but as it stands, we all need the truth

especially me and probably you

definitely you

 ☊  low — especially me 

Прошло пять дней с тех пор, как Евгений с матерью вернулись в Нью-Йорк. Микки провёл каждый из этих пяти дней в бесконечных и бесплодных поисках новой квартиры. Он просмотрел уйму объявлений, обзвонил сотню риелторов, но так и не остановился ни на одном варианте. Много однушек хороших и разных в приличных районах, но цены на них для престарелого мальчика на побегушках и по совместительству бывшего зэка абсолютно неподъёмны.

С каждым прошедшим днём мысль о том, что он навсегда останется в дыре, страшит его всё больше. И несмотря на сочувствие Дебс и благосклонность Шона, работа заебала в конец. Микки знал, что жить как все, по средствам, заработанным честным трудом, будет тяжело, но не думал, что настолько. Зачастую он просто не может уснуть и ворочается до утра, размышляя обо всём этом говне. Тем не менее, Светлану за то, что отказывается возить Евгения сюда, он не винит — потому что она, блять, права. Вчера ночью проснулся от того, что где-то неподалёку на улице стреляли. Кто-то орал, визжал, потом визжала уже полицейская сирена — ну и так далее, по знакомому сценарию. Малому нахер на всё это смотреть? На стены в дырах, на полы, провонявшие плесенью и спиртом, на него в этой халупе с выражением абсолютного отчаяния на ебале — его самого давит обстановка, с которой связана куча не лучших воспоминаний. Но чем больше Микки ищет, тем больше в нём тает уверенность, что он в конце концов найдёт подходящее место — если только сам Моисей не спустится с небес и явит ему чудо на экране телефона.

Как только Микки это подумал, телефон отозвался вибрацией, словно почувствовал. Безуспешно прокрутив ещё пару страниц на сайте недвижимости, Милкович с глубоким вздохом открыл уведомление о новом сообщении и заулыбался, увидев, от кого оно. Моисей-таки спустился.

<b>[Рыжепися]:</b> доброе утро МИк :) всё в силе в 11?

Ситуация в парке подпортила и без того шаткое положение вещей, но Микки всё равно рад. Быстро напечатав «привет, да», он бросил телефон в сторону и, натянув одеяло, откинулся на кровать. Время ещё терпит, можно позволить себе час поспать, не думая о деньгах, о квартплате, о Еве, об Иене, вообще ни о чём.

Ага. Будто он сможет теперь заснуть.

Проходит всего несколько минут, и его беспокойный разум снова возвращается к тревожным мыслям.

Вообще-то они оба — и Света, и Иен — сказали ему успокоиться и «не страдать ерундой». У Иена есть своё жильё. Вполне себе вариант, если Ев приедет на несколько дней. Пусть даже на месяц — рыжий сказал, Липу похер будет и он в плане этого будет лоялен. Тем не менее, стрёмно это. Если Ев будет жить у Иена, то он тоже там будет жить. Они все вместе будут с утра готовить завтрак, вместе гулять и вообще проводить вместе дохера времени. Рыжий может весь скоп свой привести и устроить типа семейный ужин. И что тогда? Тогда Евгений рано или поздно всё поймёт. Он хоть и маленький и наивный, но далеко не глупый.

И когда он поймёт, он начнёт задавать вопросы. Что отвечать на них, Микки не знает. Он не знает, в какой стадии у них отношения и почему эта стадия длится так долго. «Слушай, сын, вот это Иен, ну ты его знаешь; короч, он мой бывший парень и мы иногда сосём друг другу». Заебись. С Галлагером они на постоянной основе зависают — окей, встречаются, как сам Иен это, возможно, назвал бы — уже месяц. И за этот месяц они говорили друг с другом больше, чем за три года отношений до этого, но так и не подняли ни разу тему. Милковича на самом деле парит, что Иен не настаивает ни на каких-либо обязательствах с его стороны, это во-первых. Во-вторых, у них до сих пор не было секса. Ну, минет, дрочево и такое всё, естественно, было, но не прям секс. Галлагер по-любому скажет опять, что не хочет торопиться, что «хочет сделать всё правильно в этот раз».

Может, это и правильно. Микки читал и видел в фильмах, что люди иногда долго ждут и просто общаются на протяжении продолжительного времени перед тем, как в первый раз переспать. Но вот с другой стороны, отсюда ему в голову закрался ещё один не очень приятный вывод. Только ли по этой причине Иен держит его на расстоянии? Словами выяснять это Милкович не хотел и поэтому ничего не делал. Он не пиздобол какой-нибудь и заливать про любовь не будет. Он привык проявлять свои чувства через действия и через близость. И когда после долгих перерывов у них эта близость случалась, всё становилось ясно как день. А сейчас — вроде и хорошо всё, но не то и не так. Микки знает, что чувства никуда не делись, в очередной раз он стремительно влюбляется в рыжего пиздюка, но без секса всё равно не то. Его прошибает потом, когда он думает, что Иен, наверное, отошёл и больше не любит его, и в том, что он «хочет сделать всё правильно», кроется другой смысл.

Можно вообще-то спросить, поговорить, но каждый раз, когда он открывает рот, слова умирают на языке, не озвучившись. Если бы рыжий просто перестал корчить из себя джентльмена и вёл бы себя, как раньше, он бы так не заморачивался. Когда всё только начиналось, когда Иен старался скрывать чувства, Микки всё равно всё видел и понимал. Засандалит по самые яйца и херачит в диком темпе, а руками-то — нежно-нежно по заднице ведёт, трогает и целует везде, где может дотянуться. Целует в спину, в шею, за ухом — блядь, за ёбаным ухом! — гладит в паху, по бёдрам, по животу, мнёт грудь и сам при этом, не сбавляя анальных оборотов, трётся щекой о его плечо и стонет как тёлка, сладострастно и с придыханием: «Микки, Мик… Мик… хороший…» Вот тут Милкович просто одуревал и, улетев от кайфа в дальние дали, сам начинал что-то шептать; Галлагер, покусываясь в ответ, опрокидывал его на живот; накрывая своими огромными ладонями его руки, сплетал пальцы…

Иен действительно во время коитуса вёл себя с ним, как с каким-то сокровищем, поэтому сейчас, в эпоху неопределённости и недосказанности, им срочно нужно было заняться сексом.

Боже, просто вспомнить эти стоны, тихие ласковые слова и его дыхание, щекочущее обнажённые участки кожи, уже достаточно, чтобы возбудиться.

Микки выругался от досады, перевернувшись на живот. Он снова предпринял попытку заснуть, но наполовину вставший член, упёршись в матрас, не оставил ему выбора. Микки инстиктивно тазом толкается в этот матрас, чтобы почувствовать, как приятно оттягивается крайняя плоть. Докатился.

Сжав простынь, он представил себе, что это волосы — мягкие, огненно рыжие волосы у него между пальцев. Закрыв глаза, Микки запустил руку к себе в боксёры и увидел Галлагера; будто тот, расставив руки по обе стороны от него, наклонялся над ним и с дерзкой ухмылкой тёрся пахом у него между ног.

Микки кончил быстро; перед глазами у него ещё минуту спустя проносилась сцена, где рыжий крепко держит его за руки, не давая двинуться, и жёстко имеет, в кульминации пытаясь сожрать его лицо поцелуем. Он надеется, что хоть теперь-то ему удастся поспать хотя бы час. Но нет — телефон вывел его из забытья, зажжужав вибрацией на тумбочке.

<b>[Рыжепися]:</b> Отлично) Скоро буду дома

Микки бормочет ругательства себе под нос и вдруг осознаёт, что он теперь потный, как скотина, а до выхода осталось полчаса. Неохотно вытащив свою тушку из кровати, он поплёлся в душ и только там начал отходить от грязных фантазий.

