В их девятнадцать всё закончилось правильно и навсегда, но теперь им по двадцать девять, они возятся в пыльной подсобке, ребяческое желание Жан-Жака потрахаться именно сейчас саботирует упрямая молния, и Жан-Жак, уже готовый рыдать в истерическом приступе, воюет с ней из последних сил. Он всего-то хочет быть ближе.
Отабек придерживает ворот, пытаясь помочь.
— Намертво заело! — повторяет Жан-Жак. — Кто, чёрт его дери, это шил?! Не удивлюсь, если ты сам!
Отабек разворачивается, обнимает за шею.
— Оставь ты, — шепчет он и принимается за Жан-Жака, расстёгивая его олимпийку и задирая рубашку, целует и нажимает на все тайные кнопки тела разом, легко, как всегда. Он снимает с Жан-Жака шелуху одежды, показных улыбок и самодовольства, так что Жан-Жаку остаётся только дышать и наполняться дурацким трепетом от прикосновений. Жан-Жак сопротивляется — нет, не сейчас, не так. Так, возмутительно не честно!
— Бека, подожди, я тоже хочу, ну…
Жан-Жак сам хочет Отабека на части разбирать и раскрывать его себе. Он сам уже в одних штанах, напротив спрятанного в глухую оборону вышитых пёстрых узоров и слоев мрачного стрейча, и это не честно. Под нервно шарящими пальцами шея и плечи в плотной лайкре водолазки, жилетка ещё плотнее, с каким-то нашитым цепляющим блестящим дерьмом. Жан-Жак выстанывает проклятие через зубы; пальцы горят, нервные окончания на кончиках воют от невозможности ощутить живое тепло и отчаянно, с пристрастием ощупывают изгибы тела через синтетическую преграду. Жан-Жак чувствует Отабека, вот он, так близко, под ладонями холодные зёрна бисера не дают обвести твёрдые линии ключиц, складки ткани обхватывают, прячут спину и живот, под мягким бархатом брюк теряется бедро и тазовая косточка.
Жан-Жак лижет шершавый отворот горловины, кусает тугой шов у сонной артерии, вдыхает резкие запахи льда и горячей кожи, Жан-Жак зубами за челюсть, за горло, оттягивает пальцами эластичную лайкру ворота максимально вниз, облизывает шею и открывшуюся ярёмную ямку. Солоно, вкусно, мало, мало, очень мало.
— Бека, мне очень нужно ближе, прости. — Жан-Жак забирается пальцами второй руки под растянутую ткань и с силой тянет в стороны. Материал растягивается сильнее, но не подаётся, от чего Жан-Жак рычит, находит шов у плеча, резким рывком ещё раз; нити трещат, пальцы режет, но ворот остаётся насмешливо-целым.
— Быстрее, Жан, — торопит Отабек, — быстрее.
Жан-Жак цепляется в ворот зубами и рвёт ещё. Нитки лопаются оглушительно громко, открывая наконец плечо и дальше грудь, и кольцо на кожаном шнурке. У Отабека золотое на нитке, у Жан-Жака платиновое на пальце, всё с ними ясно. Он дёргает ещё, открывая рёбра, ниже не пускает жилетка. Отабек запускает пальцы в его волосы, привлекает к себе и стонет, когда Жан-Жак ведёт нетерпеливо носом по выпирающей косточке ключицы, пробует горько-солёную кожу, стягивая ткань до пояса, сам опускаясь ниже, отмечая путь сигнальными пятнами засосов и укусов, освобождая от потрескивающего синтетического плена липкую спину и руки, помечая их длинными царапинами. Жилетка не тянется, мешает, не даёт раздеть ниже пупка. Отабек, втягивает живот, пропуская ладонь Жан-Жака под пояс брюк и хрипло и загнанно дышит, всхлипывая от каждого следующего укуса, и кончает Жан-Жаку в руку.
Растрепанный прислоняется к штабелю стульев. Жан-Жак любуется, как грудь Отабека вздымается тяжело, будто он откатал произвольную ещё раз. Вместо страз тело сверкает каплями пота, вместо цветов по коже рдеют пятна и полосы. Золотой кулон и линия шнурка, обхватившая шею, чернеют неуместным акцентом. Любуется, а потом долго обнимает его, зарывшись носом в пахнущие лаком для волос жёсткие пряди, зачёсанные назад, но разметавшиеся ещё во время проката, а теперь и вовсе…
— Нас уже ищут, — шепчет Отабек.
