Невыносимо громкая, эта отвратительно раздувавшая внутри и без того тяжёлый, царапающий рёбра ком из колючей проволоки музыка пульсировала в ушах. Ещё немного, и что-нибудь в его голове точно разорвалось бы алой вспышкой, и потекло бы из них наружу на пыльный, холодный пол. Он закрыл глаза, но очередной стон завибрировал в горле от ощущения, будто его череп сжался от этого ещё сильнее. Стон?.. Он не слышал. Ещё чуть-чуть, и он сможет это только предполагать.

Он потерял связь с миром тогда, когда острое, рельефное лезвие прорезало его кожу и его собственная рука вела его дальше. Он утратил остатки человечности, когда оно же пронзило его ладонь. Сжатый в кулаке шнур скользил в нём, как по маслу, от любого мельчайшего движения, и Комаэда мог только перестать двигаться, напоминая себе, что он зашёл слишком далеко, чтобы хоть когда-нибудь у него появился самый ничтожный шанс повернуть время вспять.

Он мог только надеяться, что не вспомнит, как выглядит мир за пределами смерти и боли, раньше, чем это закончится.

Волна удара прошла по полу до его спины. Теперь, когда Комаэда действительно хотел зажмуриться, чего бы это ни стоило его истерзанному изнутри и снаружи телу, он не был в силах. Он был словно уже мёртв, и так выглядел ад, где ты раз за разом переживаешь один и тот же момент, не в силах ничего изменить, только для того, чтобы затем пережить его снова, и снова, и снова.

Пламя рокотало совсем близко, гораздо ближе, чем оно должно было быть на самом деле. Оно было повсюду, оно почти лизало его кожу и проникало внутрь его тела сквозь раны, вливалось с кровью. Быстрее, чем огонь, разгорался только ужас в нём.

На мгновение он перестал быть собой. На мгновение он стал собой настолько, насколько никогда не был раньше. Сухие, беззвучные рыдания скрутили судорогой живот.

Комаэда проснулся не от своего крика, но от того, что он наконец-то его слышит.

Край одеяла, который он стискивал в правой руке, неохотно отлепился от взмокшей ладони. Потолок над головой был затянут полумраком, но тусклым, выцветшим. Утро ещё не занималось, но должно было наступить. Однажды.

Нагито перевернулся на бок с тяжёлым вздохом, дрожавшим, как натянутая до предела струна, и только тогда он услышал в продолжавшемся в ушах тяжёлом грохоте не музыку, а собственное колотившееся сердце.

"Я почти забыл, что это такое," – произнёс он у себя в голове громко и отчётливо, почти будничным тоном, словно в этом не было ничего такого. Отпечаток безграничного ужаса, отступавшего медленно и тяжёлыми, гулкими шагами; крик, ещё покалывающий в горле – это не имело к нему никакого отношения. И капелька пота, слетевшая с его лба, когда Комаэда дёрнул головой, напоминала лишь о том, что он опять забыл приоткрыть окно на ночь.

Кошмары мучили его долгие месяцы после пробуждения, но не становились от этого привычнее. Не так много людей могли бы понять, каково это: умирать во сне, когда ты прекрасно знаешь на своей шкуре, как это бывает по-настоящему. Такие сны были настолько реальны только потому, что они были воспоминанием.

Воспоминания не могли причинить ему вред, не могли убить. Это Комаэда иступлённо повторял у себя в голове каждый раз, только чтобы не слышать внутренний голос, истерично твердивший ему другое.

Было бы намного проще, будь Хаджиме сейчас здесь, подумал Комаэда. Да, это плохо так слепо рассчитывать на Хаджиме во всём, напоминал он себе. Если он хоть чему-то научился за всё это время, если он действительно хотел отплатить Хаджиме чем-то за его терпение, доброту, за то, что он был, есть и будет рядом с ним – он должен был уметь справляться сам. И не просто для Хаджиме, но и для себя самого.

Но было ли что-то неправильное в том, чтобы просто хотеть его рядом?

В тишине коттеджа не было ни намёка на треск пламени, и эхо вырвавшегося у Комаэды крика давно растворилось в ночи, которая была на расстоянии нескольких лет и от того жара, и от лезвия в ладони, и от шнура копья в руке. В едва различимом силуэте часов на стене тень стрелки сгущалась где-то около пяти часов на циферблате.