Тёплая вода — благо на свободе ей можно наслаждаться сколько хочешь — ласково омывает его кожу. Микки наскоро трёт себя мочалкой, а когда доходит до груди, его взгляд снова падает на уродливую наколку, вытатуированную с левой стороны. Он невольно погладил пальцами это имя и вздохнул; пониже, на рёбрах, была ещё одна — черепушка, которую ему сделал двоюродный брат в тюрьме, настояв на том, что, мол, «заебись! чётко!» будет; сзади же, на правой лопатке, наполосовались восемь палочек — ровно по количеству лет, которые, как предполагалось, ему было сидеть. Все они с первого года за решёткой, и сделаны ну очень ебáно. И ещё есть шрамы — восемь уродских шрамов от ножа (или ножей) — хоть давно уже зажили, но до сих пор о себе напоминают, когда он проведёт случайно рукой по бочине.

Ядрёные и уродливые, темнели эти отпечатки бывших ран у него на коже. Микки стоял перед зеркалом, рассматривал себя с разных ракурсов и думал: наверное, хорошо, что секса у них нет. Потому что его пугает перспектива показать Галлагеру эту вереницу безобразных, бесформенных ошибок, так неприглядно вшитых в его тело.

Надо сказать, он несколько раз был близок к этому. Недавно, когда Иен снова попытался снять с него рубашку, Микки в страхе отшатнулся и сдуру пробормотал что-то грубое. Он не хотел его обидеть; Галлагер и не обиделся, но больше не пытался. Что-то изменилось с того дня. Такими темпами они вообще никогда не переспят. Милкович мечется между необходимостью скрывать всё это говно у себя на теле и почти детским, залёгшим глубоко внутри желанием открыться ему полностью. С ног до головы — я тут, я весь с тобой, и может быть, дело пойдёт лучше. Меньше ныкаться. Может быть, он сам виноват, что рыжий не хочет его. Даже джентльмена не хватит на вечно шарахающуюся монашку.

***

Время идти обедать — они собирались сходить в кафе до того, как у него в Пэтси начнётся вечерняя смена, но Галлагер застрял в душе. Микки заколотился в дверь ванной, спрашивая, сколько ещё его ждать.

— Сорян, я ща! Пять минут! — крикнул Иен. — Присядь пока, подожди, я скоро!

Милкович закатил глаза и разочарованно крякнул, оглядываясь по сторонам. Не заметив нигде присутствия Липа, он прошёл к дивану, плюхнулся на него, включил телевизор и изо всех сил постарался сосредоточить свой ум на тупой рекламе. Но это плохо у него получалось, потому что звук льющейся воды всё же напоминал ему, что в десяти метрах от него находится мокрый, голый и разгорячённый Иен Галлагер.

Он уже видел его полностью раздетым и знает, что Иен выглядит так же прекрасно, как и всегда. Помимо дурацкой татухи с орлом, которой он, кстати, странно и втайне даже от себя умилялся, на его коже нет изъянов, и весь Галлагер такой гладкий со всех сторон, накачанный; ему стыдно за то, что он костлявый и в унылых партаках. Кстати о партаках — на пальцах надо бы подправить, а «ИенГалагер» с груди вообще убрать нахер, но, пожалуй, это будут не совсем оправданные расходы, если учесть, что он ищет новое жильё.

Микки скрестил руки — теперь кисти рук убрались в подмышки, а вместе с ними и FUCK U-UP на костяшках. Без рыжего здесь непривычно и стрёмно, несмотря на то, что добрую половину своего свободного времени он зависает именно в этом доме. До сих пор Микки кажется, что ему не место здесь.

— Кто тут у нас. — Неожиданный поцелуй сзади в щёку чуть не хватил Милковича ударом. Шикнув, он резко подпрыгнул на месте и обернулся, недоумённо смотря на Иена. Тот только захихикал в ответ. — Прости, не хотел пугать.

— Не напугал, — проворчал Микки. — Не подкрадывайся так к уголовникам, чел. — И это он тоже постарался проворчать, пользуя свой будничный тон, но нет же — сердце вдруг заскакало в груди так сильно, что закружилась голова. Иен стоял в одном полотенце — так низко, сука, обернул вокруг бёдер, что треугольник внизу и лобок весь его рыжий видно. Каждый изгиб точёного тела переливался под лучами солнца, и волосы, его сраные рыжие патлы горели в этом свете, образуя ёбаный пожар у него на башке и заодно у Милковича в штанах. Капелька воды, стёкшая по его шее к соску, своим движением привела его в чувство, напоминая Микки, что он не в Лувре и не неподвижные божественные-блядь-картины с ангельскими хорами рассматривает, а живого обнажённого мужика. Микки сглотнул, сморгнул и отвернулся, усилием воли пытаясь привести внезапно активизировавшийся агрегат в состояние нестояния.

— Окей, понял я, понял, крутой парень, — дразнится Галлагер. — Прости, что долго, ещё пару минут, я только оденусь… — он развернулся и направился к себе в спальню.

Вполне резонные действия пошли, да, но Микки не хочет никакой там одежды; на самом деле, ему почти больно думать о том, что Галлагер сейчас оденется.

— Эй, погодь.

Ему надоело ждать у моря погоды и бояться. Надоело отталкивать Иена — Микки знал, что рыжий чувствовал это отталкивание. Он и так уже достаточно этого поделал, за двадцать восемь-то лет. Ему жесть как хочется снова почувствовать эти нежные прикосновения, услышать ебучие сладкостонья рыжего — словно он, Микки Милкович, не просто прирезанный бесполезный гопник из грязного чикагского поджопья, словно он что-то значит и вообще не зря небо коптит.

Ему хочется знать, впишется ли он снова в жизнь рыжего или нет.

— Что за спешка, Галлагер? — Микки, встав с дивана, вальяжно подкатил к Иену. Ухмыльнувшись, он близко придвинулся и положил руки ему на талию, скользя пальцами по тёплой влажной коже. — Мы вообще-то можем и у тебя поесть…

Иен уже улыбается во весь рот; солнце, усеявшее поцелуями его широкие плечи, бликами играет на его волосах. Ему очень идёт эта солнечность, и Милкович не может оторвать глаз. Как завороженный, он тянется к Иену, прикасается к этим плечам, запястьям, и вскоре уже не сдерживается и припадает к шее. Тесно прижавшись к его груди, Микки трогает Иена везде, словно пытаясь не упустить ни одного сантиметра его тела. Тот на мгновение напрягся, но тут же расслабился под прикосновениями и поцелуями; спустившись на ключицы, Микки слизывает ту самую капельку и ухмыляется, когда Галлагер вдруг испускает чуть слышный выдох.

— Сомневаюсь… что у меня найдётся что-нибудь съестное, — шепчет он, заныривая широкими ладонями Микки под футболку. Милкович в ответ поднимает взгляд и всасывается губами в лицо рыжего. Нет ничего невинного в таких поцелуях — они, как оголодавшие волки, набрасываются друг на друга и просто впиваются, не разбирая, где языки, где зубы и где губы. Но Иен, кажется, не жалуется. Одной рукой он ведёт вниз, к поясу его джинс, и начинает поглаживать промежность. Микки тихо застонал.

— Бля, — охнул он в следующую секунду, когда Галлагер развернул его спиной к стене и, легонько толкнув на неё, вернулся к начатому. Притёрся бёдрами к бёдрам, прижался губами к губам — и он стонет уже громче, будучи просто не в силах выдерживать потрясающую всё его существо тягу к этому пидриле. Всё же ему приходится взять себя в руки на десять секунд, когда он чуть оттолкнул от себя Иена и другой рукой начал торопливо расстёгивать ремень.

— Снимай, — рвано выдохнул Иен, помогая ему.

Штаны падают вниз и отпинываются в сторону. Иен, не теряя ни секунды, снова целует его как в последний раз — он едва может отдышаться; гладит, гладит везде — по спине, по бокам и наконец принимается мять задницу. Мнёт и тянет на себя, трётся членом о член — и боже мой, не шикарно ли? Милковича уже трясёт; полотенце летит на пол куда-то к штанам.

