— Прости меня, прости, прости меня, я такой мудак… — шепчет Жан-Жак в пылающую от шампанского щёку.

Музыка грохочет, но Жан-Жак уверен, что каждое его слово слышно.

— Я мудак, и я в номере один, — шепчет Жан-Жак в затылок и кладёт в чужой карман ключ-карту от комнаты, — приходи, ты придёшь? Мне просто надоело это, понимаешь? Я хочу нормально поговорить. Ну и отсосать тебе, конечно, с меня должок…

Он приходит. Не в смокинге, как хотелось бы, — в спортивках, Жан-Жак вот принарядился в рубашку и брюки, хоть и без пиджака.

Свет гаснет. Вспыхивает. И опять гаснет.

— Оставь ты, а, — говорит Жан-Жак и снова щёлкает выключателем, — я хочу видеть твои трусливые глаза, понял? И не ломай его. Пожалуйста.

Отабек смотрит долго, совершенно не понятно, что он там себе думает, но это и не важно: он пришёл, не ломает выключатель и пахнет шампанским.

За шею к себе вниз тянет, упирается лбом в лоб.

Толкает Жан-Жака в грудь, толкает от себя с силой, и ещё раз, двумя руками.

Жан-Жак падает на кровать, в простыни, в шуршащую прохладную белую пропасть.

— Хорошо тебе видно? — Отабек нависает, выдёргивает верхние пуговицы из петель, задирает на Жан-Жаке рубашку, снимает резко, грубо, губами обыскивает тело, пробует везде, только не в губы, уворачивается, не даёт себя поймать, тут же облизывает кожу голодно, будто всего Жан-Жака собрался присвоить. Жан-Жак ломается, рассыпается на малюсенькие бессмысленные осколочки себя.

— Не молчи, говори, Джей-Джей. Ты хотел нормально поговорить.

— Ты пил — я видел.

Жан-Жак ведёт ладонями по спине, задирает толстовку… Отабек ладони Жан-Жака сбрасывает.

— Да, немного. — Смотрит, нахмурив брови. — Хорошо тебе видно? Или нет?

— Хорошо мне видно. — Жан-Жак гладит Отабека по щеке, но тот руку нервно отдёргивает от себя.

Отабек не даёт себя трогать, сам раздевается. На штанах Отабека сто и один карман. Он из этих многочисленных карманов вытаскивает, вытряхивает на грудь Жан-Жака всё это барахло, которое нужно, чтобы прилично потрахаться: презервативы, смазка, влажные салфетки, коробочка какая-то стукает в рёбра.

— Хорошо подготовился, — усмехается Жан-Жак, крутит тюбик, читает: «Для анального секса». — Ваниль — это так мило.

— Да, я подготовился. Да, Жан, это мило.

Берёт коробочку, чёрная с розовым бантиком в лучших традициях секс-шопов. Даже гадать не нужно, что там, вот только она лёгкая, будто пустая, и гремит мелким. Отабек не даёт посмотреть нормально, забирает, отбрасывает к подушкам, открывает смазку.

— Потом посмотришь. — Выдавливает чуть ли не пол тюбика Жан-Жаку на грудь. Воздух забивается запахом ванили. — У меня подарок для тебя. Хотел отдать сразу, но… всё пошло не по плану.

— Обожаю подарки! И нарушенные планы.

— Он сейчас во мне, я использовал презерватив, так что…

Стаскивает штаны и бельё с Жан-Жака и с себя. Жан-Жак шевельнуться боится — смазка стекает с груди, он ладонью ловит, Отабеку, похоже, плевать. Отабек так зло целует в губы, так нервно, и за волосы тянет, за плечи хватает — синяки останутся точно, и кажется, хочет душу вынуть через рот.

— Обиделся всё-таки, значит, — нервно смеётся Жан-Жак, — Бекс, я не имел ввиду…

Отабек не слышит ничего. Он рычит на Жан-Жака:

— Ты злишься, потому что я кому-то позволяю больше, чем тебе? — Снова отталкивает от себя руку. — У кого-то есть то, чего нет у тебя?