В соседнем коттедже спал у себя в постели Тогами. В коттедже напротив – Сода. Наверняка снаружи никто ничего не слышал. Остров смотрел самый последний перед рассветом сон.

Комаэда притянул к себе вторую подушку и обвил её руками. Рано или поздно утро наступит.

Комаэда шёл чуть позади Кузурю, с непривычки обескураженный его темпом. Несмотря на большую походную сумку, перекинутую через плечо, Фуюхико уверенно пересекал берег, не оборачиваясь в сторону своего спутника. Слишком сконцентрированный на том, чтобы поспевать за ним, за всю дорогу Комаэда так и не смог завязать с ним разговор.

У Комаэды не было никаких планов на сегодня. После двух дней интенсивной уборки он подумывал о том, чтобы немного расслабиться и полоботрясничать. Ему не посчастливилось попасться с подобными мыслями в голове на глаза Тогами: тот словно увидел его насквозь или учуял некий особый, раздражающий его запах отлынивающего подчинённого, и Комаэде пришлось предложить Кузурю своё общество.

По тому, как бесцеремонно сумка шлёпнулась на песок, Нагито сделал вывод, что они на месте.

Кузурю опустился над ней на корточки, чтобы извлечь несколько металлических стержней. Он ухватился за один из них рукой на безопасном от нескольких острых шипов на конце расстоянии, и механизм вытянул копьё в длину примерно в половину его роста.

— Займись сетью, – велел он.

По части ежедневных обязанностей Комаэда едва ли был хорош в чём-то, кроме уборки. Давным-давно он попытался объяснить это Тогами и Хинате, но то, как он теперь осторожно распутывал рыболовную сеть, достав её из своей сумки, было их ответом. Из-за этого теперь ему приходилось заботиться о том, чтобы выполнять свою работу, может, и не хорошо, но не совсем плохо.

Кузурю тем временем закончил разбирать инвентарь и балансировал на одной ноге, стягивая со второй туфлю.

— Кузурю-кун, может, стоило всё же одеться во что-то более подходящее? – ненавязчиво спросил Комаэда, глядя на то, как он закатывает сначала брюки, а затем рукава рубашки. Но по крайней мере пиджак он оставил в коттедже.

— Во что, например, в плавки? – ответил Кузурю немного раздражённо. — Мы, чёрт возьми, не купаться сюда пришли, это сбивает с настроя.

— Я подумал, что у тебя есть хотя бы штаны покороче или рубашки с коротким рукавом, – Комаэда неловко, примирительно засмеялся. — Но тебе, конечно, виднее. Просто одежда наверняка промокнет.

— Это просто вода, – хмыкнул Фуюхико. — Немного солёная вода.

— На самом деле она очень солёная.

— Даже не буду спрашивать, сам ли ты это выяснил или... – протянул мафиози, глядя на океан. — К тому же, ты сам не выглядишь шибко "подходяще", – напомнил он.

Комаэда нарисовал ботинком на песке которую дугу.

— Мы оба бы чувствовали себя неловко, – заметил он. — И я не собирался приближаться к воде.

— Вот как? И кого ты собираешься ловить сетью "подальше от воды"? – буркнул Фуюхико и вновь повернулся к Комаэде с просевшей меж бровей складкой скепсиса.

Прямолинейность Кузурю была плохим подспорищем для Комаэды с тех пор, как он начал пытаться сопротивляться разрушительным мыслям в своей голове о том, что он не может ничего сказать и сделать правильно. С другой стороны, в тот момент, когда они наконец более или менее нашли общий язык, Комаэду впервые охватило такое осязаемое и почти пугающее осознание, насколько всё стало иначе.

Метрах в десяти от места, где они стояли, лежал плашмя большой валун, прилично возвышавшийся над землёй, и волны с плеском разбивались об него одна за одной. Комаэда кивнул в его сторону.

— Отличный наблюдательный пункт.

— Если ты свалишься оттуда, то будешь гораздо мокрее меня, – насмешливо заметил Кузурю.

— Думаю, это риск, который мне придётся взять на себя, – начал серьёзно рассуждать Нагито. — Забрасывать сеть с берега очень сложно.