— Ох, бля, — крякнул он при виде абсолютно голого, осоловелого от ласк Иена. Тот прижался к его бёдрам ещё теснее и хныкал ему в висок; Микки чуть отстранился в поисках пространства для своей руки, которую он просунул между ними, чтобы взять Галлагера за елдак. У него уже сочился вовсю, и у Микки потекли слюни, когда он начал надрачивать его тяжёлый, крупный член. Если бы самоуверенный засранец не присосался бы в этот момент к шее, он бы грохнулся на колени прямо на этом месте и пригласил бы этот батон к себе в оральные гости. Ему очень хочется это сделать, хочется очень сильно, но Иен вцепился в него мёртвой хваткой, целует, ласкает и, за исключением дрочки, ни движения сделать не дает.

И он продолжает наяривать туда-сюда, пока Иен не схватил его за руку в предупреждающем жесте.

— Мик… — прошептал он, кусаясь за мочку уха.

— С-сука, я тебя хочу, — прорычал Микки. Иен в ответ зашёл за ухо и начал вылизывать его самое оргазмоопасное местечко. Знает, садюга, куда целиться, чтоб уж наверняка. — Иен, бля-адь, Ие-ен. Пожалуйста…

— Я тоже. Я тоже пиздец как тебя хочу, Мик, — простонал Галлагер. — Снимай. Снимай всё, — требовательно шепчет он, хватая его за подол рубахи. — Хочу видеть тебя всего…

Микки слышит повелительные нотки в его голосе — и его слегка перетряхивает. Фейерверки в нижней части живота моментально стихают, освобождая место чему-то другому. Это другое — не что иное, как паника. Паника, переродившаяся с десятикратной мощью из страха, который жил в нём с самого освобождения.

Он любил забываться, любил отдавать Иену контроль в постели, чтобы не следить постоянно за своими действиями, а просто чувствовать. Но стоило только ему услышать эти слова Галлагера, как сразу же всё рушится. Похоть оборачивается необъяснимым страхом, который волнами захлёстывает его нутро. Чем наглее становился Галлагер, тем больше Микки кусал нервяк. Ему казалось, что он высрет кишки прямо сейчас себе под ноги, если они продолжат.

Он был уверен, он решился — да, но в момент его решимость накрылась медным тазом. Сыграло всё: и крепкие руки, не отпускавшие ни на шаг от себя, и опаляющее кожу дыхание, и тяжесть его тела. Микки отталкивает от себя Галлагера — как-то полусознательно; так тринадцатилетняя девочка, осознавая, что сейчас произойдёт что-то непоправимое, трепыхается перед первым мужчиной в желании немедленно всё прекратить. Ему нужно пространство. Ему срочно нужно пространство.

Как только Иен понял, что что-то не так, он отступил на шаг назад и поднял руки в воздух.

— Блин, что… Прости. Мик, прости. Всё нормально? Что такое? — недоумённо и с сожалением, читавшемся в широко распахнутых глазах, Иен смотрел на него сейчас. Раскрасневшийся, разболтанный. Печально-красивый. Микки тошно стало — ну права была Светлана. Словно щенок брошенный.

Он пытается восстановить дыхание и успокоить своё бешеное сердце, хватаясь за спинку дивана и наклоняясь вперёд. Зажмурив глаза, глубоко вдыхает и выдыхает. Годы определённо не те.

Иен стоял сзади и молчал.

— Микки, что случилось? — осторожно спрашивает он, когда Милкович наконец снова задышал, выпрямился и повернулся к нему. Словно опомнившись, Иен нагнулся за полотенцем и прикрылся, неловко обернув его вокруг бёдер. — Я сделал что-то не то? Прости, если…

Микки качает головой и зажимает пальцами переносицу.

— Не… Нет, чел. Дело не в тебе — во мне. Это я сделал… «что-то не то». Это я… — Он остановился, не зная, как преобразовать кашу из мыслей во что-то внятное. Но даже если этого он сделать не может, нужно дать понять Иену, что его вины тут нет. — Я просто… Бля. Нервы сдали, и всё. Нервы.

— Ладно, — не до конца всё же убеждённый Иен чуть двинулся к нему, но тут же, видимо, передумал и отступил. Дёрнулся в одну сторону, шагнул в другую — растерянный, стоит и не знает, что делать. Микки хочет что-то сказать, успокоить, что ли, но рвано выйдет и глупо — он заранее уже знает. Он сам без понятия, что теперь делать.

— Ладно, — повторил Иен, проводя рукой по всё ещё влажным волосам. — Давай я сейчас оденусь, и поговорим. Или, я не знаю, поедим…

Микки молотит кулаками ни в чём не повинную спинку дивана, едва дверь спальни закрывается за рыжим. Два раза, затем ещё раз ударяет — для верности. Да что там — он трус, и так ясно. И это после каминаута перед садистом-папашей в баре, в котором, как сельдей в бочке, набилось в тот вечер презашкварного народца; после долгих лет выживания с именем парня на груди — среди такого же контингента. Может, воздержание было не только с Галлагеровой стороны, как он думал. Может, Иен чувствует его холодность, когда дело доходит до горяченького. Этот говнюк всегда видел и чувствовал больше, чем Милкович хотел ему позволить.

Микки заканчивает натягивать джинсы и застёгивает ремень, когда Иен выходит из своей комнаты. Рыжий полностью одет. Они неловко пялятся друг на друга какое-то время; тишина зловеще повисает в воздухе. Иен несколько раз открыл рот, но в конце концов ничего не выдал. Отвернувшись и постояв с пару секунд, он медленно отправился на кухню и открыл холодильник. Стоя спиной к Микки, он заговорил:

— Лип, оказывается, удосужился взять продуктов. Живём. Можно даже не идти никуда, — он достал какие-то пакеты, открыл их и начал выкладывать продукты на тумбу. — Можно томатный суп запилить, будешь? С сырными гренками. Или в кафе пойдём, если хочешь.

— Да нет, звучит вполне себе съедобно. Давай останемся, — хотя ему неудобно теперь оставаться. Неудобно даже смотреть ему в глаза, но Микки решил не сбегать. Так было бы ещё хуже.

— Отлично, — сказал Галлагер и приступил к готовке.

За последующие двадцать минут они не обменялись ни единым словом. Пока Иен крутился у плиты, Микки пытался обдумать, как он объяснит ему только что произошедшее.

Микки задевает это словно нарочное молчание, но ладно. Хотя бы не выгнал. В юности оба грешили привычкой слынивать, когда что-то идёт не так. А так нельзя. Он не хочет больше так поступать. Иен, наверное, тоже. Они оба должны работать над проблемами, а не убегать от них. Иначе просто ни к чему не прийти.

Кажется, что всем своим видом он излучает неловкость и замешательство, когда Иен садится рядом. Придвинув к себе тарелку, Микки потянулся за пультом от телевизора, чтобы не есть с Галлагером в полной тишине, как вдруг его внимание привлекла яркая бумажка, заткнутая под книгу на столике. На мгновение он замер и прищурился, изучая надпись в верхней её части.

— Чё это? — Микки вытащил бумажку из-под книги и повернул лицевой стороной к Иену.

— А, это… Это приглашение.

— Да я вижу, что приглашение, не слепой.

Микки не хочется грубить ему, но он всё равно это делает. Старые приёмы психологической самозащиты срабатывают на раз-два. Когда чувствуешь себя виноватым, иди в атаку, хуле. Ведь лучшая защита — сами знаете что. Естественно, Иен глубоко вздохнул и выдвинул вперёд подбородок, как он всегда делал, когда его бесило.

— Приглашение на художественную выставку в галерее, рядом с универом, — тихо проговорил Иен, глядя ему в глаза. — Эйба туда приглашали, мы собирались вместе пойти. Мы не контачили с парка, Мик, — быстро добавил он, разглядев, видимо, тень подозрения на его лице. — Эта хрень появилась в ящике на днях.

— И ты пойдёшь?

— Нет, конечно. Я вообще хотел выбросить её, — фыркнул Иен, откидываясь в кресле. Суп стынет на столе у них обоих. Они молчат несколько секунд, и Микки от возрастающего в комнате напряжения перехотелось есть. — Я такие вещи не очень. Я ничего не понимаю там всё равно. Попадаются годные штуки, но в основном я просто стою и еблом щёлкаю. Как баран на новые ворота, пялюсь на них, пока ценители что-то там кумекают себе.