Ладно, Жан-Жак правила понимает, и укладывает свои руки на подушку ладонями вверх. Смазка противно стекает по телу, на простыню.

— Я злюсь на тебя за всё! — скалится Жан-Жак.

Отабек заводит руку за спину. Он не закрывает глаза, смотрит прямо, губу закусывает.

Жан-Жак смотрит, как вздрагивают ноздри, сглатывает, просит нетерпеливо:

— Покажи. Покажи мне, Бекс!

— Нет.

— Я хочу помочь тебе, — хрипло просит он.

— Нет.

Отабек разрывает завязанный узлом презерватив, снимает его с металлической анальной пробки, которую только что из себя вытащил. Вкладывает Жан-Жаку в руку, тяжёлую и обжигающе горячую, нагретую телом. У Жан-Жака вздрагивают пальцы, плаг выскальзывает, падает на подушку, а Жан-Жак смеётся, глядя на украшение на конце пробки:

— Серьёзно, Бекс? С розочкой?

Жан-Жак распаковывает презерватив, расправляет по члену, и понимает, что не дышал уже вечность. То ли с того, как на кровать упал, то ли ещё с порога. Тянет руки к Отабеку, но правила не изменились. Руки прочь.

— Бекс… — шепчет Жан-Жак. — Бекс сядь уже, а. Сядь на мой член, пожалуйста.

Отабек влажно размазывает лубрикант по животу Жан-Жака, по его члену наконец, придерживает рукой, опускаясь, останавливается, в самом начале, когда головка только начинает раздвигать мышцы.

Замирает ненадолго.

— Бекс, а ты давно не?..

— Да. — И опускается одним медленным движением, обжигая и сдавливая в себе.

— Я имею ввиду, ты давно трахался в жопу? — Жан-Жак поднимается, тянется к Отабеку. — Давно?

— Да. — Бекс давит ладонью на грудь, опрокидывая Жан-Жака обратно на кровать. — Давно.

— Тебе не больно? — Жан-Жак снова пытается сесть. — Бекс?

— Нет. — Отабек его снова толкает, Жан-Жак снова в подушку падает. — Расслабься.

Отабек прижимает к кровати ладонями и быстро и глубоко дышит.

— Бекс…

— Мне не нравится «Бекс», — признаётся Отабек, — мне нравится «Бека».

Жан-Жак кивает: «хорошо», и просит:

— Смотри на меня, Бека. Хочу видеть твои равнодушные глаза.

Отабек смотрит, но глаза у него не равнодушные — невозмутимость с его положением не очень сочетается, наверное…

Он смотрит с этим «особенным выражением», которое бережёт для таких вот, блядь, моментов. Жан-Жак такое уже видел вообще-то. Много раз видел, если по-честному. И даже спутал однажды с любовью. Хотя вообще-то не однажды, а каждый раз попадался, как глупый мыш.

Интересно позволял ли Плисецкий так же себя дурачить, когда Отабек на него ТАК смотрел. И другие тоже. Другие, наверное, всё сразу понимают, только Жан-Жак такой конченый осёл.

Отабек гладит Жан-Жака по щеке, говорит, что Жан-Жак красивый:

— Жан.

Говорит, что с ума сходит от этих глаз и ресниц:

— Жан.

Что ему нравится каждая родинка, каждая татуировка, и уши торчащие тоже нравятся:

— Жан.

У Отабека свой диалект, с одним единственным словом, которое ничего не значит, но других у него нет.

Отабек к Жан-Жаку с этим словом возвращается снова и снова, бьётся больно, упирается каждый раз, но всё равно в итоге льнёт беспомощно и роняет обветренными губами по-русски короткие фразы, и закрывает доверчиво глаза, и вот что с ним таким делать?

Такого можно только приласкать, иди ко мне, не бойся.

Жан-Жак его такого целует и тает у него на губах, Господи-Боже, Бека, как же ты заебал…

— Мне просто надоело так, слышишь?