— У нас есть ещё колья.

— Возможно, это кончится тем, что каждая моя попытка подцепить им кого-нибудь будет успешной, – Комаэда нервно усмехнулся. — Хаджиме просил меня не провоцировать мою удачу слишком сильно в его отсутствие.

— Ясно, – протянул Кузурю озадаченно, и пусть это было всего лишь одно слово, но даже оно звучало немного... неубедительно. — Стой, но чем это отличается от забрасывания сети?

— Едва ли мне повезёт в том, что я совсем не умею делать, – беспечно воскликнул он. — Скорее я и правда окажусь в воде.

— Ладно, знаешь... – вздохнул Фуюхико в смятении. — Ханамура сказал, что ему нужны цветы гибискуса... понятия не имею, почему этот кретин просто не может пойти и сорвать их сам, они растут на всём проклятом острове.

— О, с этим я справлюсь, – уловил направление разговора Комаэда.

— Отлично, удачи... – Кузурю осёкся. – Чёрт. Гм... Тьфу, иди уже.

Комаэда выпустил сеть из рук и послушно направился в сторону ближайшей рощи.

В тени царила приятная прохлада. Привыкнуть к местному климату за годы жизни на тропическом острове было непросто, но необходимо. Не считая дни адской жары, когда даже без миллиметра одежды сверху хотелось снять с себя ещё и кожу, Комаэда не испытывал большого дискомфорта. Но его любимые места Джаббервока бесспорно располагались под деревьями и кондиционерами.

Кузурю был прав: дикие гибискусы росли здесь практически на каждом шагу. Но, оказавшись в роще, Комаэда слегка растерялся в окружении зелёной, голой травы.

"Если бы вместо этого я всё-таки забрался на тот камень, то и впрямь бы уже сам проверял, сколько соли в морской воде," – подумал он. "Похоже, время для не самой лучшей части моей удачи".

Ему пришлось осмотреться вокруг и продвинуться немного вглубь рощи, прежде чем Комаэда наконец отыскал небольшой цветущий куст. Несколько ярко-красных бутонов попались ему на глаза.

Направившись к кусту слегка быстрее, чем было разумно – как он понял это в следующий миг, – Комаэда запнулся и едва не хлопнулся на землю. Глухая боль от удара ногой обо что-то твёрдое заставила его взглянуть вниз.

Это был камень, не больше и не меньше. Словно он мог споткнуться обо что-то другое. Но отчего-то Комаэда смотрел на него дольше и внимательнее, чем заслуживал бы того любой камень... кроме, может быть, именно этого. Нагито нагнулся за ним.

Шершавый тёмно-серый булыжник, идеально лёгший в его ладонь, был немного тёплым, несмотря на то, что туда, где он лежал, почти не попадал прямой солнечный свет, и местами как будто отливал необычным, почти металлическим блеском. Комаэда взвесил его в руке, рассматривая, и только убедившись, что ему, в общем-то, особенно нечего делать с камнем, опустил его обратно.

Рядом лежало ещё несколько похожих видом и текстурой, но гораздо меньших, словно сколы. Комаэда поднял самый маленький из них, не считая каменной крошки. Он поблёскивал между двух его пальцев в метко попадавших на него тоненьких, пробивавшихся сквозь листья лучах солнца.

Опустив его в карман, Нагито потянулся за цветами.

Вернувшись на пляж, он застал выходящего из воды Кузурю. Края закатанных брюк, как и ожидалось, потяжелели от влаги. Увидев Комаэду, он кивнул ему в сторону лежавшей на песке мокрой сети, на которую уже были свалены в кучу мелкие рыбёшки.

— Положи рядом.

Опуская цветы на землю, Комаэда слышал за спиной глубокий вздох и глухой удар металлического копья о землю. Бросив взгляд на Кузурю через плечо, он увидел на его лице почти физически ощущаемые, громкие мысли о чём-то. Они не разговаривали с тех пор, как пришли сюда. Пока Комаэда прикидывал, стоит ли попытаться расспросить Фуюхико о том, что так заметно повлияло на его настроение, тот начал сам:

— Не против, если я начну говорить о чём-то совсем не к месту?