— Тут написано, что шампанское будет, — сказал Микки, пытаясь перевести разговор в более позитивное русло. — Можно накатить на халяву.

— Мик, это не совсем подходящее место, чтобы напиться.

Галлагер не встречается с ним взглядом. Отвернулся и уставился куда-то под телик. От этого Микки только больше начинает переживать. Глянцевый листок бумаги с именным приглашением, который он до сих пор держал в руках, уже не кажется таким безобидным. Милкович представил кудрявого лыбливого ублюдка в узкожопых джинсах и заёрзал на месте, невольно вспоминая, как прекрасно они с Иеном смотрелись вдвоём.

— Ну, всё равно… Можем вместе пойти, — вылетело у Микки. Зачем он это предложил, он до конца не осознавал. Меньше всего ему хотелось провести вечер пятницы в картинной галерее, с неловкой улыбкой кивая на вежливые попытки друзей Иена развести его на хоть какой-то разговор о вещах, на которые ему насрать. Все эти люди будут думать, что он место изучить пришёл — куда вынести и где сигнализация.

Но отступать некуда, да он и не будет — картинка в голове, где этот Эйб с рыжим скрываются в закат (окей, в туалет), настойчиво буравит ему зрительные нервы. И не только зрительные.

— Я завтра как раз свободен, встретимся после обеда и…

— Подожди, ты хочешь сходить на выставку? Серьёзно? — выпалил Иен, округлив глаза.

— Ну да.

— На выставку моего бывшего парня, — добавил Иен медленно, проговаривая каждое слово.

— Да, а чё нет, — кивнул Микки. Иен непонимающе моргнул и сдвинул брови.

— Кто ты и что ты сделал с Микки Милковичем?

Микки пожал плечами, чувствуя странный укол обиды. Понятно, почему рыжий удивился, что он вызвался сходить на арт-шоу, но что-то тут есть ещё. Будто Иен не хочет приводить его туда, потому что стыдится его. Стесняется, что все увидят, что парень у него уголовник.

— Ну хочу я пойти, и что тут, бля, такого?

— Ничего, я просто… — Иен осекается и качает головой. — Просто… Зачем? Я же говорю тебе, нечего там делать.

— Ну хз, может, и есть чего. Мы не ходили с тобой раньше никогда на такое. Окультуримся немножко, я не знаю.

Брехня на постном масле. Микки до пизды на культуру и иже с ней; он чувствует, что вгоняет себя в ситуацию, которая не принесёт ничего хорошего, но не может остановиться. Нет, его не гложет ревность. Просто интересно, как Галлагер будет себя вести рядом с тем парнем, раз уж уверяет, что у них больше ничего нет. Интересно, что это на самом деле за чел, если ему после разрыва приспичило отследить Иена на улице.

Иен кивнул пару раз и внимательно окинул его взглядом. Всё же не слишком убедил.

— Э-э, ну, если тебе действительно так хочется туда пойти, давай сходим. Я не против.

— Отлично. Тогда это свидание.

Иен даже притормозил жевать свою гренку.

— Забыл сказать, на такие мероприятия приодеться надо официально.

— Ты считаешь, я брюк с рубашкой нормальных не найду?

— Я этого не говорил, Мик, — отчеканил Галлагер, вымученно вздохнув. — Просто предупреждаю.

Именно тогда Микки заметил, какими усталыми глазами Иен смотрел на него, и уже другого рода беспокойство засвербило ему грудь.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он. — Чё с новыми лекарствами как?

Недавно врач Иена прописал ему какие-то новые препараты, поменяв дозы старых. Они вместе ходили к врачу, и всё было обычно — никаких опасений ни у медика, ни тем более у Микки эти события не вызывали. Он гуглил ещё потом — такие же седатики, но вот по виду Галлагера было ясно, что что-то идёт не так.

— Да терпимо вроде, — ответил Иен. — Сны, правда, стали сниться совсем упоротые, не сплю нормально. Но Шерил сказала, что пройдёт недели через три. В инструкции обозначено было как побочка, но… Если честно, мне в первый раз так хреново, Мик, - признался он и откусил ещё кусочек гренки, но тут же сморщился и бросил остатки обратно на тарелку. — И живот баламутит. Но хер с ним, это всегда так. С любыми новыми дозами диарея.

Микки смотрит на парня, и все его проблемы смещаются в маленькую точку и теперь уже кажутся сущей ерундой, когда рыжий поник лицом и отмахнулся — он так всегда делает, всегда, когда у него что-то болит или он расстроен, но показывать этого не хочет. Милковичу вдруг становится всё равно на красавчика-бывшего Иена, на стрёмные татухи свои — не время переживать об этом, когда есть более очевидные проблемы.

— Эй, всё нормально будет, мужик, — Микки похлопал по подушке, лежащей рядом с ним. — Иди сюда.

— Мик, я…

— Иди уже сюда ко мне.

Иен едва заметно улыбается и усаживается рядом с Милковичем. Откинувшись на подушку, он кладёт голову ему на плечо.

— Как у тебя утро прошло?

— Да никак, квартиру себе сидел смотрел. Дороговато у вас тут, — Микки с удовольствием воспользовался возможностью сменить тему.

— Ты квартиру ищешь? — встрепенулся рыжий. — С каких пор?

Бля. Микки знал, что нужно было раньше рассказать, но не так просто это всё выходило. Он и так был уверен, что в конечном итоге ничего не подберёт — цены даже на еду в Норд Сайде вырвали бы ему карманы, не говоря уже о жилье. Но Галлагер ведь всё ему рассказывал, открыто и без купюр про своё здоровье. Нечестно получается.

— Ну, Света хочет, чтобы мелкий рос в здоровой обстановке, так? Даже на каникулах. Надо сваливать куда-то. Да бля, мне там самому стрёмно уже. Того и гляди… Крыше скоро пиздец, штукатурка на голову летит. До первого урагана…

— Насмотрел что-нибудь уже?

— А-ха, хера там. С гулькин нос для меня вариантов.

— Ну должно же хоть что-то быть. Давай вместе посмотрим, — предложил Иен, усевшись повыше и прижавшись щекой к его шее.

Микки напрягся. До этого он водил рукой по плечу Иена, но тут же перестал, и рука застыла на месте. Галлагер, почувствовав это, резко отстранился и сел. Отвернувшись, он встал, отошёл в кухонный угол и начал расхаживать туда-обратно.

— Не очень вышло, да? — вдруг саркастично выплюнул он. Микки молчал, наблюдая за ним. Надвигалась буря, которую он давно ждал. — Я имел в виду просто помочь тебе выбрать. Я не предлагаю тебе съезжаться, можешь не переживать, Микки.

Не Мик, а именно Микки. Ещё выделил так, засранец.

— Я тебе даже слова не сказал…

— А тебе и не нужно, я знаю, о чём ты думаешь, — огрызнулся Иен. — Чем мы с тобой занимаемся, Мик? Что это вообще такое, вот это вот всё?

Вопрос выбил его из колеи. Микки тупо уставился на взъевшегося Галлагера, не зная, что ответить. Несмотря на то, что чувства к нему до сих пор жили и здравствовали в его беспокойном сердце, Микки не совсем уверен, что готов броситься с головой в серьёзные отношения с ним. Потому что, как оказывается, они всё ещё застряли на минном поле, где одно неосторожное слово или действие обнажало старые шрамы и бередило запёкшиеся кровью раны. Микки давно не подросток; он теперь гораздо более самодостаточен и живёт своей жизнью, той жизнью, которая не пойдёт под откос с уходом рыжего. У него есть сын, о котором тоже надо думать, и какая-никакая работа, достаточно приличная, чтоб ни про что её просрать. Микки хочется верить, что Иен изменился, что перестал сбегать по первому звоночку, но это не так просто, как казалось раньше.

— В смысле? — тихо произнёс Микки, не идя на поводу у рыжего и специально не повышая голос. — Что ты имеешь в виду?

Иен стиснул зубы, мотнул головой и уставился в пол.

— Да ничего, — сказал он, снова отвернувшись и пнув ковёр. — Забудь.