— Да, я помню. И мне. — Отабек дышит тяжело, Жан-Жак подушку выкручивает до скрипа, когда Отабек чуть двигается, всхлипывает и ложится на грудь.

Соскальзывает, выпуская немного — у Жан-Жака дыхание перехватывает. Он ведёт липкими руками по бёдрам Отабека, размазывает от колен к тазовым косточкам, напрягается, чтобы сдержаться и не толкнуть изо всех сил обратно на себя. Ещё немного подождать, ещё немного.

— Ты вслух говоришь. — Отабек проводит раскрытым ртом по щеке, замирает на губах.

— Я хочу двигаться в тебе.

Но Отабек тянется дальше, скользит грудью и животом, размазывая влажное между ними, выпрямляется снова, и кладёт коробочку на грудь, в вязкую ванильную лужу. Жан-Жаку почти смешно, отвлекает от смеха тесно и горячо сжатый Отабеком член.

— Посмотри сейчас.

— Ты же говорил потом.

— Передумал. Сейчас.

Жан-Жак берёт коробочку непослушными липкими пальцами, вытаскивает кольца: Одно из платины с бриллиантом, очень похоже на его обручальное, второе обычное, рыжее на шнурке.

— Ты разведёшься, Джей-Джей? Или нет?

— А если нет? — Жан-Жак бросает кольца на кровать.

Отабек смотрит решительно, но его выдаёт дрожь в бёдрах и пульсация, тикающая внутри.

— Тогда, просто… — Он сжимается, шипит, расслабляется и ещё плотнее садится и двигаться начинает, упираясь ладонью в скользкую грудь, поднимается и опускается, ёрзает, ищет, как правильно. Жан-Жак все правила посылает к чертям, берёт выше локтей, тянет вниз с силой, усаживает на себя, помогает бёдрами, соединяет их и стонет, и Отабек тоже стонет, и в нём мягко и скользко, и хочется растянуть ещё, и быть глубже, наполнить собой до краёв.

— Иди ко мне. — Жан-Жак садится, разворачивается, чтобы ноги на пол поставить — так удобнее.

Губами в губы, в шею, в солнечное сплетение, прижимает к себе бешено колотящимся сердцем. Оно дрожит, мечется в клетке рёбер несправедливо осуждённым узником. Вот-вот пробьёт грудь, и Жан-Жак наконец сможет поймать его.

Отабек закрывает глаза, упирается ладонями в плечи и берёт Жан-Жака медленно, они смешиваются в долгом размеренном ритме. Отабек втягивает воздух шумно, через зубы и громко выдыхает на каждое свое движение вниз, будто Жан-Жак выталкивает из него эти выдохи, а из себя стоны, которые не сдержать, и они всё громче от того, что Отабек двигается всё быстрее. Жан-Жак стонет в ванильно-солёную кожу:

— Ох, блядь, Бека, ещё!

Блуждает взглядом по покрасневшим скулам, жестко сведённым бровям, раскрытым губам.

— Я в тебе, Бека, я так глубоко в тебе, и тебе это так идёт!

Отабек чуть подаёт бедрами вперёд, распахивает глаза, замирает, Жан-Жак его подхватывает, повторяет движение.

— Вот так, да? — спрашивает Отабека.

Отабек в плечи впивается пальцами, ускоряет ритм, торопит Жан-Жака требовательными стонами, скользит рукой между ними, накрывает свой член ладонью и всё нетерпеливее и громче вскрикивает, кусается, дикий, крепче удерживает в себе, бросая Жан-Жака за край их общей кульминации.

Жан-Жак хватает его за спину и задницу, толкается, с силой раздвигая напряжённое и тесное, вздрагивает, выливается в Отабека весь, отдаёт себя до последней капли, выдыхает с облегчением, отпуская раскалённое тело. Лень разливается по неохотно расслабляющимся мышцам.