— Если у тебя проблемы, то я вряд ли с ними помогу... но могу выслушать, – согласился Комаэда.

Без долгих предисловий Кузурю выплюнул:

— Иногда меня просто тошнит от этого фонда.

Комаэда немногословно моргнул. Одной фразой Кузурю пробудил в нём мысли и чувства, которые Нагито все эти дни старался упрятать подальше в себя. В противном случае слишком сильным становилось желание замотаться в одеяло и дуться на жизнь. Комаэда так и не простил ей внезапного отъезда Хинаты, от которого пока так и не было никаких новостей.

— Я понимаю, что мы тут все плохие ребята и всё такое, – продолжал он. — Но это лицемерие. Мы для них обуза и въедливое пятно, но как только им нужна помощь – да, как хорошо, что мы здесь. Как в тот раз, когда мы решили прикрыть их задницы и взять на себя вину за то, к чему мы уже не имели никакого отношения.

— Но мы обсудили это все вместе, – напомнил ему Комаэда. — И решили на это пойти.

— Я знаю, ясно? – вздохнул Кузурю. — Я не был против тогда, и сейчас не говорю, что это было зря. Просто... знаешь, всё могло было быть совсем по-другому, если бы мы просто дали миру узнать правду о нас и о том, что произошло. Конечно, не так просто отмыться от того, что ты вселенское зло, но у нас был шанс хотя бы попытаться.

Он всплеснул руками.

— А сейчас мы здесь. Все считают, что это наш дом, убежище, но это и наша клетка. Если случится какое-нибудь дерьмо, нам придётся разгребать его самим.

— Мы можем за себя постоять, разве нет?

— Мы можем по-настоящему полагаться только друг на друга, – Кузурю тяжело вздохнул. — Я знал это чувство и раньше, когда... ты очень мало кому можешь доверять. И должен всегда быть начеку. Но я ничего не был должен тем, кто может в любой момент пальнуть в меня из пушки. От меня как будто несёт псиной.

— Я могу тебя заверить, что это не так, – нервно усмехнулся Комаэда.

— Дерьмово ныть, когда ты всё равно не можешь исправить то, что уже сделано, – проигнорировав его комментарий, продолжал Кузурю. — Но мне интересно, сможем ли мы когда-нибудь перестать это делать: постоянно напоминать друг другу о том, что всё не так уж плохо, но на самом деле, если сравнить немного с другой стороны, то всё хреново.

— Может быть, никогда, – Комаэда безразлично пожал плечами.

Конечно, они все были разными. Конечно, до трагедии их жизни были совсем разными, выстроенными через их прошлое, их таланты, их мечты. У Кузурю были причины слышать привкус горечи в каждом дне, проведённом на Джаббервоке. Они не могли увидеть перед собой один и тот же океан.

— Мы сделали много ужасных вещей, – подхватил Комаэда повисшую паузу, чтобы заговорить. — Всё было бы совсем иначе, если бы мы не встретили её, или не поддались её влиянию, или если бы она вообще никогда не рождалась на свет. Мы должны жить без оглядки на то, что мы могли бы сделать или не сделать, как бы сильно этого ни хотелось... Но если бы мне и правда удалось ещё раз ступить на порог академии и пережить заново каждый день, я беспокоился бы только о том, чтобы точь-в-точь повторить всё, как и в первый раз.

Громкий короткий вздох раздался со стороны Кузурю.

— Почему? – спросил он недоверчиво.

— Потому что только благодаря всему этому я стою здесь и сейчас, – заключил Нагито.

Кузурю помедлил. Снова след сбивчивых, противоречивых мыслей на лице, и снова Комаэда не мог бы сказать, о чём именно подумал мафиози.

— Не знаю, чего ещё я ожидал от тебя услышать, – ответил он в лёгкой фрустрации. — В чём-то ты прав, хотя у меня ощущения, что я ничерта не понял, что ты на самом деле имел в виду.

Комаэда тихо рассмеялся.

— Похоже, с этим ничего не поделаешь.

— В итоге ты далеко не самый жуткий тип из тех, кого я видел в своей жизни.

— М-м... спасибо? – протянул он с ноткой иронии.

— ...но, определённо, в их числе.