Голос Иена звучит спокойно, но удручённый взгляд выдаёт его с головой. Он расстроен, и Милкович тоже — от непонимания, как исправить ситуацию. Ему хочется снова притянуть рыжего к себе и зацеловать его до тех пор, пока дурацкая печальная мина не исчезнет с его лица навсегда. Он хочет этого всего с Иеном, но не может объяснить так, чтобы это не выглядело странно. Не может вслух сказать, что ему просто нужно знать, навсегда ли это. Потому что ещё одного глупого разрыва этим отношениям не выдержать.

— Тебе на работу сейчас?

Микки глянул на экран сотового и вздохнул. Дебби и Шон ничего не имели бы против, если бы он якобы по болезни остался дома на день. Потому что нельзя всё оставлять вот так. С Иеном нужно разрулить, и точка. Но деньги тоже нужны. Смена вычеркнется, а восемьдесят долларов на дороге не валяются. Тем более — сейчас, когда он едва с зоны отстегнулся, и нужно купить столько вещей.

— Да.

— Хорошо, ну, тогда увидимся позже? — спросил Иен. Стоя у кухонной тумбы, он смотрел себе под ноги и неловко мял в пальцах край рубашки. — Ты правда хочешь туда завтра сходить?

— На выставку?

Иен кивнул.

«Не хочу», — подумал Микки.

— Хочу, — сказал он вслух. — Выряжусь попрезентабельнее, чтоб не позорить твою хипстерскую рожу.

Это должно было прозвучать как шутка, но не вышло — Микки и сам понял по своей интонации и по тому, как Иен опустил глаза и чуть слышно цыкнул.

— Может, по фану будет, — добавляет Милкович, чтобы сгладить ситуацию.

— Ладно, — вздохнул Иен, сомнительно покачав головой. — Забрать тебя с работы?

— Не надо, чел, я на метро.

— Я заберу тебя, — настоял Иен. — Раз свидание, значит, свидание. В семь подъеду, успеем?

— Да… Да, вполне. — Микки начал собирать по квартире свои вещи, затем надел пальто. Иен специально старался не смотреть на него, избегал взгляда, но Милкович не может просто выйти за дверь на такой-то ноте.

— Эй, — шепчет он, подходя к рыжему и хватая его за руку. — Увидимся завтра. — Иен едва кивнул и потупился. Микки ловит его взгляд, специально заглядывая в лицо снизу. Когда Иен наконец поднимает глаза, он целует его в губы. К облегчению Микки, он отвечает на поцелуй — медленно, неуверенно и осторожно, словно боясь переступить через тонкую грань.

— Да, — говорит Иен, отпуская Милковича. Его рука опускается Микки на локоть, и он оставляет последний, лёгкий поцелуй у него на макушке. — Окультуримся чуть-чуть.

***

Лучшее, что нарыл Микки у себя в гардеробе — недавно стиранные тёмные джинсы и чёрная рубашка, которая стала чересчур ему большой. Самые нормальные ботинки, которые у него есть, потёрты с носков, а правый ещё и жмёт. Такой себе прикид для посещения выставки бывшего своего бывшего, так думает он, разглядывая себя в зеркале. Но никуда не денешься.

Ровно в семь раздаётся стук в дверь — Иен Галлагер не Иен Галлагер, если он не пунктуален. К тому времени, как Микки оторвался от зеркала и вышел из своей спальни, чтобы открыть дверь, Иен уже зашёл. Милковичи никогда особенно не заботились о том, чтобы закрывать дверь на замок — к ним лезть было себе дороже, и Микки тоже не закрывался по старой привычке. Галлагер, к его удивлению, не был одет, как полагается. Вместо полуофициальных рубашки и брюк на нём красовались изношенные серые треники в обтяг, футболка с растянутым на всю грудь лицом Курта Кобейна и сверху — рубашка в клетку.

— Ага, вот теперь объясни мне, какого хера я стою и лью на себя одеколон, если ты всё равно выглядишь как прицерковный бомж?

— Выглядишь прекрасно, — улыбнулся ему Иен, бросив свою куртку, которую держал в руках, на спинку дивана. — Я помню эту рубашку, — добавляет он, подходя ближе, чтобы провести пальцами по линии пуговиц.

— Ты на вопрос не ответил.

— Расслабься, я взял всё с собой, в машине лежит, — вздохнул Иен. — Просто…

— Почему в машине?

— Потому что я искренне надеюсь отговорить тебя от этой глупой затеи, Мик.

Кажется, он собирается сказать что-то ещё, но Микки, поджав губы, обрывает его резким толчком в грудь. Разочарование защемило ему где-то под желудком, и он зло скривился в усмешке.

— Пошёл ты нахуй, Галлагер, — выплюнул он, показав рыжему средний палец. Развернувшись, он направился обратно в комнату.

— Подожди-ка, какого члена ты психуешь на меня?! — Иен выкрикнул в ответ, последовав за ним. Прежде чем Микки достиг порога спальни, Иен схватил его за руку и грубо развернул к себе. Микки пытается отпихнуть настырного говнюка, но тот пресекает попытки, в миг прижимая его к стене. Это должно вроде как вывести его из себя, но вместо этого Милкович ощущает, что он готов от чувств на месте сгореть, когда рыжий так делает. — Не веди себя как хуйло, Мик. Скажи мне, в чём дело. Чё за психи?

— Я чё, тебя позорю? — прошипел Микки, съёжившись под напором рыжего и глядя на него снизу вверх. — Стыдно, поди, перед имиджевой тусой зэкулькой светить?

— Ты о чём вообще… — Иен моментально изменился в лице и отпустил Микки, от удивления отступив на полшага назад.

— «Хоромы на трущобы, князей на грязь меняешь», скажут? Так, Галлагер? — наседал Милкович. Оправив рубашку, он с вызовом смотрел Иену в глаза, пока тот оторопело переваривал происходящее.

— Да господи ты боже мой! На какие трущобы? Ты… Ты серьёзно? — выдохнул Иен с круглыми глазами. — Мы с тобой бок о бок всю жизнь живём, Мик. В одном и том же районе! Я такой же парень с Юга, как и ты. И Эйб уже видел тебя! Я не пытался скрывать, кто ты для меня, я никогда… Я… Я ему сказал в парке, — Иен тараторил, запинаясь; он был, по всей видимости, поражён словами Микки, поэтому взял небольшую паузу, чтобы перевести дух. Это придало Милковичу больше уверенности. — Сказал ему, что пытаюсь вернуть тебя. Что снова пытаюсь построить серьёзные отношения с тобой… Блядь, да с хера лысого мне тебя стесняться вообще?!

Микки с сарказмом пожимает плечами. Прервав зрительный контакт, он сосредоточился на потёртом воротнике Иеновой рубашки. Галлагер внимательно вглядывается в его лицо в поисках подсказок, но он молчит, и отвернувшись, качает головой, не зная, что ещё сказать. Иен, наконец, глубоко вздохнул и заговорил:

— Я не хочу идти туда не из-за тебя, Мик. Это вообще к тебе никакого отношения не имеет. Меня до сих пор мутит с новых таблеток, это во-первых, а ещё мне быстро надоедают эти люди, чтоб весь вечер таскаться с ними. Времени свободного и так немного, и я хочу с тобой его проводить, а не с левыми, понимаешь? — Микки медленно кивает, всё ещё избегая его взгляда. В голове у него происходила путаница; казалось ему поначалу, что к месту он высказал рыжему, а сейчас уже и не знает, зачем оно было. — И я не хочу бросать Эйбу в лицо вот это всё, — добавляет он, указывая движением рук на пространство между ними. — Так получится, словно я для показухи туда заявлюсь. Я с ним и так херово поступил, хочу хоть как-то загладить вину.

— И как это, блядь, понимать? — выпалил Микки после секундного молчания. Долгое время Иен ничего не отвечает, и он — так по-уебански — надеется, что не сказал этого вслух, а только подумал. Дело плохо; разговор скатывается в точку невозврата — назревающий конфликт уже почти искрил между ними двумя. Глупая, детская надежда запарывается к чёрту, когда Иен испускает горький смешок, покачав головой.