Жан-Жак стискивает в объятиях крепче, боясь отпустить.
— А мне ещё с этим разбираться. — Отабек указывает на разорванный костюм и Жан-Жаку становится стыдно.
— Прости.
— Не нужно. Я хотел, чтобы ты прикасался ко мне. И ты уже извинился.
Он выворачивает рукава, Жан-Жак растерянно помогает натянуть холодную влажную ткань на руки. Пострадала только верхняя часть. Как такое можно объяснить, например тренеру, совершенно непонятно, но Отабека будто и не волнует. Он надевает олимпийку поверх.
— Бека. — Жан-Жак всё ещё раздетый напротив застёгнутого до подбородка Отабека. — Я так скучал по тебе.
И Отабек как будто шепчет, что тоже скучал. Правда шепчет:
— И я скучал по тебе, Жан.
Жан-Жак одевается они помогают друг другу поправить волосы.
— Пойдём, жучара. Мне нужно своё золото забрать.
Жан-Жак выходит в коридор, и, конечно, не слышит шагов за спиной.
Он идёт за своей последней медалью, Отабек — за очередной, их пути разойдутся здесь. Отабек отныне сам по себе на этой дороге, на которой они толкались десяток добрых лет, наступая друг другу на пятки.
Отабек с восемнадцати неутомимо дышит Джей-Джею в спину на каждом соревновании, что они сталкиваются. Джей-Джей чувствует его дыхание на затылке и иногда удивлённо понимает, что уже он сам дышит в спину Отабеку.
Как только он обгоняет и побеждает, кажется, навсегда, Отабек достает из блескучих рукавов новые козыря, и становится ступенью выше. Его триксель взлетает всё круче, а сальхов крутится всё четвернее.
Жан-Жак усложняет прыжки, он второй за бешеным чехом показывает пятерной тулуп, а Отабек не уступает ему — отвечает четверным акселем. Прыжком, который на соревнованиях так и не показал ещё никто и никогда.
Отабек недокручивает. Падает. И вообще так себе, за обычный тройной насчитали бы больше.
Но сам факт.
Отабек не стабилен, он то делает на открытых квинт и обещает его в произвольной, то сливает турнир, получая травмы, но возвращается и каждый раз отстаёт или опережает короля Джей-Джея на шаг. Каждый раз показывая триксель, напоминая, что Джей-Джей потерял этот прыжок в погоне за квадами, и каждый раз прыгая неудачный квадраксель под крик Плисецкого с трибун: «Давай!!!»
Плисецкий тоже побеждает и проигрывает под неизменное Отабеково «Давай!».
Жан-Жак терпит сокрушительные поражения. Проваливается с треском, зализывает раны и снова врывается на лёд с апломбом и растопыренными пальцами, отыгрывая обратно своё золото и устанавливая рекорды, зубасто улыбаясь каждому сопернику, и самодовольно кричит:
— Отабек, Юра, айда с нами, а?
Отабек отвечает Жан-Жаку неизменное «Нет». Он, кажется, даже не слушает, что Жан-Жак ему орёт вообще. Просто «Нет».
Плисецкий что-то злобно по-русски, но Жан-Жаку всё равно, что отвечает Плисецкий. Ему нужен только ответ Отабека.
Это их личный ритуал. Их вечный вызов друг другу. Жан-Жак кричит: «Пошли с нами», — но на самом деле: «Я надеру тебе зад!» Отабек спокойно отвечает: «Нет», — на самом деле: «Побереги лучше свой».
Так было целую кучу лет и так все привыкли, пока всё не изменилось и не полетело кувырком, примерно два года назад, когда Жан-Жаку было двадцать семь, они оба запороли сезон, но Жан-Жак на чемпионате мира был настроен сорвать банк, а иначе зачем всё это?
— Ноа, père велел передать, что расписание говно… то есть готово… О, вы есть в инстаграмме? — Жан-Жак глядит через плечо Ноа, и успевает увидеть лицо, ни больше ни меньше, Отабека Алтына собственной персоной. — А на меня подписан?
— Что? Нет. А как тебя тут? — Ноа машет мобильником.
— Давай подпишу, а! — Жан-Жак выхватывает телефон, жадно листает фотки Отабека, и влезает в переписку, которая просто фонтанирует ванильным дерьмом дружеского тепла и взаимного уважения:
«Это спорт, Отабек. Случается и проигрывать. Бла-бла-бла… Ты же знаешь, что спортсмен — это тот, кто встаёт, бла-бла… Сняться с Мира — верное решение, восстановишься к сезону… бла-бла…»
— Ну что там, Леруа? Опять телефон завис?
