такое потрясение чувств, никогда не забывается.

— Тополь, тополь, я сосна, приём, приём, — Дебби стоит уже рядом и щелкает пальцами у него перед носом. — Поясни мне обстановку, а то я щас помру от любопытства, честное слово, — она плюхнулась на диван, чуть не отдавив ему коленку.

— Бля, Деб, я не знаю. Я ничего не знаю, — вздохнул Иен. — Я не позволял себе слишком надеяться, что он захочет снова быть со мной. Удивительно, что он смог вытерпеть меня целый час после всего, что я сделал. Лип тоже ёбу дал…

— Да я не о нём спрашиваю, а о тебе, — хихикает Дебби. — Меня тут просто смутные сомнения терзают… — она лукаво склонила голову набок. — Вот ты мне скажи: когда он говорил про то, что ты «притворялся все эти годы»… «Все эти годы» — это…?

Иен не удержался и фыркнул, приложив ладонь к лицу.

— Я знала! — взвизгнула Дебби, хлопая себя по коленям. — Ты ходил к нему! Ходил ведь, да?! — Она легонько тыкает его кулаками в плечо и в рёбра, и Иен слабо отмахивается, не переставая ухмыляться. — Я тебе всё о своих бывших рассказываю, а ты? Засранец, — хохочет она, забравшись с ногами на диван. — Давай колись! Ты же до сих пор…

Пока младшая сестра трепыхалась в экзальтации и хлопала в ладоши, Иен раздумывал, с чего бы начать. Не то что бы он не доверял Дебби. Просто на Микки Милковиче завязан туев узелок с картинками из прошлого, а он устал, и ему достаточно трудно разобраться в этой эмоциональной каше из воспоминаний. Чтобы выдать связный рассказ, нужно выцепить за точку отсчёта что-то конкретное. Но что?

Дебби придвигается поближе и пялится на него во все глаза. Эта плутовка уже развесила уши в предвкушении истории, и Иен не хочет её расстраивать, особенно после того, что она сделала для него сегодня. Кое-как собравшись с мыслями, он открыл было уже рот, как вдруг звук поворачивающегося в замке ключа заставил его замолчать.

Лип пришёл домой.

У Дебби на лице написана паника, и Иен начинает беситься. Она боится, что он потеряет контроль над собой. Она боится, и именно это его и раздражает моментами в близких ему людях. Их испуганные лица лишний раз напоминают ему о прошлом.

— Иен, всё хорошо, не надо… Спокойнее, ладно? Пожалуйста…

Открывается дверь. Иен пытается дышать ровнее. 

Сосчитать до десяти. 

Какое там! Он срывается на пяти, и калейдоскоп чувств и мыслей, которые он пропускал через призму своего сознания до этих пор, исчезают — остаётся только квинтэссенция негодования и боли. Он не в состоянии даже повернуть голову и посмотреть на брата. 

Сосчитать до десяти! 

Вцепившись руками в колени, Иен уговаривает себя успокоиться. Деб зря опасается. Он сдержится в этот раз. Он не сорвётся. Он докажет Липу, что тот не прав.

— Йо, Иен, ты дома? — Он слышит, как Лип снимает с себя куртку в прихожей. — Я урвал полчаса на обед. Тебе курицу взял. — Шурша пакетами с едой, он проходит в комнату и резко останавливается, сделав несколько шагов по направлению к кухне. Дебби сидела вплотную к Иену и, обняв его одной рукой за плечи, легонько поглаживала за ушком большим пальцем.

— Бля. Чё случилось?

— Лип, я думаю, тебе надо...

— Не надо, Дебс, — мягко прерывает её Иен. — Это только между нами двумя.

Он разжимает застывшие пальцы и проводит вспотевшими ладонями по коленям, пытаясь совладать с душившим его гневом. Раз, два, три… Отстранившись от Дебби, Иен медленно встаёт. 

— Надо поговорить.

Лип прищурился и начал осматривать его с ног до головы, будто пытаясь определить проблему по внешнему виду. 

Четыре, пять, шесть… 

Осматривает тщательно, не оставляя без внимания ни одного участка его силуэта. Словно он — сам по себе проблема. Весь, целиком, от кончиков волос на макушке до самых пяток — ёбаная проблема. 

Семь, восемь…

— Боже, Иен, — выдыхает Лип. — Ты чё опять натворил?

Восемь… Восемь!

— Лип, ты издеваешься?!...

