Гарри не любил Хэллоуин и праздники в целом по многим причинам: во-первых, шума становилось вокруг больше, чем в обычные дни, во-вторых, суета. А суету, как и шум — а если это еще и все вместе — он не любил. Но отказаться от праздника Гарри не мог, поэтому смиренно терпел праздничные вопли гриффиндорцев, которые решили украсить гостиную к этому празднику. После матча Джонни практически не появлялся в гостиной: приходил под вечер и сразу ложился спать. Поттер и не лез к нему, но видел, что весьма мрачное настроение и веселый Уолтер никак не сочетались. И Гарри порывался допросить его, что же случилось, но сам понимал, что будет явно последним, с кем захочет добровольно советоваться Джонни. Он понимал, что сам отчасти виноват, что брат так себя ведет: прячется, избегает, игнорирует, хоть и не в открытую, но проявляет в его сторону агрессию. В душе от этого заметно свербило. Гарри порывался написать отцу о Джонни, рассказать, но что-то его каждый раз останавливало, поэтому он писал банальное «привет, как вы там». И сам не знал, что именно останавливало его от этого. Вроде отец был бы и рад узнать, что с его вторым сыном все в порядке, но в тот же момент Гарри задумывался — а нужно ли отцу это вообще? Так и молчал он, пока в Хэллоуин отец вместе с поздравительной открыткой и сладостями не прислал письмо, в котором прямо и спросил: познакомился ли Гарри с братом.

Конечно, отец наверняка должен знать о судьбе детей, даже если они бастарды. Невозможно просто так взять и выкинуть из жизни ребенка. И Поттер честно написал, что да, познакомился. Джеймс так и не ответил. Был ли это хороший признак или плохой, Гарри не знал наверняка. Он почему-то ожидал вопросов о том, какой Джонни, похож ли на отца, чем живет и с кем дружит. И в некоторой степени Гарри был даже рад, что родитель этим не интересуется.

— Сегодня, — шепнул Гарри, проходя мимо Малфоя.

Драко, разговаривающий в этот момент с Забини, кивнул, и оба парня, дождавшись, когда толпа пройдет в Большой зал, зашли следом. Оставалось лишь ждать, когда Поттер провернет эту махинацию с баллами. Дамблдор был как всегда разодет в приторно чудаковатую даже для мага одежду. Гарри осмотрелся, и невольно на его губах расцвела сама собой улыбка: зал был украшен к празднику. На столах помимо разных блюд стояли свечи в мрачных канделябрах, под потолком парили черные летучие мыши, махая своими кожаными крыльями. Они были абсолютно безопасны, если их не пытаться поймать. А на самом деле, как узнал позже Гарри, сделаны они были из странных ростков из теплицы, что позволяло трансфигурируемой живности летать, а их писк бил по нервам. На стенах висели дикие растения, извивались они подобно лианам, имели пасть как у дракона и норовили укусить незадачливого зазевавшегося студента. Свечи меняли свой цвет, а особенно смекалистые старшекурсники украсили кубки студентов искусственной кровью, чтобы выглядело зловеще. На столах лежали вырезанные тыквы, и их глаза горели оранжевым пламенем; они иногда противно смеялись, вызывая ни то дрожь, ни то нервный смех.

Поттер сел на свое привычное место и глянул на выставленные на столе яства, от горячих блюд до десертов, но больше всего Гарри нравилась патока и кексики с вишневой начинкой. Он в предвкушении сытного ужина потянулся к подносу с печеным картофелем и мясной подливой, как сбоку раздался оглушительный взрыв. Гарри от неожиданности вздрогнул и посмотрел в сторону шума; это Симус Финниган пытался зачаровать свой чай в кубке на вино.

«Каждый год одно и то же. Нет, ну серьезно?» — раздраженно подумал Гарри и незаметно вывел палочкой затейливый узор, и кубок Симуса наполнился желанным напитком. Все, кто сидел рядом, заглянули в его кубок. Финниган осоловело проморгался и благодарно кивнул Гарри, отпив осторожно содержимое, а затем скривился и едва не подавился. Как оказалось, либо вино не оправдало своих надежд, либо Поттер неправильно его зачаровал, но на вкус оно было невыносимо горьким и приторно-кислым.