— Да, нет, всё норм, — Жан-Жак быстро подписывает на себя и возвращает Ноа его трубку.
Чёртов Отабек. Весь интернет завален фотками его кровавого ботинка. Отабек со всех соревнований снялся и болтает об этом с кем? С Сальвадоркой, Господи, прости. А Жан-Жака даже не добавляет в свою инсту, как будто он враг. Хотя в подсобке, наверное, до сих пор жарко от их бешеного секса, а куртка Жан-Жака и сейчас в Отабековых соплях! Неужели он не заслужил быть частью этого интимного кружка Отабека, в котором есть Пхичит и Ансо тоже — Жан-Жак видел, и даже Сальвадорка его подписчик!
— Я вот думал, что мы друзья, — бормочет под нос Жан-Жак, наливаясь вечной обидой.
— Что, — переспрашивает Ноа, — Леруа, что ты бормочешь?
— Я говорю, миз Салливан сказала, что вам пора на пенсию! — врёт Жан-Жак и катит к Салливан, которая уже стоит руки в боки, и Жан-Жак не может вспомнить, почему он к ней вернулся и вот уже пять лет, как не пошлёт её к чёрту.
***
— Эй, Отабек, ты куда?
Отабек без Плисецкого, один, как в старые добрые времена.
Жан-Жак не орёт, спрашивает нормально и смотрит в глаза так, чтобы Отабек понял.
Отабек выдерживает взгляд. Это не как обычно. Это больше не «Я надеру тебе зад». По крайней, мере не только это.
Теперь это: «Мы больше никакие не друзья», — а ещё: «Смотри, как я не ору тебе, потому что ору я только друзьям», — и немного: «Ну, возможно мы приятели, ты очень сексуально выглядишь, может, встретимся вечером в баре отеля, пососёмся в коридоре, ничего личного?»
Вечером Жан-Жак спускается в бар, пьёт молочный коктейль — всё, как обычно. И Отабек спускается в бар. Не бывало такого никогда. Сердце спотыкается и снова идёт, но вместо шага тихой рысью.
Отабек идет в туалет.
И Жан-Жак за ним, а сердце скачет уже рысью резвой и вполне размашистой.
Отбек моет руки, заходит в кабинку и оставляет дверцу открытой.
Сердце припускает галопом.
Он другой на ощупь и на вкус, выше, шире в плечах, кто ты, незнакомец? Жан-Жак тревожно шарит по нему руками, торопится, пытаясь получить те же ответы, что и раньше, но это не его Бекс. Бекс был тонким и угловатым. Отабек крепко сбит — под кожей перекатываются не жилы, а подвижные мышцы. Даже мысли не возникает, что его можно сломать. Он даже целуется по-другому. Или это Жан-Жак по-другому целуется?
Собственное тело вдруг предаёт и теряет чувствительность. Привычные реакции не даются, не понятно, дело в нём или в руках Отабека, которые забыли, как с этим телом обращаться, и всё теперь делают не так, или так, но слишком быстро. Или слишком медленно. Или Жан-Жак сам не знает, что ему теперь нравится, если не это.
Секс получается скомканный и тусклый, оргазм — как одолжение, но стоять потом навалившись на Отабека, придавив его к перегородке, приятно и легко.
Очень жалко и глупо.
Не настолько плохо, чтобы не повторить, да? Завтра на том же месте, как будто случайно?
Завтра Жан-Жак лучше подмечает разницу — Отабек действительно другой теперь. Он больше не бросается, как голодный пёс. Он наступает, захватывает территорию медленно, неотвратимо, как загоняющий лань охотник, и это напрягает, потому что Жан-Жак вам не дичь. Отабек смотрит внимательно. Гладит его тело ладонями медленно, задерживаясь на каждой неровности. Осторожно, как будто Жан-Жак хрустальная вазочка. Как будто они в спальне, и у них целая вечность времени.
Отабек не останавливается, когда хлопает дверь и в туалет заходит кто-то. Он будто не видит, что Жан-Жак почти задыхается, будто не помнит, что Жан-Жак тихо не умеет. Отабеку всё равно — он продолжает изучать не спеша, боясь пропустить хоть сантиметр кожи. Знакомится заново.
Жан-Жак тоже, конечно, хочет познакомиться, но ему бы как-то побыстрее и чтобы как раньше, а прямо сейчас тормознуть, потому что в соседней кабинке кто-то ссыт.