Возмущение Дебс — последнее, что слышит Иен перед тем, как в его мозгу что-то взрывается с оглушительным хлопком. Ярость достигает критической точки и, свирепо бурля, переливается через край. Идея сосчитать до десяти тут же говорит до свиданья и машет белым платочком наряду с принятым решением в этот-то раз окончательно доказать им обоим, что они ошибаются насчёт него; он пересёк комнату так быстро, что Лип даже не успел отбросить пакет с едой и выставить руки для того, чтобы отбиться. Кулаки зудят и чешутся, и его уже не ебёт, кем его считает Лип в этот момент — Моникой, не Моникой — всё равно, абсолютно всё равно.

Хрясь!

В самый последний момент остаток сознательности контратакой пробивает гневную пелену, застилающую ему глаза. Лицо у Липа и так достаточно приукрашено, и Иен успевает поменять траекторию своего кулака и бьёт в середину груди; следующий быстрый удар приходится под дых.

Лип надрывно хрипит и сгибается пополам.

— Ну чё ж ты сдачи-то не сдаёшь, а, хуй ты?! — снова налетает он на брата и остервенело заламывает ему руки, подминая локтями его спину. Когда Лип ослабевшими пальцами хватает его за рубашку, Иен резким движением ноги отталкивает его, и Лип падает, споткнувшись о стоявшее рядом кресло. — Ты же дохуя взрослый у нас! Такой весь, блядь, рассудительный, не то что я! — Слова вырывались из него бешеным потоком, не давая продохнуть. Лип недоумённо взирал на него с пола, держась за рёбра. — Ты всё за всех знаешь, так докажи это! Давай, мудила, — подстрекает он брата, злобно скалясь, — вперёд!

— Я не собираюсь драться с тобой, Иен.

Это заявление только ещё больше распаляет его гнев. Они все твердили ему без конца, что начать — самое сложное, что нужно просто попробовать, что лекарства перестанут плохо сказываться на его самочувствии спустя время и что он сможет нормально жить со своим диагнозом. Они много чего говорили, но Иен знает: уж какой-какой, а нормальной его жизнь никогда не станет. Всё давным-давно проёбано. В школьные годы они с Липом никогда друг у друга в долгу не оставались — если уж мордобой, то, блядь, мордобой, и без всяких сантиментов. Сцеплялись, как зверёныши, в неуправляемое торнадо из рук, ног и зубов — хоть водой разливай, и пиздили друг друга до тех пор, пока рёбра не заноют так, что дышать становилось тяжело. Кровь заливала им пол-лица; они падали на пол, обессиленно хохоча, потом поднимались и, закинув руки друг другу на плечи, брели в ванную, надеясь отмыться до прихода Фионы. Вот э́то было нормально. А что сейчас?

Сейчас Лип пальцем его боится тронуть. Боится сделать больно бедному, маленькому, сломленному братишке.

— Да пошёл ты, — шипит Иен. — За своих дете́й будешь решать, что для них лучше и с кем им водиться.

Лип, тяжело сглатывая, бросает на него вопросительный взгляд исподлобья.

— Чё ты мелешь?

— Я всё знаю, Лип. Микки уже месяц как выпустили, а я, как олух, блядь, не в курсе — из-за тебя. Он думал, что мне вообще насрать на него. Из-за тебя!! Сколько можно нянькаться-то со мной?! Кто ты, блядь, после такого?!

— Бля, — выдохнул Лип. Охнув, он кое-как поднялся на ноги и опёрся о диван. — Как он тебя нашёл?

— Это я его нашла, — встревает Дебби, скрещивая руки на груди. — Я встретила его на работе, и мы пришли сюда. Ты говнюк, Лип. Ты вообще не имел права так поступать.

— О господи, и ты, Брут?...

— Я не понимаю, — произнёс Иен, переключая внимание брата обратно на себя. — Зачем ты это сделал? Нахуя ты опять влез? Я что, настолько жалок, что сам не смог бы с ним разобраться?

Лип трёт пальцами переносицу и обречённо вздыхает.

— Слушай, Иен, ты самый сильный человек из всех, кого я знаю. Ты мне не веришь, — Лип повышает голос, глядя на то, как Иен закатил глаза, услышав начало старой песни, — но я на самом деле так считаю. И ещё я считаю, что ты слишком хорош для всех этих людей, с которыми связываешься…

— Этих людей? Каких людей, Лип?!