— Это на будущее, чтобы не возникало желания в ближайшие лет пять даже пробовать алкоголь, — поддел того Поттер с проказливой ухмылкой в свой кубок.

— Но что плохого в вине? — расстроенно буркнул Симус, отодвигая напиток.

— А что плохого в Непростительных заклинаниях? — вторил ему Поттер. — Они вызывают привыкание, подобно наркотику. Попробовав однажды, уже невозможно остановиться.

Половина второкурсников и тех, кто был старше, с подозрением посмотрели на Гарри, словно бы тот оказался и вправду бывалым наркоманом.

— Даже думать не хочу, откуда тебе это известно, — содрогнулся Симус.

— Правильно. Думать привилегия нынче не дешевая, да еще и запрещенная. Помнишь, как Снейп сказал: думать дано не всем, лишь избранным.

От таких слов по столу прошелся бурный хохот, а несчастный Финниган побагровел, но смолчал. Гарри оглянулся и посмотрел на песочные часы с разноцветными рубинами. Гриффиндор и правда лидировал среди остальных факультетов. Нужно было действовать.

Профессор Макгонагалл была из тех самых деканов, кому не было плевать, конечно, на свой факультет, но вмешиваться, даже если там царит полный беспорядок, она не хотела. А вот все, что касалось победы и чести факультета, то она с воинственностью, на которую была только способна, отстаивала все положенное Гриффиндору. Вот и в этот раз, когда Гарри — ее новый любимчик после Монтгомери — показал ей устав школы и намекнул, что очень бы хотел в честь победы команды устроить ребятам праздник в Хогсмиде, Макгонагалл загорелась неподдельным интересом и едва не клятвенно пообещала ему , что на преподавательском собрании несомненно затронет эту просьбу и даже будет настаивать на этом. Только нужен будет староста, чтобы от лица всего факультета заявить о желании обнулить победные баллы для посещения Хогсмида и ярмарки, которая как раз проходит в последние дни осени.

* * *

На полу, скрючившись и раскачиваясь из стороны в сторону, сидел юноша. Обхватив колени, он вслушивался в монотонный всплеск воды; слух улавливал тихие движения рядом, но он продолжал смотреть в одну точку. Глаза устали от постоянного напряженного смотрения в одну точку, спина болела, а ноги затекли, но его совершенно ничего не трогало.

Эрвин пытался растормошить Юлиана, используя свои методы, но все было тщетно. Тот словно впал в транс, из которого просто не мог или не хотел выходить. Юлиан ничего не ел, не пил, не притронулся даже к любимому пирогу, что испекла заботливая Лайла — девочка, что жила с Эрвином и помогала по дому. Ее пепельного оттенка волосы очень нравились Юлиану, особенно, когда та меняла их оттенок на бордовый. Да, Лайла была метаморфом, умела менять как внешность, так и цвет волос. И это всегда заставляло парней улыбаться. Она была солнечной и улыбчивой, даже жизнь под одной крышей с вампиром ее ничуть не пугала. А самое удивительное, был факт, что ни сам Юлиан, который нашел эту девочку у заброшки, откуда та хотела спрыгнуть, ни Эрвин не знали о ней ничего. Может потому, что Лайла и сама о себе ничего не знала. Просто очнулась однажды в каком-то притоне, ничего не помня. А позже не смогла стерпеть всего того дерьма, что свалилось на нее от жирных мужиков в прокуренной одежде, с засаленными волосами и вечной щетиной.

Лейла не помнила своего настоящего имени, родных и не помнила даже, сколько ей лет. Проведя диагностику, Юлиан предположил, что ей тринадцать, но и то было не точным. Тело девочки могло меняться само по себе, если та сильно нервничала, и точный возраст определить было сложно. Лейла — как назвал ее Эрвин, проникнувшись к этой милой девочке всем существом — была самой настоящей загадкой. Она так и прижилась у брутального и холодного Эрвина, а иногда к ним заглядывал и милый, но весьма холодный Юлиан, который, несмотря даже на внутренний раздрай, просто не мог быть таким же отстраненным к этому ангелу. Она была его младшей сестрой, которую он поклялся оберегать. Ее улыбка всегда отгоняла тревоги, а голубые глаза просто не могли оставить равнодушным. Так и повелось у этой странной пары, что Лейла просто стала частью их семьи.