Жан-Жак сжимает зубами плечо Отабека, задерживает дыхание, пальцы Отабека ползут по спине, пояснице, подбирают под задницу…
Храктерное журчание, звук смыва, кто-то вышел, не вымыв рук, и Жан-Жак снова дышит жадно и возвращает себе любовника нетерпеливыми поцелуями.
— Не спеши, — велит Отабек.
— Не указывай мне! — огрызается Жан-Жак.
Смотрите-ка, кто это тут такой уверенный в себе? Не встаёт больше на носочки, не тянется вверх, а за шею Жан-Жака к себе наклоняет. Целует не как будто вот-вот отберут, а мягко и медленно, гладит своими губами губы Жан-Жака, собирает в кулак волосы, проводит пальцами по шее, по ушным раковинам, сжимает мочки ушей, и Жан-Жак стонет от всё нарастающего возбуждения.
В Отабеке от прежнего Бекса только запах. Жан-Жак вдыхает, идёт за этим запахом, воспоминания и реальность путаются, сбивают с толку. Вот Отабек откинул голову, как когда-то давно, открывая шею прикосновениям. Пульс всё ещё бьётся пойманной птицей, вместо испуганного стона длинный ровный выдох.
Жан-Жак проверяет по порядку — касается ладоней, всё такие же чувствительные. Руки под толстовку, по солнечному сплетению, по животу.
Нет, не изменился Отабек. Ну, может, чуть-чуть.
Пальцы спотыкаются о выпуклый рисунок на ребрах, похоже, какой-то шрам, и еще один над поясом спортивных брюк. Дорожка волос теперь выше пупка начинается, но такая же тонкая и так же уводит пальцы вниз, Жан-Жак хочет пройти этот путь губами. Он нащупывает в своём кармане презерватив…
***
На четвёртый день они стоят на пьедестале, позже горят в объятьях друг друга, будто и не расставались никогда и ничуть не изменились, а ещё позже не смотрят друг другу в глаза, как будто ни разу не встречались. Они расходятся в разные стороны, каждому свой самолёт, рейс «крышесносная интрижка с бывшим — обычная жизнь», добро пожаловать на борт, в полёте вам будут предложены лёгкая эйфория, недоумение и напитки.
Всё возвращается в норму, до следующего совпадения на чемпионате, от которого жизнь ломается, понятная и привычная реальность искривляется, покрывается цветными трещинами от радостного волнения и желания скорее остаться наедине.
У них меньше часа, пока тренер Отабека не вернулся, они даже до кровати не дошли, так и рухнули в кресло по пути, хихикая и шушукаясь в полумраке, как два подростка.
— Твой язык, Бекс, — хнычет Жан-Жак, и тянет за затылок Отабека обратно к себе.
— Что? — Отабек улыбается, облизывает губы Жан-Жака, переносицу и верхнее веко.
— Хочу твой язык, — требует Жан-Жак и подставляет под поцелуй приоткрытый рот. Ну поцелуй же меня скорее, жестокий ты человек! Он стонет от одного только предвкушения и снова хнычет, потому что желанный язык ныряет в рот и тут же выскальзывает и его не поймать.
— Сейчас, — обещает Отабек.
Скорее-скорее-скорее.
Отабек задирает на Жан-Жаке футболку, спускается губами по груди и животу.
Он так и говорит: «Сейчас», — а сам ползёт вниз.
— Бекс…
Жан-Жак сам торопливо расстёгивает ремень и джинсы и помогает их с себя стянуть.
Отабек кладёт презерватив ему на живот, сам тянется за рюкзаком, роется там в потёмках, пока Жан-Жак разбирается с гондоном.
— Вернись, гондон! — тупое ожидание бесит, Жан-Жак толкает Отабека ногой. — Эй, ты! Мы торопимся, помн…
А Отабек нагло перехватывает под бедро и тянет на себя так, что Жан-Жак протирается поясницей по шершавой обивке кресла. Не очень приятно, но какая разница, чёрт побери, блядь — Отабек между его ног, язык Отабека на головке члена, а его пальцы давят на бёдра.
— Помню, что торопимся. — Отабек размазывает холодный лубрикант по всей промежности, и это немного пугает, но любопытство сильнее. — Жан, я хочу…
— Да понял я. — Жан-Жак улыбается и смотрит на этого хитреца. — Моя жопа в твоём распоряжении, красавчик.
Если подумать, Отабек всегда был немного неравнодушен к его прекрасной жопе, да?