— Я буквально этот же вопрос тебе вчера задал, а ты притворился идиотом и смолчал. Сделал вид, словно понятия не имеешь, чё я там тебе втирать пытаюсь, — выплюнул Иен, разведя руками. — Удобно, да, когда всё на твоих условиях идёт? Как раньше. Когда ты созреешь — тогда и говорим. Микки Милкович не в настроении — так упаси меня выяснять отношения. На цыпочках ходи, слова поперёк не скажи и жди, пока ты там соизволишь! А чего я хочу — вообще похуй, да?!

— Да! Вообще похуй! Катись лесом, блядь, Иен! — заорал Микки, взмахивая кулаками. — Кидать меня несколько раз — это на моих условиях было? Сваливать на год, и ни письма ни весточки — тоже на моих условиях?! Я хуею с тебя, Галлагер! Мы с тобой через адище вместе прошли, я даже подумать не мог, что ты… Я был… Я бы…

«Я был готов, как старый манерный пидор, под венец с тобой. Да куда угодно, сука. Я бы умер за тебя. Я любил тебя».

Микки давится словами; сделав глубокий вдох, он закрыл глаза и попытался успокоиться.

— Тебе же вообще до лампочки было. Не отрицай хотя бы сейчас. Вообще поебать, словно я никто тебе. До такой степени, что… Что мне казалось, я умом тронулся, Иен. Что на самом деле придумал себе историю длиной в несколько лет. Ты ведь просто взял и ушёл…

— Я сказал тебе, что мы расстаёмся! Я объяснил тебе, что устал и что с меня довольно, Мик! — громко перебил его Иен. — Я изменился и не хотел этого скрывать. Люди меняются и расстаются, и что? Ты бы стал спрашивать у меня разрешения, если бы захотел разойтись?!

Микки кольнуло; он задрожал, как осиновый лист, и вдруг разразился истерическим, тихим надсадным хохотом.

— Да я бы вообще тебя не бросал.

Иен, застыв, смотрит на него во все глаза.

— Никогда и ни за что. Я бы ни за что не оставил тебя.

Молчит.

— Это ты охочий до побегов. Сдриснул себе, и никаких проблем, — Микки саркастично вскинул брови и так же саркастично пожал плечами, переходя на злобный шёпот. Его не хватало уже на это вот всё. Ему нужно было выпить. — Может, и сейчас съебнёшь. Я даже не удивлюсь. В твоём характере. Сходи к брату своему, поплачься, выговорись, какой я уёбок. Ставлю на то, что он это схавает и добавки попросит.

Иен уже не смотрел на него; опустив глаза, он морозил глазами пол и закусывал щёку.

— Давай, чё стоишь? — Милкович повысил голос. — Иди, я не держу. Репутацию ссыкухи поддерживать надо. Соответствуй.

Рыжий полностью меняется в лице на слове «ссыкуха». Взгляд, которым он награждает Микки, сбивает того с толку; он отступает назад, к стене. Галлагер весь выпрямился, выбочился, выставил вперёд подбородок; в горящих глазах его читалась ярость. Милкович уже представлял, как Иен ударит его, как повалит его на пол и как они, кряхтя и выкрикивая оскорбления, будут кататься по ковру, каждый пытаясь взять верх. Но этого не произошло. Тыкнув пальцем Милковичу в грудь, Иен стоит какое-то время и буравит Микки взглядом; наконец, он расслабил руку и прижался ладонью к его груди, прямо к тому месту, где под рубашкой было вытатуировано его имя.

— Я не такой, — говорит Иен, медленно качая головой. В его голосе нет более ни злости, ни раздражения. — Я больше не хочу быть таким человеком. И поэтому я никуда не уйду.

Эти тихие слова производят по-дурацки сильное впечатление на Милковича. Ярость стихает, кулаки разжимаются; он мгновенно пожалел обо всём, что только что наговорил в порыве гнева. Он опустошён и подавлен, он чувствует, что устал. Устал ссориться с человеком, которого любит. Они стоят вот так, смотрят друг на друга, с полминуты, и Микки хочется взять свои слова обратно. Кажется, Галлагер хочет сделать то же самое.

— Я не знаю, почему я ушёл. Я имею в виду последний раз — в первый год, когда тебя посадили. Я много думал об этом, но… Такое ощущение, что воспоминания обо всём, что тогда происходило, принадлежат совершенно другому человеку.

— Не оправдывайся. На тебя до хера всего тогда свалилось.

Иен повёл плечом, неопределённо качнув головой. Опустив свою руку с груди Милковича, он отвернулся и отошёл на пару шагов, встав к нему спиной.

— Всё казалось таким неправильным, — продолжает он, проводя руками по лицу. — Я не узнавал себя. Смотрел в зеркало и видел незнакомца. Мне хотелось хоть что-то из себя представлять, выпуститься из Вест-Пойнта, стать офицером. Или хотя бы… Хотя бы хорошим отцом. — Иен сделал паузу; было видно, как тяжело ему вспоминать прошлое. Милкович успел десять раз пожалеть, что почти специально вывел его на этот разговор. — Но всё летело в тартарары, все планы, мечты… Ты тоже поменялся. Ты тоже… Ты из-за меня таким стал, я знаю. Как сиделка со мной нянчился. Я ненавидел себя за это. Ненавидел таблетки. Не знал, как всё исправить, понятия не имел. Мне просто хотелось бросить всё, и пропади оно пропадом.

С этими словами Галлагер медленно повернулся к нему, словно ожидая какого-то ответа от Микки. Но тот не мог подобрать подходящих слов. В конце концов, он ждал этого от Иена годами, поэтому ничего не говорит и ждёт, что будет дальше.

— Я не только тебя оттолкнул, Мик. — Я всех нахуй послал. Думал, как страус, зароюсь в песок, а потом всё каким-то образом станет снова нормально, и я вдруг вернусь к нормальной жизни. Я думал, что всё будет, как раньше, что у людей в их жизни без меня ничего не поменяется… Блядь.

Он снова делает паузу, а Микки так же продолжает молчать, ловя каждое слово Галлагера. Он помнит пьяные откровения Липа и прекрасно понимает, к чему Иен ведёт. Несколько раз за всё это время он хотел сказать рыжему прекратить трепать нервы и себе и ему, сказать, что он знает про попытку самовыпила, но внутренний голос упорно приказывает ему захлопнуться. Сейчас необходимо дать Иену самому выговориться, по-своему пролить свет на события той ночи.

— Только это не так всё работает, — шепчет он, обняв себя руками. — Конечно, ничего уже не могло быть, как прежде. Я не стал нормальным, и мне казалось, я всегда таким буду. Говноедом из неблагополучного района. Неудачником с больной головой. Мне было до усрачки страшно, и я обвинял во всех своих проблемах не тех людей. Превратился в человека, на которого ни за какие коврижки не хотел быть похожим.

«В Монику», — подумал Микки про себя. — «Ёбаная Моника», — подумал он ещё раз, вспомнив, как эта женщина запудрила рыжему мозги.

Иен трёт глаза и шмыгает.

— Когда я понял, как сильно налажал, я сдался. Мне казалось, что выхода нет, понимаешь? Казалось, что слишком поздно что-то менять. Что не стоит даже пытаться. Через несколько дней я пошёл в клуб и… И… Бля, я даже сейчас не могу это вслух произнести. Я действительно ссыкуха.

— Ты самый храбрый человек, которого я знаю, Иен, — тихо сказал Микки.

«Я уже знаю», — хочется добавить ему. — «Не береди старое, не нужно».

— Нет, Мик. Ты был прав, — ответил Иен. — Я вечно ныл, вместо того чтобы реально что-то делать. Вечно жаловался, вместо того чтобы принять проблему и постепенно решать её. Взял с собой таблетки… туда, в клуб. Очень много таблеток. Запил их водкой или текилой, не помню. Решил, если уж таблы не сработают насмерть, то всё равну усну от них, так хоть во сне от переохлаждения сдохну на улице.

Иена трясёт. Он снова отворачивается; Микки всё так же молчит, не двигается и боится даже дышать, чтобы не спугнуть откровенность рыжего.