Комаэда хотел отпустить насмешливый комментарий о том, что он мог бы расценивать это как ещё больший комплимент, учитывая, насколько неординарные люди должны были окружать Кузурю из-за особенностей его жизни. Но внезапно пронзивший всю его фигуру заряд сосредоточенного напряжения заставил Комаэду умолкнуть даже у себя в голове.

— Ты слышишь? – спросил Фуюхико серьёзно.

Комаэда обратился в слух. Сконцентрировавшись на окружающих его звуках, он услышал поразительно громко шум прибоя и пение птиц, и даже собственное дыхание. Ему пришлось заново услышать всё, что он привык не слышать, прежде чем наконец заметить нечто странное: нарастающий откуда-то издалека неестественный рокот.

Раньше, чем предположение успело сложиться в голове, сильный поток ветра подхватил его волосы и подол куртки; Комаэда едва не подскочил на месте и задрал голову к верху, чтобы увидеть пересекающий небо над островом вертолёт.

Когда он переглянулся с Кузурю в следующий раз, то увидел, словно в зеркале, поднимающуюся внутри него самого тревогу.

— Вертолёт – это... довольно срочно, – не очень связно получилось у мафиози озвучить свою мысль, но у Комаэды не вышло бы и того. Он медленно выпустил из лёгких весь воздух, накопившийся за то время, что он был слишком сосредоточен на происходящем, чтобы нормально дышать.

На Джаббервоке было только одно место, куда этот вертолёт мог бы без проблем приземлиться. Без задней мысли оставив на берегу улов и все вещи, Комаэда и Кузурю припустили туда.

Они ворвались в аэропорт как раз вовремя, чтобы на выходе на взлётную полосу столкнуться с Хинатой.

— Хаджиме! – воскликнул Комаэда, и его голос звучал просто ужасно: радость от встречи застряла в горле, упёршись в ком из тревоги и растерянности, и только сильнее сжалась, когда беспокойный, бегающий взор Хаджиме замер на нём и несколько секунд изучал Комаэду, прежде чем, казалось, вообще его узнать.

— Нагито, – выдохнул он и тут же притянул его к себе. В полной растерянности Комаэда неуверенно сомкнул руки на его спине. В этих объятиях, как и в самом Хаджиме, было что-то в корне неправильное и... пустое. Комаэда стоял, выпрямившись, чувствовал тепло и тяжесть его тела – но не более.

— Хаджиме, что случилось? – спросил он почти шёпотом. Оставались считанные мгновения до того, как Кузурю, стоявший чуть поодаль, даст о себе знать и всё, что случилось или не случилось, станет их общей проблемой. Но сейчас больше любого предположения Комаэду пугал сам Хината перед ним. И в тот короткий миг, что их глаза встретились и Нагито увидел тёмные круги под ними и вымотанное лицо Хаджиме, он впал в оцепенение.

— У вас всё в порядке? – громким, напряжённым голосом выпалил Хината в воздух.

— Было до сих пор, – ответил Кузурю, внимательно воззрившись на Хаджиме. Выдержать требовательную, почти агрессивную энергию, исходившую от него, мало кто смог бы – только Хината, выпрямившийся и окаменевший, решительно направившийся к выходу. Если бы считанные секунды назад он не дал Комаэде увидеть себя ужасающе разбитым и выжатым, тот бы мог поверить в эту маску. И от того, как исступлённо Хината натягивал её обратно теперь, Нагито так же мучительно не мог отвернуться, как от разгорающегося внутри склада пламени.

Нагнав Хаджиме снаружи, Комаэда неловко уцепился за рукав его пиджака. Лишь тогда Хината немного сбавил скорость, давая Нагито выровнять шаг.

— Хаджиме, это очень пугает, – прямо сказал Комаэда. — Что происходит?

— Нужно собрать остальных, и тогда я всё объясню, – отрезал он.

— Не мог бы ты хотя бы начать объяснять?

Хината громко вздохнул, и его истинное состояние вновь проступило через этого, безусловно, восхитительного всегда-знающего-что-и-как-делать-Хинату, но сейчас Комаэде до боли хотелось поговорить с другим Хаджиме, более... правдивым?

— Вы ведь не в курсе, что происходит на материке? Телевизоры наверняка не работают.