А сейчас они тут, вдвоём, дверь заперта, и можно позакрывать старые гештальты, когда ещё так звёзды сойдутся?
— Не думай, что я такое каждому первому встречному говорю.
Но Отабек же не какой-нибудь первый встречный. Это же Бекс.
— Не думаю, — смеётся Отабек, держит под колено и целует целует бедро, спускаясь всё ниже.
Бексу можно доверять. Ему вообще всё можно.
Отабек останавливается, шуршит, распечатывая латексную салфетку.
Смотрите-ка предусмотрительный какой.
— Ого, да ты подготовился?
Это даже немного обидно. Отабек знал наперёд, что ли, что затащит Жан-Жака к себе в номер, и Жан-Жак будет на всё согласен?
— Я очень рад, — говорит Отабек, и смотрит в глаза. — Рад, что пригодилось.
Он накладывает на задницу Жан-Жака полупрозрачную латексную салфетку расправляет её, и облизывает медленно и широко.
У Жан-Жака глаза закатываются, спина выгибается, а лицо вспыхивает от кайфа и стыда.
— Я бы побрился, если бы знал, — задыхаясь оправдывается Жан-Жак и вскрикивает, сам съезжает по креслу вниз и вперёд. — Бекс, ох ты ж, блядь!..
Язык мягкий, горячий, ритмичные выдохи ошпаривают даже через латекс.
— Бекс, ты что мне в задницу дунул?
Ещё один горячий выдох и мокрое скольжение вокруг… «Мишени», — услужливо подсказывает сознание. Короткий смешок неловкости превращается в стон удовольствия.
— Бекс, я в душ зато сходил… Ах!.. Успокой меня, Бекс, — жалобно просит Жан-Жак, и скребёт ногтями по обивке, потому что кончик языка слегка толкается внутрь.
Отабек возвращается к Жан-Жаку, целует в губы сладко от смазки, ласково и долго, пока Жан-Жак не давит в плечо и не просит: «давай ещё, шалун».
Он спускается и снова вылизывает Жан-Жака, теперь уже изнутри, лёгкими короткими движениями.
Жан-Жак стонет и честно пытается расслабиться, но снова и снова зажимает язык Отабека в себе, или уже нет, потому что ощущения путаются.
Кончик языка ласкает сжимающийся вход и томительно медленно толкается внутрь. Уверенно раздвигает сопротивляющиеся мышцы и так же медленно выскальзывает, широко и мягко облизывает и проникает снова.
— Бекс, твой язык, господи-боже, блядь, да! Это мой первый раз, ты знал?
Жан-Жак закусывает костяшки пальцев, чтобы не сболтнуть что-нибудь похуже, облизывает ладонь, собирает с языка слюну и обхватывает свой член.
— У тебя красивые пальцы, Бекс.
— Да?
Отабек останавливается, смотрит внимательно, Жан-Жак закрывает глаза, сам придерживает рукой ягодицу и поджимает ноги, чтобы Отабеку удобнее было делать этот разврат, который он Жан-Жаку устроил, и от которого Жан-Жак теряет происходящее кадрами и просит глубже, и много раз повторяет «Да», пока в него плавно проскальзывает палец на фангу, после чего Жан-Жак передумывает, потому что ощущения не самые приятные, но хороший Отабек чуть отступает, и ласкает круговыми движениями, иногда чуть продавливаясь дальше, языком скользит по члену, палец всё глубже гладит внутри, губы обхватывают головку. Жан-Жака в спине выламывает, он хватает ртом воздух, и, можно подумать, ему снова семнадцать — не понимает, когда успел кончить, и что это было сейчас вообще.
В реальности его держит только Отабек, который ему в бедро шумно и тяжело дышит, догоняя Жан-Жака, и кусает за тонкую кожу, когда Жан-Жак хрипло просит в следующий раз его трахнуть.
Да, так и говорит, на чистейшем английском языке: «В следующий раз». И еле сдерживается, чтобы не зажать себе рукой рот. Зажимать рот, когда уже брякнул языком — это, как минимум, не умно, как максимум — палево.
— Я думаю, что в следующий раз ещё рано. — рассуждает Отабек севшим голосом. Он разворачивается. Садится спиной, удобно укладывая затылок Жан-Жаку на бедро. — Я бы не хотел торопиться с такой неоднозначной практикой.
Отабек так и говорит: «В следующий раз».
Жан-Жак безуспешно пытается сдержать улыбку и хочет переловить всех этих мерзких бабочек в животе и раздавить по одной.