— Юлиан, ну попей водички, — взмолился тоненький голосок. На бетонный пол капнула капля, разбиваясь на множество хрустальных брызг. — Пожалуйста.

Но тот продолжал смотреть куда-то в пустоту, пальцем скребя по ветхой деревяшке;, глаза были пусты и не выражали ничего. Даже привычного холода в них не было, словно океан покрылся изморозью, снегом — черным и талым, он медленно оседал на его ресницах, скапливался под глазами. На этих губах застыла мука, застыли последние слова, его улыбка погасла и больше не желала светиться призрачной надеждой.

После того, как Эрвин привел Монтгомери, жизнь резко остановилась. Еще тогда, там, на крыше, Юлиан, пусть и в приступе паники, но все же был жив, и в глазах его пылала жажда жизни. А после этот огонь угас, как угасли его глаза, померк этот алый проблеск на дне взгляда. И как бы ни старались Эрвин и Лайла, ничего не получалось. Им оставалось лишь надеяться, что тот выкарабкается, придет в себя. Но прошла неделя, месяц, юноша ходил тенью по поместью, ни с кем не общался, а его любимым местом стал подвал, где он мог сидеть часами и смотреть в одну точку. Это начинало нервировать, угнетать, и вера в то, что он выкарабкается, меркла. Они уже ни в чем не были уверены.

Юлиан же вспоминал, как в детстве, когда за окном гроза, мама пела песенку; тихо, чуть не шепотом, чтобы папа не узнал о их тайне. С самого детства его заставляли думать, решать, запоминать и учиться. Отец был строг и не всегда справедлив, а попробуй возрази, так за любую провинность могли выгнать. Потому что им нужен был идеальный сын. Идеальный наследник.

«Ты должен учиться хорошо, Юлиан. Ты же понимаешь, что просто не можешь подвести нас», — вспомнились слова отца, тем бледным утром с туманом, за чашкой зеленого чая.

«Сынок. Мы ведь только лучшего тебе хотим, вот скоро мы тебе и невесту подберем — самую лучшую», — увещевала матушка прохладной осенью.

Идеальный. Должен. Не подведи.

Это все, что он слышал — и не разу ни слова похвалы. Его дрессировали, словно породистого пса, что обязан и вынужден сидеть на металлической цепи, а тем временем сердце разбивалось на осколки. Юлиан все это время корил себя, винил себя, что он недостаточно умный. Недостаточно сильный. Он недостаточно сын, чтобы им являться. Он ничто и никто. Каждое его действие, его поступок, равнялся на отца «а что скажет папа? Будет ли он доволен?» А тот всегда был недоволен. Потому что <i>недостаточно</i>. И когда Юлиан вернулся домой с надеждой, что сможет наконец поступить именно туда, куда хотел, протягивая отцу документ с оценками, он услышал лишь презрительное: «Ты мог и лучше». Даже несмотря на то, что это были высшие баллы. Что он один из потока смог сдать высший балл по всем предметам. Этого было недостаточно.

— А вот сын Грейбека… — начинал отец по-новой, сравнивая с другими. Как это было всегда. Снова.

— …Отличная тебе невеста будет, она имеет уже высшее магическое образование, училась во Франции, — гундела мать.

— Вот мы сами всего добились. Мы не от кого подачек не ждали. Мной гордился отец, — брызжа слюной, гордо распинался отец.

И тогда, найдя в себе какие-то сверхсилы, Юлиан признался, что гей. Он предполагал, что родные воспримут это негативно. Может, даже выжгут с гобелена. Но отец тогда только и гневно с презрением бросил со всем возможным отвращением: «Выродок». А следом полетело проклятье, и это стало последней каплей. Юлиан просто убил их. Убил и сжег дом. Просто потому, что стало легче. Так было проще. Он смог дышать.

— Я выпью, Лейла… Спасибо, — сипло, надрывно, слова давались с большим трудом.

Та просияла, и в ее глазах вспыхнуло счастье. Юлиан не смог ответить ей улыбкой, он попросту забыл, что это такое. Он жаждал забыть себя, как Лейла — просто лишиться памяти и чтобы не помнить себя, их. Ничего.

* * *

— Гарри, смотри, что мы отыскали у Филча, когда были на отработке, — с проказливой улыбкой к Поттеру на диванчик подсели близнецы, размахивая перед его лицом пожелтевшим от времени пергаментом.

