Они сидели на припорошенной снегом лавочке в тени стен замка. Было холодно, несмотря на согревающие чары. Ледяной ветер трепал серебристые и темные пряди этих двоих, но Сугавара весело улыбался, вытянув закоченевшие ноги вперед. Дайчи же, немного откинувшись назад и ухватившись замершими пальцами за край лавки, смотрел в серое покрытое плотной завесой облаков небо.

— Как думаешь, на Рождество будет снег? — спросил он и перевел взгляд на друга, чуть приподнимая густую бровь.

— Конечно, — протянул Коуши, подтянул к себе ноги и, качнувшись, вскочил, разминая свои лодыжки — переступая с одной на другу, а потом невысоко подпрыгивая на носочках. — Ух, я замерз. Прошвырнёмся к озеру?

Дайчи в недоумении посмотрел на него:

— Но там же в два раза холоднее, чем здесь?

— Ой, да ладно тебе, — Сугавара махнул рукой, разворачиваясь в пол-оборота. — Идем. Если ты, горячий гриффиндорец, будешь рядом, я вряд ли замерзну.

— Но тут же ты замерз, хоть я и был рядом! — Савамура поднялся, кутаясь в мантию посильнее, чтобы холодный ветер не смог проникнуть под нее. — Сам себе противоречишь, Коуши…

— Ой, а, — снова махнул рукой Сугавара. — Не цепляйся к словам, пошли, или потом будет слишком поздно.

Он повернулся и не спеша побрел по недавно расчищенной завхозом дорожке.

— Дайчи, идем! — прокричал он, удаляясь. — Не стой там, а то замерзнешь! Что я потом буду делать без своего «кукусика»?

— Эй! — откликнулся Савамура и посмешил за ним, делая широкие резкие шаги. — Я не «кукусик»! Прекрати так меня называть!

— Хочешь быть «жабой»? — ухмыльнулся Коуши, косо поглядывая на него, когда Дайчи догнал его.

— Лучше уж «жабой» быть, чем каким-то «кукусиком», — пробурчал Савамура.

Сугавара посмеялся, поправляя зеленый полосатый шарф:

— Ладно-ладно, «жабка», я тебя услышал. Ж-а-б-к-а…

Он делал это нарочно, каждый раз думал Дайчи, это доставляло ему чрезмерное удовольствие, это делало его радостным. Чертов слизеринец. Но ради этой, такой яркой заразительной улыбки и звонкого, словно рождественский колокольчик, смеха, Савамура смог бы вытерпеть всё, что было «забавным» для Коуши.

Дайчи лишь устало выдохнул, натянул гриффиндорский шарф на нос и засунул руки в карманы своей мантии. Они шли к Черному озеру.

— Я тебе говорю, лёд правда искрится! — уверял Сугавара, подходя к самой кромке замершей водной глади.

— Так оно ж волшебное! — Дайчи стоял поодаль от него. К воде его не тянуло, да и вообще он поскорее хотел свалить отсюда. Сейчас бы в гриффиндорскую гостиную, думал он, подрагивая от холода, поближе к камину, устроиться на диванчике или на ковре, лишь бы поближе к такому необходимому теплу.

— Да ни в этом дело! — Сугавара наклонился, напряженно вглядываясь в лед. Выглядел он довольно странно, даже немного комично — старшекурсник-слизеринец с детским любопытством в глазах и с серьёзным выражением физиономии стоял, согнувшись, и пялился в ничем не примечательный лед. — Дайчи, смотри! — Коуши замахал рукой, призывая Савамуру к себе, а потом тукнул пальцем перед собой. — Смотри-смотри!

Дайчи в мгновение пересёк отделяющее его от Сугавары расстояние и остановился рядом с ним, глядя туда, куда он указывал тонким аккуратным пальцем.

— Ну и? — спросил Савамура, не видя ничего, что можно было бы считать необычным.

— Вот-вот, сюда смотри, — Коуши по-детски затараторил, повторно тыкнул пальцем в то же место и закусил нижнюю губу.

— Ну-у? — протянул Дайчи, вынуждая Сугавару закусывать губу сильнее.

— Мордер! — Коуши разогнулся. — Ты вроде чистокровный, а всё равно дурак какой-то!

— Если я не вижу того, что видишь ты, то это не определяет меня как дурака! — Савамура подобно Сугаваре выпрямился, грозно сложил руки на груди и нахмурился.

— Не-е-е-т, Дайчи, ты самый что ни на есть дурак! — Коуши показал ему язык и так же, как и он, сложил руки на груди.

Они «играли в гляделки», метали глазами друг в друга молнии, скалились, иногда как малые дети показывали языки, периодически перебрасываясь «- дурак! — сам ты дурак!». Ну что за абсурдная ситуация, думали они, но никто из них не хотел сдаваться. Гриффиндорская упертость и слизеринское чувство собственного достоинства столкнули в ожесточенной битве за право называться победителем в этой уморительно-комедийной дуэли.

Так было могло продолжаться вечно, но, к счастью или сожалению, за холмом зазвучали звонкие детские голоса, а потом на вершину высыпалась целая толпа ребятишек-младшекурсников и парочка мальчишек со старших курсов, у которых, по-видимому, в одной конкретной точке детство заиграло.

— Пошли-ка обратно, — одернул залипшего на детей Сугавару Савамура. — А то подумают, что мы с тобой два старшака-идиота, стоим тут, мёрзнем.

Сугавара кивнул, и они поспешили убраться от озера ближе к замку.

— Это было весело, — звонко хохотал Коуши, заложив руки за спину и пиная слипшиеся комочки снега носками своих ботинок.

— Да уж, — Дайчи шел рядом с ним, чуть согнувшись. — Из-за тебя я, кажется, себе что-то отморозил.

Сугавара рассмеялся сильнее.

— Стой, — Савамура резко замер, хватая друга за руку и тормозя его. Коуши остановился, не понимая, и поднял на него глаза, а потом повернул голову туда, куда Дайчи смотрел во все глаза. Это была «она», его возлюбленная с Хаффлпафа. Она была не одна, с подругой. Они стояли в нескольких десятках метров от них, около ступенек в школу, и о чем-то весело болтали. Коуши вернул взгляд другу и, мягко улыбнувшись, толкнул его:

— Иди, пригласи её. — Дайчи глянул на него. Глаза его стали как два фарфоровых блюдца из любимого серванта его бабушки. — Ну же, иди, — Сугавара снова толкнул его. — Когда у тебя ещё представится такая возможность? Тем более сейчас она только с одной подругой, а обычно с тремя или четырьмя. Иди, Дайчи! Или я тебя сам поведу.

У Савамура сжались кулаки, он шумно выдохнул, прикрыв глаза, а потом посмотрел на друга, и Коуши понял, что он готов, он решился. Сугавара улыбнулся ему, хоть сердце у самого болезненно сжалось, а легкие неприятно сдавило, в носу защипало, к глазам подступили невидимые слёзы — какое неприятное чувство.

— Удачи! — бросил он, и, когда Дайчи кивнул в ответ, натянул шарф чуть ли не до самых глаз, закутался в мантию и засеменил по дорожке в противоположную сторону, думая лишь о том, что жизнь не справедлива по отношению к нему.