— Микки! Милковичи эти! Твои обдолбанные друзья из клуба! Злоебучая Моника! — перечисляет Лип, загибая пальцы. — Все эти люди тащат тебя на дно, но ты… Ты даже не видишь, что они с тобой делают. — Он глубоко вздохнул, переводя дыхание. — Зато я это прекрасно вижу и ни за что не позволю тебе снова сорваться. Я тебе это сто раз говорил, и сейчас говорю, и не знаю, скажу ли это ещё раз, потому что ты, сука, всё равно продолжаешь врать.

— Да когда я…?!

— Ты хоть знаешь, каково это — слышать от тебя: «всё нормально», «всё хорошо» и знать, что это ни хуя не так? Или узнавать о твоей связи с Микки — о том, о чём ты даже не заикнулся за несколько лет? — Лип презрительно усмехается и тыкает ему пальцем в плечо. — Недоговорки — это то же самое враньё, Иен…

— И что теперь, честный ты наш?! — кричит Иен, в ответ на жест Липа пихая его в грудь. — Я всего тебе не рассказывал, и ты отыграться решил?! Идиотизм, блять. — он отворачивается, начиная расхаживать по комнате. — Ты знаешь, как Микки важен для меня, но всё равно продолжаешь гнуть своё, — говорит он после небольшой паузы, снова повернувшись к Липу. — Я не могу тебя понять. Вообще никак не могу. Ты хоть понимаешь, что почти разрушил всё к ебене фене?!

— Да нечего там разрушать, Иен! Очнись уже! Он всего лишь всратый гопарь, который с самого начала только и делал, что мозг тебе ебал да по тюрьмам тыкался, а ты заслуживаешь лучшего, окей? Нахуй его. Ты выбрался буквально с самого дна, а он тебя затянет обратно.

— Каким образом он затянет меня обратно? — непонимающе прошептал Иен после небольшой паузы, во все глаза глядя на брата. — Я что, внезапно захочу просрать всю свою жизнь, если мы встречаться начнём? На работу забью, на терапию забью или таблетки брошу пить? Ты сам всратый, Лип. Ты бред несёшь! — Иен, вникнув в абсурдность всего происходящего, снова переходит на повышенный тон. — Тебе в голову не приходило, что Мик никогда не желал мне ничего плохого? Что он всегда хотел, как лучше?

— Да, да, он хотел как лучше, с этим я не спорю, — развёл руками Лип. — Но блядь, наступит такой момент, когда нужно будет о тебе позаботиться, и всё пойдёт по пиз…

— Да не нужно обо мне заботиться!

— Нужно!!

Иена заколотило мелкой дрожью. Им овладевает отчанное желание снова ударить Липа, в этот раз не пощадив его лицо, и похер на то, что ему и так досталось на днях. Каким-то невероятным образом он умудряется подавить это желание и проносится мимо брата, с размаху толкая его плечом по пути. Влетев в свою комнату, он достал спортивную сумку и начал рандомно пихать в неё вещи — пару первых попавшихся на глаза книжек, дезик, джинсы… Всё, чего он хочет сейчас — убраться нахуй отсюда, и поскорее, пока ему окончательно не снесло крышу.

— Давай, помогу. — Дебби очутилась рядом и открыла ящик комода. Пока она аккуратно складывала его одежду в сумку, в проходе нарисовался Лип.

— Вот так, значит, да? Опять сбегаешь? А без крайностей мы не можем это разрулить, поговорим, например? — саркастически выплёвывает он, поднимая ладони кверху.

— Деб, захвати ещё вон ту майку. — Иен пытается не обращать на него внимания.

— О, ну нет, конечно же! Я и забыл! Как всегда, сбегаешь от проблем. Типичный Иен Галлагер, — Лип уже откровенно издевается, и Иен стискивает зубы и ничего не отвечает ему. Дебби, закончив со шмотками, начала собирать лекарства с его тумбочки, и он, переодевшись из офисной рабочей одежды в удобную толстовку, сосредоточился на том, чтобы сестра взяла всё необходимое. — А, нет, прошу прощения, типичная Моника Галлагер, — поправляется Лип. — Яблоко от яблони недалеко падает, правда?

— Лип, прекрати, — шипит Дебс. — Совсем уже стыд потерял.

— Молчишь?! Отлично, давай, уёбывай! Ты даже понятия не имеешь, как ты сейчас похож на неё!