— Откуда ты знаешь про телевизоры? – напрягся Комаэда.

— Я не знаю, как это назвать, – проигнорировал Хината вопрос, продолжая отвечать на предыдущий. — Всё просто... плохо.

Прокатившиеся вдалеке оживлённые крики чаек звучали точно так же, как и всегда, от чего Комаэде только больше стало не по себе.

***

Собрать всех в ресторане удалось на удивление быстро. Комаэда непрочно и почти безучастно устроился на стуле, не ощущая его под собой, как он всё меньше и меньше ощущал вокруг себя остальной мир, пока Хаджиме рассказывал ему и остальным о том, что уже несколько дней происходило, каким-то образом обойдя их стороной, с остальным миром.

Это звучало, как пересказ сюжета какого-то научно-фантастического фильма, причем очень плохого фильма. Обрушившийся на планету метеоритный дождь (который и повредил спутники), не утихавший до сих пор: Комаэде не составило труда вообразить картину, но не удавалось наложить её на ту реальность, в которой он сам существовал. И в смятении одноклассников он угадывал те же эмоции.

Всё его нутро обуревали противоречия. Сложно было представить и примириться с тем, что ты даже не можешь увидеть своими глазами, но до сих пор Комаэде было проще представлять и думать об остальном мире в связи с тем, что он больше не был его частью. Он радовался его успехам и мог посочувствовать его падениям; мир за пределами острова был для Комаэды как давний далёкий друг, который в некотором смысле тебе ещё дорог, но ты ничем не можешь ему помочь. И по большому счёту тебя это не касается.

Хината одним своим видом давал понять, что стал свидетелем того, что... очень даже могло их коснуться.

— Эм. Ладно. Это всё-таки не розыгрыш, – напрягся Сода. — И это всё звучит чертовски хреново. И что фонд собирается с этим делать?

— Многое произошло за эти дни, – ответил Хаджиме терпеливо, но неохотно. — Я хотел бы вам рассказать, но не хватит времени.

— А мы разве куда-то торопимся? Уже надо бежать строить убежище или что?

— Сода, прекрати, – одёрнула его Коизуми. Резче, чем это того стоило, но и её было бы неправильно винить. Негативные эмоции могли сейчас с примерно одинаковым успехом вырваться у кого угодно. Комаэда уже несколько минут нервно мял в руке край куртки.

Хаджиме стоял, облокотившись на стол. Пару раз Комаэда ненастойчиво предлагал ему присесть, но тот отмахивался, а Нагито не мог перестать цепляться глазами за то, как Хината нетерпеливо переминался с ноги на ногу, когда верхняя часть его тела застыла ровно и прямо. Всегда-знающий-что-и-как-делать-Хината был чертовски убедителен, но Комаэда знал его привычки и те детали, что выдавали его, когда он нервничал.

— Мне еле удалось вырваться сюда ненадолго, чтобы всё вам рассказать и убедиться, что у вас всё в порядке, – нахмурился он. — А сейчас мне снова надо возвращаться на материк.

Комаэда слышал несколько возмущённых возгласов, но ни один из них так и не вылился в открытое возражение. Сам он молчал, потому что его желание возразить было настолько сильно, что он вряд ли смог бы произнести сейчас что-нибудь связное.

Он видел, как Танака вышел из ресторана, ни с кем не попрощавшись, а Ханамура скрылся на кухне, бормоча что-то себе под нос. Остальные продолжили обсуждать шокирующие новости, но Хината отстранился от них и этой дискуссии. На вид он медленно направлялся к выходу, и Комаэда поспешил последовать за ним.

— Нагито, – Хаджиме перехватил его по дороге так, словно это он первый заметил и подошёл к Комаэде, а не наоборот. — Послушай меня, телефон, который лежит в столе... достань его. Я буду звонить каждый вечер. Если ты хоть раз не ответишь – я восприму это как сигнал бедствия и примчусь обратно. Хорошо?

Комаэда рассеянно кивнул. Проиграл в голове и как следует осмыслил сказанное. Кивнул ещё раз, уже твёрже.