Отабек в объятиях хороший такой, глаза посветлевшие, пустые. Улыбается, дышит открытым ртом, по лбу и вискам скатываются солёные капли, от него жарко невыносимо.

— Бека, — шепот торопливый и хриплый, — нужно гондон срочно проверить.

Взгляд у Отабека размытый, Жан-Жак объясняет ему:

— Я, кажется, кончил радугой.

Отабек долго смотрит, потом хмыкает. И ещё раз, и вот уже от смеха трясётся весь. Он обнимает, тычет поцелуями в лицо, как попало, как слепой щенок, но Жан-Жака не проведёшь.

Жан-Жак опрокидывается на спину, сгребает с мокрых жёваных простыней шнурок, швыряет в Отабека:

— Надевай.

Промахивается конечно.

Шнурок с кольцом просто падает обратно на простыни, но Отабек поднимает и надевает на шею всё равно. Пытается затянуть дрожащими пальцами.

Жан-Жак возится, не может своё снять: обручалка сопротивляется, не даётся в скользкие пальцы. Отабек берёт его палец в рот, цепляет кольцо зубами, стягивает аккуратно, как в том дурацком кино, и надевает другое. Почти такое же, как было, только блестит новым и больше на пол размера. Такое не купить просто так, пришлось поискать, наверное. Может даже на заказ. Давно планировал, значит, хитрожопый говнюк. А то, что большевато — ничего, в ювелирке убавят.

В жизни вот тоже не всегда всё идеально совпадает.

— Твоё кольцо парным должно быть, ты с какого колхоза вывалился? — ворчит Жан-Жак и давит Отабеку в плечо, сваливая его с себя, укладывает голову ему на грудь, слушает, как успокаивается тяжёлый стук.

— Да насрать мне, — бормочет Отабек, запуская пальцы в волосы Жан-Жака, — я не знал, какое тебе понравится, взял такое, какое ты себе сам выбрал.

Жан-Жак прислушивается к звукам вокруг и не может понять: что-то ещё замешано в ровном дыхании, в шёпоте кондиционера и тихом гудении мини-холодильника. Что-то неуловимое и незнакомое.

— У тебя часы сломались?

Отабек проверяет свои дурацкие часы.

— Да уж. Встали. Нужно будет в ремонт.

— Не нужно, — шепчет Жан-Жак, и меняет тему: — Что теперь? — поставить вопрос нужно так, чтобы Отабек мог ответить: «Теперь в душ». И когда Жан-Жак выйдет из душа, Отабека тут уже нет. Только кольцо на пальце блестит сильнее, чем раньше. И анальная затычка на кровати тоже блестит. Она бывала у Отабека в жопе, и это вроде как романтично. С гондоном, конечно, как же ещё — романтика романтикой, а безопасность…

— Помню, ты на свидание звал.

— Пф, — Жан-Жак пытается Отабека ущипнуть, но пальцы бессильно проскальзывают по коже, — когда это было хоть? Ты думал я пять лет ждать буду? Хрен тебе, а не свидание. Хороша к обеду ложечка.

Отабек молчит.

— Так, чего ты от меня ждёшь? — спрашивает он наконец.

— Жду, что мы сейчас всё обсудим, что происходит. Ты задолжал мне разговор. — Сердце трусливо, замирает на секунду, Жан-Жак жмурится, но тут же открывает глаза, он не какой-то трусишка, он всегда готов драться, его не напугать сопливым разговорчиком об отношениях, который может стать последним.

— В душ хочу. Мы все в этом ванильном фуфле и не только. — В доказательство Отабек проводит по плечу, очень скользко и очень неприятно.

Жан-Жак выдыхает с облегчением.

— Первый пойдёшь?

Жаль только, что он сам не может свалить из номера, пока Отабек в душе плюхается. Или может? Отабек моется быстро, но, может, он просто всегда торопился, потому что у них не было времени? Да и сколько он эту фигню отмывать будет? Шмотки накинуть, телефон и деньги прихватить и пошляться где-нибудь часа три, воняя ванилью и потом, не будет же Отабек его дольше трёх часов ждать тут?..