— А ты понятия не имеешь, как ты похож на Фрэнка, придурок, — не растерялась Дебби. — Иен поживёт с нами, а ты успокой свой язвительно-полыхающий пердак и обдумай собственное поведение, козлина…

Они продолжают переругиваться какое-то время, будто его тут нет, и, может быть, его действительно тут нет; первая, затем и вторая волна негодования схлынули, и он чувствует себя очень усталым и рассохшимся, словно потрёпанное кресло, выброшенное аборигенами за ненадобностью на мокрый песок и настойчиво обмываемое прибоями сонливости. Он даже не разбирает, о чём они сейчас разговаривают на повышенных тонах — в ушах гулкая пустота. Вот он — старый добрый механизм самозащиты испичканного веществами мозга, благодаря которому он не избил родного брата до смерти — по крайней мере, срабатывает в нужный момент, поэтому, несмотря на лютую поебень, которая сейчас происходит, всё не так плохо. Тяжесть наваливается на виски и в основание шеи, и ему становится всё сложнее соображать. Он будто со стороны видит, как Дебби с сумкой за плечом хватает его руку, как ведёт его к выходу и накидывает на него пальто, пока Лип продолжает что-то кричать им вслед…

— Ты как? — шепчет Дебби.

Они едут в метро, и сестра держит его за руку. Сумка с вещами покоится у его ног.

— Извини, надо было промолчать, когда он начал орать всякую хрень. Но ведь выбесил опять, ублюдок.

Иен только помотал головой, крепче сжимая её ладонь, и оглянулся, скользя взглядом по окнам мерно раскачивающегося вагона и людям вокруг. На улице начинают сгущаться сумерки, но ещё светло; послеобеденное время — далеко не час пик, поэтому вагон не забит до отвала. Вот пожилая женщина сморкается в носовичок. Вон там школота: стоят, придерживаясь за поручни, и хихикают; за ними мужчина средних лет, «белый воротничок», огрызается на кого-то по телефону; угрюмые студенты с помятыми лицами — скорее всего, с похмелья, бедные. И ведь за каждым из этих людей стоит своя история, в душе каждого из них — своя личная трагедия, своя радость, своя болезненная рана и любовь; ему кажется настолько удивительным в этот момент то, что они спокойно сидят в одном вагоне с ним — с ним, с этим ужасным человеком; ведь возможно, что такие же ущербные, как он сам, причинили им боль, а они даже не кричат на него, не показывают пальцем: «Моника Галлагер… Типичная Моника Галлагер… Сбегаешь от проблем!» 

Эти люди, о которых он ничего не знает и которые ничего не знают о нём, изредка бросают на него взгляд, такой же взгляд, как и на всех остальных пассажиров. Слепцы! Как они могут не видеть этой грязи, которая до сих пор прилипает к пайеткам на его коротких шортах? Как они вообще могут без отвращения смотреть на его оголённую, забрызганную чужой спермой грудь?...

— Хэй, Иен, всё хорошо?.. Иен?

— Нет.

Дебби обняла его одной рукой и притянула поближе к себе.

— Надо было пирог захватить с собой. Этот придурок его не заслужил.

— Да пофиг, — фыркает Иен. — Пусть вместо меня толстеет.

Дебс хихикнула в ответ.

— Всё будет хорошо, не переживай, — сказала она, пожимая его плечо.

— Угу.

Они помолчали.

— Ты всё ещё любишь его?

— Господи, Деб, — нахмурился Иен, — он в любом случае мой брат.

— Нет, я про Микки.

— Оу. Точно. — Иен выпрямился и вздохнул. — Я не знаю. Возможно, в какой-то степени. — Дебби внимательно смотрит на него, и Иен знает, что дотошной засранке мало этих двух предложений. — Я вообще не переставал его любить, Дебс. Я от себя устал, а не от него.

— Ну, всё же позади, правда? Больше такой херни не будет, — удовлетворённо кивая, улыбается она.

— Конечно, не будет. Я постараюсь.

Он из последних сил улыбнулся сестре. Пусть хотя бы она в него верит вместо него самого.

<center>***</center>

Это место совершенно не меняется. Они с Липом давно уже здесь не живут, но беспорядок не покинул их комнату вместе с ними: на письменном столе — комиксы, пустые банки из-под газировки, под старой кроватью Липа — мятая туалетная бумага (господи, Чаки); повсюду валяются расчерканные листочки из блокнотов и фантики от конфет. В выдвижном ящике прикроватной тумбочки Иен обнаружил косячок — Фиона взъерепенится, когда найдёт, так что он чисто из братской солидарности прячет это добро в дыру в матрасе.