— Закончилось всё тем, что я позвонил Липу, прежде чем отключиться. Он каким-то образом, почти чудом вовремя меня нашёл, — с этими словами он судорожно выдохнул и снова вытер глаза. — Очнулся в больнице через сутки, от того, что Лип сидел и чуть не в голос ревел у меня на ногах. Вот тогда я понял, как сильно я на неё похож. Решил, что всем станет проще, если меня не будет… но это такая херня, на самом деле. Никому не стало бы проще.

— Не стало бы, конечно, — согласился Милкович, внимательно разглядывая Иена.

— И я решил тогда, что никогда больше так не будет, — продолжил он. — Решил стать лучше, и стал, и до сих пор стараюсь стать лучше, чем сейчас. Я правда стараюсь.

— А тогда, когда ты пришёл ко мне в тюрьму в третий раз, это после…

— Да, это было через неделю после того, как меня выписали из больницы. — Иен опустил голову и начал нервно заламывать себе пальцы. — Я переехал к Липу. Он очень переживал, места себе не находил. Где я, с кем я — ну, понимаешь. Я тогда не знал, кто был в курсе ситуации, а кто нет. Боялся, что Лип мог позвонить Мэнди, а та как-нибудь связалась бы с тобой, и… Я просто хотел, чтобы ты знал, что со мной всё хорошо, на случай, если тебе было не всё равно. Не хотел ещё больше причинять тебе боль. Если по чесноку, то я вообще думал, что ты меня прогонишь.

— Ты, блядь, выглядел, как воскресший покойник из зомби-апокалипсиса, — проворчал Микки. — Я не настолько гандон, чтобы так поступать. — Маленькая усмешка украсила губы рыжего, и Микки, приобретя заново дар речи, продолжил. — К тому же, я был слишком счастлив видеть твою глупую моську. Увидел и понял, что не могу тебя послать куда подальше. Соскучился — пиздец. Хотел, чтоб ты не забывал меня и навещал.

В зелёных глазах Галлагера промелькнули тёплые искорки.

— Я всё чаще начинаю думать, что ты больше из нас двоих романтик, чем я, Мик, — фыркнул он. — Такие красивые вещи мне говоришь…

— Э, я просто сказал, что ты на жмура смахивал тогда, — невозмутимо ответил Милкович.

— Да, но после этих слов последовал кусок из шекспировского сонета, если я не ошибаюсь, — рыжий говнюк наигранно нахмурился и потёр подбородок. — Из того сонета, где один мужчина сказал своему любимому, что «скучал по его моське», помнишь?

— Ой, захлопнись, — проворчал Микки, показав Галлагеру фак. — Приебался со своим Шекспиром. Просто говорю, как есть.

Иен ещё раз фыркнул, кивая в ответ.

— Прости, что сразу правду не сказал. Не хотел пугать тебя… и вообще.

— Я понимаю, — Микки, наконец, отлипает от стены и не торопясь направляется к Иену. Не торопясь, чтобы тот, на случай, если не желает пока его вторжения в своё личное пространство, успел дать понять. Иен никак не реагирует, только грустно взирает на него своими щенячьими глазами. Милкович принял это за зелёный свет, подошёл ближе и начал гладить его лицо, щёки; спустившись по шее до плеч, он мягко проводит по рукам и наконец берёт его руки в свои. — Всё хорошо? Как себя чувствуешь?

— Прости, что не рассказал сразу, — повторил Иен.

— Ерунда, мужик.

— И за всё говно, что я тебе наговорил, тоже прости.

— И ты меня.

— Я только… Я реально хочу, чтобы у нас всё получилось, — сказал Галлагер, перехватив его ладонь и крепко сжав её. — Я хочу быть с тобой и… и боюсь, что ты этого не хочешь.

Нет на свете ничего такого, чего Микки желал бы больше в этот момент. Не было и нет для него никого желаннее, чем смазливый девяностокилограммовый хуестрадалец с огромными глазами и задиристо подвешенной болтушкой. Микки зарывается носом в его плечо. Его тянет к Галлагеру, и как бы он ни старался, он не мог подавить в себе эту тягу. Да и не хотел.

— Я тоже боюсь.

— Чего?

— Что ты не хочешь меня.

— Я же сказал, что… Господи, Мик, — выдохнул Иен, сжимая его в объятьях. — Как я могу тебя не хотеть? — прошептал он Микки на ухо и прижался губами к его виску.

Милковича накрывает; он абсолютно точно разревётся сейчас. «Гулять так гулять», — проносится у него в голове, перед тем как он высвободился из огромных галлагерских рук. Иен поскулил, но тут же замолк, когда Микки снова начал расстёгивать ремень.

— Э-эм… — промычал Иен, одарив его вопросительным взглядом. Джинсы во второй раз за день спадают с Микки на пол, вскоре к ним присоединяются трусы; Галлагер моргает в недоумении. — Разговор по душам унёс много нервов, я думаю, не только у меня… Или только у меня? — шутливо подметил он. Микки, не обращая внимания, продолжает расстёгивать пуговицы на рубашке. — Ты думаешь, что сейчас самое время нам… Нет, я не против, просто надо бы сначала… Может, в спальню пойдём?

— Нет, в спальню мы не пойдём, — бормочет Микки. Колеблясь в сомнениях, он сжимает и разжимает кулаки. Рубашка полетела на пол, и всё, что на нём осталось — одна майка-безрукавка. Его страшит одна мысль о том, чтобы снять её, но в конце концов он собрался с силами и решился. Если уж он во время ссоры бросается громкими словечками, то должен сам перестать вести себя как трус. Захватив край безрукавки, он стягивает её через голову и бросает на пол к остальному шмотью.

— Вот, — Микки выпрямился, развёл руками и хлопнул себя по бокам. — Вот в чём дело.

Иен оглядел его с ног до головы, нахмурился, облизнулся, затем снова посмотрел ему в лицо, лукаво улыбаясь.

— Эм… Если не хочешь в спальню, то думаю, тебе лучше одеться, Мик, — усмехнулся Галлагер. — А то, знаешь, у меня руки чешутся…

— Ничего больше не хочешь сказать? — перебил Микки. С каждой проходящей секундой он всё больше чувствовал себя идиотом. Стоит голышом посреди комнаты перед Галлагером, неровен час Игги вернётся и запечатлит эту недвусмысленную картину.

— Ну, если честно... — с выражением невинной искренности на лице начал Иен, и Милкович вздрогнул, побаиваясь того, что он скажет дальше. — Я понятия не имею, что происходит. Точно не в сексе дело?

— Точно, — разочарованно протянул Микки. — Об этом не хочешь поговорить? — он указал себе на левую грудину.

— Ах, это. Я давно знаю про эту татушку, Мик. Ты мне показывал. — Галлагер умильно пялится на своё имя, улыбаясь во весь рот. У Милковича сердце готово было выпрыгнуть из груди, когда рыжий кончиками пальцев обвёл кривые буквы. — Выглядит намного лучше, чем тогда.

— Да, ну, как видишь, инфекции давно нет.

— Да, — рассеянно отвечает Иен, ведя пальцами вниз, к следующей наколке. — О, ещё одна. Раньше не видел её… Прикольная черепушка. Тоже в тюрьме сделал? Сам?

— А ты как думаешь?

Иен саркастически вскинул брови, словно в непонятках.

— Ты разделся догола, чтобы показать мне свои художества? Ну, неплохо, неплохо… — смеётся Иен.

— Бля, да… Нет. Просто… Ебись оно, я не знаю. Просто подумал, что тебе нужно знать, на что ты подписываешься, прежде чем дальше… Там ещё есть, — Милкович быстро развернулся и указал себе через плечо на лопатку. Его словно током пробивает, когда Галлагер нежно провёл пальцами по восьми зазубринам разной толщины на его плече. — Хочу свести, но не сейчас — в кармане вошь на аркане, сам знаешь, так что пока гоняю так.

— Ёбаный пиздец, это чё такое? — Иен берёт его за бока и немного разворачивает в сторону.

Милкович вздрогнул. Вот чего он боялся больше всего.