— Вместе пойдём, — бурчит Отабек, — заодно проветрим.

Тёплые водяные брызги летят в глаза, и в рот, и в нос. Пена пахнет чем-то гостинично-цветочным. Мыть друг друга неудобно и неловко, Отабек просит отвернуться, и Жан-Жак мысленно вручает себе первый приз за то, что не пошутил про естественные проявления после неестественных процессов, он грохочет пафосной речью перед толпами воображаемых зрителей и благодарит родителей и бывшую жену, и даже дочь, за то, что воспитали его таким тактичным и деликатным, и… когда Отабек начинает тереть ему мочалкой спину, и мыть голову, Жан-Жак речь забывает и мурлычет.

Сердце в груди стучит ровно, доверчиво: бух, бух.

Голова пустая, сонно и безразлично, будто Рождество, и никуда не нужно идти, и делать ничего не нужно, можно плыть в ощущении невесомости, хрупкой снежинкой в нарядном хрустальном шаре, всё хорошо, и завтра никогда не наступит…

— На наглый хвост.

— Что? — Жан-Жак оборачивается, забирает мочалку и принимается за спину Отабека.

— Не наступит на твой наглый хвост.

— На голову тебе, — бубнит Жан-Жак в ответ.

— Нихрена мы не изменились, Джей-Джей. Я всё тот же человек. И ты такой же, как был.

— Рад, что ты понимаешь.

— Ты не уедешь из Канады. Я буду переезжать, как понадобится, пока не закончу карьеру.

— Пока всё сходится.

— Ты не помогаешь. — Отабек шагает под струи воды.

— Ты не просишь помочь. — Жан-Жак смотрит, как Отабек смывает пену и выходит из душевой зоны. Не вытирается, просто стоит и стекает на пол Ниагарским водопадом, разливая лужу размером с хренов Байкал.

— Хорошо, как это видишь ТЫ? — Отабек разводит руками.

— Спасибо, что спросил. Полотенце подашь?

Пока Жан-Жак вытирается, Отабек сгоняет шваброй натёкшее с него озеро в слив на полу.

Жан-Жак вытирает Отабеку волосы, ведёт за собой в комнату.

— Я вижу, что для начала ты даёшь мне свой номер телефона.

Жан-Жак протягивает Отабеку свой мобильник, снимает простыню, всю в мокрых пятнах, стелит одеяло вместо, ждёт, пока Отабек посмотрит на смеющуюся Жю-Жю на заставке телефона, вобьёт в телефонную книгу свой номер и пошлёт себе смс.

— Потом ты остаёшься до утра. — Жан-Жак тянет Отабека за руку в кровать. — Потом мы ебёмся, но на этот раз почище. Я хочу знать всё, что ты любишь. Все твои мерзкие привычки, помимо того, что ты выходишь из душа, не вытираясь. Можно на почту прямо списком.

— Я хочу есть.

— Добавим это в список твоих недостатков, — бормочет Жан-Жак и спрашивает уже в поцелуй: — Ты сможешь ко мне прилететь? Когда?

Отабек в поцелуй отвечает:

— Как можно скорее. Я в Эл-Эй сейчас. Первого января? Второго?

Жан-Жак обещает как следует выебать зайчика под ёлочкой, и раздвигает Отабеку ноги. Отабек отвечает, что второго захода на сегодня его жопа не выдержит, точно нет, но от минета не отказывается и трогательно стонет в подушку.

***

— Жан.

— Да, мой сонный львёнок? У меня где-то бутерброд был, хочешь?

— Как раньше никогда не будет.

Жан-Жак зевает так, что на глаза наворачиваются слёзы, Отабек тут же зевает в спину.

— Может, я не хочу, как раньше. Заебало это «как раньше». — Жан-Жак млеет от объятий и тёплого дыхания между лопаток. — Давай так, как сейчас?

— Давай. — Отабек обнимает крепче. — И бутерброд буду.