С кроватью, на которой он когда-то спал, та же история. От одеяла разит табаком и кислым пивом, и Иен закрывает глаза и втягивает этот запах, ностальгируя по своей юности. Никто почему-то не снял его армейские плакаты — нарисованный офицер молчаливо взирает со стены вглубь коридора, где Дебби возится с бельём и подпевает какой-то попсе.

Как же так удачно совпало-то, а? Ведь Иену хватило одного разговора с Микки, чтобы снова превратиться в распускающую руки истеричку. Лип, наверное, сидит сейчас и охуевает там со своей невъебенности, даже не подозревая, что не в Микки дело, а в нём, в его ублюдочной самоуверенности. Мудак.

Он почувствовал, что кровать прогнулась под чьим-то весом, и очнулся от минутной дрёмы.

— А я тебе вкусностей наделала, — говорит Фиона, ставя на тумбочку тарелку с сэндвичами. — Поешь немного. Станет лучше.

— Как будто арахисовая паста и хлеб могут решить все наши проблемы, — ухмыльнулся Иен, сонно потирая глаза.

— Ну, нужно же с чего-то начинать, верно? Вот я и предлагаю тебе начать с утоления голода,  — улыбнулась сестра, легонько жмякая его щёку двумя пальцами. — Ну же, грустняшка, не кисни. Это временно. Всё наладится, в конце концов.

Иен почти засмеялся. Жить с Липом тоже планировалось временно. Как говорится, нет ничего более постоянного, чем…

— Я в порядке, Фи. Правда.

— Да чёрта с два ты в порядке. — Фиона махнула рукой, и он понял намёк и откатился к стене. Она ложится рядом и складывает руки на груди.

— Блин, я же недавно перестирала всё постельное, и всё равно тащит непонятно чем…

— Фи, мы здесь чего только не курили, — хохотнул Иен. — Никакой Тайд, который ты урвала по скидону в Кэш&Грэб, не отстирает наши многолетние труды.

— Ах ты писька! Я порошок в нормальном универмаге сейчас покупаю, вообще-то, — Фиона смеётся и пихает его в бок. — Думаешь, только вы с Липом по пищевой цепи вверх продвигаетесь? Как бы не так!

Они лежат в тишине какое-то время, слушая дурацкую музыку, раздающуюся из комнаты Дебби. Как же классно сейчас просто быть здесь. Вспоминать, как они втроём, а затем и вчетвером спали в фургоне на заднем дворе, реже — подвалах у соседей, в чужих машинах где-то за чертой города…

Впрочем, он не помнит многого из того времени. Когда кто-то произносит слово «детство», перед ним всплывают отдалённые ощущения, мало похожие на воспоминания. В основном это жуткий холод и чувство защищённости от того, как кто-то крепко обнимает тебя сзади. Лип всегда обнимал его во сне — иногда он просыпался по ночам от того, что становилось трудно дышать от веса его рук, да и вообще неудобно; Фиона же ложилась со стороны Липа, спиной к спине, но особенно холодными ночами, когда Иен болел и плакал без конца, трясясь в ознобе, старшие брат с сестрой укладывали его в серединку. Пусть с Фи они не так близки, как с Липом, но Иен знал: если придётся совсем тяжело, он сможет положиться на неё.

— Спасибо тебе, Фи. За письма, — прошептал Иен и краем глаза заметил, как сестра немного повернула голову в его сторону.

— Миккины письма?

— Лип чокнется, если узнает. Спасибо, что не осуждала меня.

— Ты действительно считаешь, что я имею право осуждать кого-то, когда дело касается отношений? — хохочет сестра, толкая его в плечо. — С моей стороны это было бы очень лицемерно.

— Лип тоже не святой, но его это почему-то не останавливает, — Иен уловил, что она хочет что-то сказать, поэтому быстро добавляет, — правда, я не хочу о нём сейчас разговаривать.

— Ну, значит, не будем о нём разговаривать, — говорит Фиона, приподнимаясь на локте. — Я рада, что ты вернулся, милый. Ты ведь знаешь это?

— Спасибо, Фи. Я тоже рад.

Он сам удивился тому, насколько искренне это сказал.