— Мик, это…

Микки стиснул зубы и опустил глаза; шрамы, Иен заметил эти уродливые шрамы — ужасное напоминание о последних днях в тюрьме.

— Ага. Жест любезности от моего бати. Потыкал-потыкал, никуда не попал. В почку как нехер делать можно было прицелиться…

— Боже. Не говори так, — выдохнул Иен. — Жалко, я его в Алиби тогда не ёбнул. Резанул в шею, чуть-чуть до сонной не достал.

— Ага, окей, здоровяк, — фыркнул Микки, — я уверен, что в конце концов какой-нибудь хуеглот сделает это за тебя. Этот ссаный пидор с самого начала не снискал там популярности, если учесть, что ползоны в сговоре с охраной долбится в сракотан.

— А я хочу, чтоб он увидел моё лицо, перед тем как сдохнет, — почти прорычал Иен. — Чтоб он знал, что по его душу пришёл педик.

Сильное заявление; проверять его, Микки, конечно, не будет, а вот прикрыться надо бы, потому что Галлагер своей блядской рычащей интонацией порядком его завёл. Они стояли в полуобнимку, близко, и полувставший член вот-вот бы упёрся Иену в бедро. Микки с прытью горного лося развернулся, поднял боксёры и натянул их на себя, а затем и джинсы — чтоб рыжий ничего не заметил. Ни к чему ему ещё раз убеждаться, какой же конченый на самом деле парень, с которым он полжизни мутит.

— Да срать на него с высокой колокольни, пока он здесь никого не трогает, — бормочет Микки, надевая майку. — Я тебя уверяю, чел, кто-нибудь его скоро уебёт. Не в этом году, так в следующем.

— Эй, ну ты чего, не надо, — заныл Иен, обнимая его со спины и мешая нормально одеться. — Походи ещё раздетый. Я так наслаждался видом… Раздразнил, а теперь вот…

— Завались, Иен, — фыркнул Милкович, несильно отпихнув рыжего засранца.

Иен обнимает его крепче и легко целует в любимое местечко пару раз, прежде чем задать вопрос, который мучал самого Микки на протяжении долгого времени.

— Ты поэтому никогда не раздевался передо мной? Из-за шрамов и наколок?

— Может быть, — он пожал плечами. — Да, наверное.

— Но мне нравятся твои шрамы, — прошептал Галлагер ему в ухо. — И наколки, — добавил он, ещё раз целуя Микки куда-то в волосы.

— Давай, пиздюшёныш, лей-наяривай мне тут, — со смехом крякнул Микки. Накрыв своими ладонями руки Иена у себя на животе, он повернул голову и чмокнул Галлагера в нос. Тот счастливо зафыркал ему в шею. Милкович вздрогнул, чувствуя, как эндорфинные мураши расползаются сзади по коже.

— Честное галлагеровское, — смеётся Иен. — Ты ещё сексуальнее стал, Мик. Отвечаю. Самый горячий мужчина в моей жизни.

— Ну и пиздобол же ты, Галлагер, — хохочет Микки. Иен разворачивает его к себе лицом, целует, куда попадёт, дует и фыркает в уши, в нос, в шею. Милковичу щекотно, и он ржёт и брыкается, но больше для вида. — Пусти меня, рыжий лобок.

— Не-а, — Иен нагло улыбается, захватив балдеющего Микки в кольцо из рук, и ведёт лёгкими поцелуями от щеки до подбородка. Задержавшись на губах, Иен снова поднимается к уху и выцеловывает место за ним, с которого Микки — знает же, засранец — всегда дико тащило. — Не путю, — пищит он, глупо вытянув губы. Милкович уже в голос орёт, щипая за щёки до фени милого великовозрастного ребёнка, который смущал его своей дурацкой непосредственностью и искренностью. Вот это был его Иен.

— Не пущу никуда, пока ты мне не поверишь, — заявил он, пританцовывая на месте.

— Окей, окей, я тебе верю. Отцепись, — фырчит Микки, пихая его в бок, и Иен с многострадальным вздохом отступает. Подняв с пола свою чёрную рубашку, Микки накинул её и с довольной ухмылкой прошёл на кухню, чтобы попить воды. Обернувшись у раковины, он видит, что Иен, прислонившись к косяку, с благоговением на дурацкой моське наблюдает за ним. Странная смесь ощущений захлёстывает его, когда он замечает счастливый блеск в глазах зацелованного солнцем говнюка: облегчение, и в тоже время — страх. Страх перед своими чувствами. Он влюблён в Иена Галлагера. Так влюблён, что аж болит. Он один сплошное тело, что тупо болит, и в то же время полный кайф с этой болью сносит ему башку.

— Я тоже хочу быть с тобой, Иен, — начал Микки. — Я тоже хочу, чтоб у нас с тобой всё получилось в этот раз, но ты должен пообещать мне кое-что.

— Всё что угодно…

— Пообещай мне, что ты больше не будешь выкидывать финты с разрывом отношений на пустом месте и тому подобное говно. Что ты не уйдёшь, как бы неебически хуёво не было. — Последнее вышло неуверенно, но Микки плевать; ему нужно знать, что между ними всё серьёзно. Он должен услышать это от Иена.

Улыбка сходит с лица Иена; он опускает глаза и качает головой. У Милковича внутри что-то обрывается.

— Я не могу пообещать тебе этого, Мик, — грустно пробормотал он. — Я очень хочу, но… бля, я правда не хочу быть как мать. Я не буду давать обещания, которые не в состоянии сдержать. Сейчас всё относительно стабильно, но так не будет всегда. Никогда не знаешь, когда мои мозги перестанут реагировать на те или иные таблетки. Они очень сложно миксуются, и реакция у каждого человека на них разная. Поэтому даже врачи не могут предсказать, что и когда… Ну, ты знаешь.

Они помолчали.

— Я всегда таким буду. Прости, если всё снова пойдёт по пизде, я могу… Я не знаю. Блядь. Я…

— Я как бы в курсе, Галлагер, — перебил его Микки. — Я знаю, что эта хуета до конца не лечится, успокойся. Всегда знал. Просто дай мне слово, что будешь стараться.

— Помнишь, на прошлой неделе я показывал тебе свой шкаф с таблетками? Показал, где что лежит, что и как я принимаю, куда хожу на терапию…

Микки кивнул.

— Это и есть те самые старания, — тихо проговорил Иен. — Ты не представляешь, как тяжело мне это делать изо дня в день. Со временем я натренился предвосхищать очередной рецидив. Это уже победа, которая далась вот этими ебаными стараниями.

Микки внимательно слушает; Иен, вздохнув, кивнул на диван, и они оба садятся на него и обнимаются.

— Я всегда сообщаю близким, когда чувствую, что какие-то лекарства хуевертят с биоритмами, и неровен час я шифером уеду с них, — прошептал Иен. — Я и тебе постоянно трещу про своё самочувствие, на всякий пожарный. Потому что сам прекрасно осознаю, что ты можешь и хочешь…

— Тебе помочь, — заканчивает за него Микки. — Я всегда буду тебе помогать. Только доверься мне.

Румянец разливается по щекам Галлагера. Он поднимает глаза и тепло улыбается.

— Если бы я сам сейчас добровольно не пошёл в больницу, вы бы с Липом на пару меня туда силой притащили, я знаю. Сейчас я сам пошёл, но… Если вдруг что, ты знаешь, что делать. Я обещаю, что буду стараться. Этого ведь достаточно?

— Да, — ответил Микки после небольшой паузы. — Вполне достаточно.

Они снова целуются, и с этим нежным поцелуем у него с души падает огромный камень. Иен берёт его лицо в свои руки; глаза у него на мокром месте.

— Ну блин, Галлагер, ебись оно в рот… Ничего страшного не случится, чё ты...

Иен со шмыганьем утыкается Милковичу в грудь.

— Если и случится, то я всегда рядом, — Микки успокаивающе поглаживает его по спине и целует в волосы.

— Я стараюсь, Мик, — прошептал рыжий. — Я правда…

— Тш-ш, — шепчет Микки в ответ. — Я знаю.