В коттедж они вернулись вместе, но в тяжёлом молчании. Им обоим было, о чём беспокоиться, и в последнюю очередь Комаэда мог жалеть о том, как безрадостно и негодно проходило их воссоединение, но к своему стыду он и правда испытывал из-за этого досаду. Хината почти влетел в дом и беспокойно заметался внутри, и чем дольше Комаэда за ним наблюдал, тем меньше он понимал, что делать ему самому.

— Хаджиме, тебе надо передохнуть, – осторожно заметил он. — Ты словно ни разу не присел за эти несколько дней.

— Присяду по дороге обратно, – буркнул он, распахнув шкаф. Зарождавшиеся опасения, которые Комаэда в начале принял за игру своего взбудораженного тревогой воображения, начинали выглядеть правдоподобно.

— Солнце уже садится. Хотя бы переночуй здесь спокойно.

Хаджиме замер, сжимая вытянутый из шкафа рукав собственной рубашки. Он растерянно уставился в пустоту, медленно развивая у себя в голове какую-то мысль.

— Да, конечно, – пробормотал он с уверенностью, которой было пару секунд от роду.

Комаэда тихо вздохнул: то ли от облегчения, то ли от досады, что отрезвило Хаджиме только его вмешательство.

В нём как будто села батарейка. Он медленным лунатичным движением отплыл от шкафа и нарезал ещё пару кругов по коттеджу, словно искал что-то или пытался вспомнить. Нагито наблюдал молча.

Опустились сумерки. Так и не завязав долгого, полноценного разговора, Комаэда и Хината вернулись в ресторан на ужин. Здесь тоже было гораздо тише, чем обычно. Угрюмая, напряжённая атмосфера сгустила воздух: на лицах одноклассников Комаэда читал примерно одни и те же невесёлые мысли. Впервые за долгое время задерживаться здесь не было никакого смысла.

Комаэда не мог отпустить его вот так. Едва коснуться ногами земли, пронестись мимо, как вспышка молнии, и снова скрыться, не оставив за собой ничего, кроме шлейфа тревоги, окутавшего остров и самого Нагито... и забрав с собой всё, что было на душе у него самого. Это было неправильно. С той самой секунды, как Комаэда увидел в небе вертолёт, всё пошло наперекосяк, а что хуже: это случилось на самом деле ещё тогда, когда, сидя на постели, он проводил взглядом Хаджиме, и он не мог этого знать, понятия не имел, что эта гадкая, парализующая беспомощность уже была внутри.

Он был просто... слишком серьёзен. И никогда не закрывался столь надёжно. Да даже когда их отношения были похожи на совместное хождение по тонкому карнизу на уровне двадцатого этажа, их диалоги и то были длиннее и содержательнее, и завязывались куда проще. Комаэда не мог отделаться от предчувствия, что это будет нелепым и лишним – что бы он ни сказал или не спросил. И впервые его этого останавливало.

Нагито лежал на своей половине кровати, так и метаясь в замкнутом круге внутренних противоречий, когда Хаджиме вышел из ванной. Босиком, в трусах и майке; и Комаэда наконец вспомнил, что он дома.

Хината выключил свет, и ненадолго Комаэда ослеп, пока из темноты рядом с ним шуршала постель. Когда глаза привыкли, первым, что они увидели, были редко и плавно вздымающиеся веки и зрачки за ними, не сразу, но постепенно сфокусировавшиеся на нём.

Комаэда застыл в ожидании. Он был уверен, что Хаджиме что-нибудь скажет, но так и не услышал ни слова. А может, ему и необязательно было открывать рот, чтобы что-то сказать. Нагито приподнял руку и легко провёл кончиками пальцев по лицу Хаджиме. Тот едва пошевелился, но тепло его щеки разлилось по ладони.

Комаэда запустил руку в его волосы – ещё влажные после душа, – придвигаясь ближе. Он осторожно нырнул второй рукой под шею Хинаты. Они мягко соприкоснулись лбами. Сердце билось то ли слишком медленно, то ли слишком быстро, и почему-то Комаэда боялся пошевелиться больше; пока другие руки не сплелись уверенно на его спине. Опустив локти на его плечи, Комаэда зарылся лицом в пушистую чёлку. Он хотел пожелать Хаджиме спокойной ночи, но не запомнил, сделал он это в итоге или нет.

Нагито проснулся в восемь часов посреди пустой постели.