Гарри недоуменно посмотрел поочередно на братьев, а затем на пергамент, не понимая, что он должен увидеть.

— И что это? — буркнул он недовольно, что его отвлекли.

— Мы точно не знаем, но… Филч часто сравнивал нас с некими Мародерами, что учились тут двадцать лет назад. И… Он даже как-то намекнул, что отобрал эту странную бумажку у них, что это какая-то тайная карта… или вроде того.

— Ну, и? — лениво протянул Поттер, хмурясь.

— Да что — ну и? — вспыхнул Фред. — Наш отец говорил, что именно так называла себя четверка парней из Гриффиндора: Поттер, Люпин, Блэк и Петтигрю. Ничего не говорит?

И Поттер словно просветлел, ну, конечно, отец же уже упоминал о Мародерах. Просто Поттер не сильно вслушивался, а уж тем паче о его школьной жизни. Но вот про карту отец не говорил ничего.

— И что? Вы надеетесь, что мне с потолка свалится разгадка этой вещицы, — хмыкнул он, указывая палочкой на пергамент.

— Ну, ты же сын одного из Мародеров, — как-то с упреком объяснил Джордж. — Чтобы открыть карту или что бы там ни было, капни своей крови. А вдруг сработает?

— Тратить свою кровь на непонятную бумагу? И вы думаете, это сработает? — скривился Гарри. — Вот что, давайте ее мне, я попробую что-то разузнать об этом. Но если это обычная бумага, то я вас прокляну, — пригрозил он.

— Все претензии к Филчу, — вскрикнули близнецы, поднимая руки. А в глазах так и искрился огонек.

— Идите уже, шуты, — буркнул Гарри, убирая сложенный пергамент в карман и вновь обращая внимание на книгу.

* * *

Следующий день после Хэллоуина выдался солнечным, а в довесок к этому повалил мелкий снег. Несмотря на протесты и уговоры директора, Макгонагалл вместе со старостами все же выпросили заслуженную награду, отчего несчастный директор разве что проклятиями не сыпал от негодования. Джонни отказался посещать ярмарку, даже несмотря на уговоры ребят, даже на угрозу от Поттера. Ему пришлось соврать — а это дело он очень не любил, — что у него разболелся живот, и он просто не может пойти. Конечно, ему никто не поверил, но насильно не заставляли. С Джонни, как не странно, остался и Том. И Гарри очень не хотел оставлять этих двоих вместе, но у него были запланированные на сегодня важные дела, посему он просто не хотел начинать ссору.

Когда гостиная опустела, Джонни облегченно выдохнул и попытался заговорить с Томом. Оба мальчика боялись общаться, когда поблизости был Поттер, но оба тянулись к этому общению.

— А пойдём пройдёмся по школе? — предложил Том. — Я так и не исследовал ее до конца.

— А ты исследовал? — хихикнул Джонни.

Ему было обидно за друга. За первого магического друга, с которым он познакомился в поезде. Вся эта несправедливость горела огнем в душе, пусть он и не подходил больше к другу, но общаться попыток не бросил. Назло Поттеру. И сейчас они оба ощущали радость от того, что могут провести вместе время, побродить по темным коридорам, освещенным слабым светом факелов. Заглянуть в секретные кабинеты, прятаться от всеведущего завхоза Филча и его кошки. Это было их первое приключение и, главное, не было вездесущего Поттера с его подпевалами.

Они шли, укутавшись в свои мантии, потому что с приближением зимы в школе становилось ощутимо холоднее, а по коридорам на пару с Пивзом с воем разгуливал сквозняк. Джонни и Том поднялись по ступеням, уходя все дальше от гостиной: они тут бывали лишь раз, когда ходили на урок защиты. И тут Джонни резко остановился и взял за широкий рукав Тома, замер и словно прислушался.

— Ты чего?

— Тш… Слышишь?

— Что слышу? Ничего я не слышу. Да чего ты?

— Голос, — тихо произнес Джонни и прижался ухом к каменной стене.

— Какой еще голос?

— Убить… Я чувствую кровь… Растерза-ать… — шелестел неизвестный голос откуда-то из-за стены.

— Быстрее. Кто бы это ни был, он движется в ту сторону, — указал Джонни в сторону темного проулка коридоров.

Том посмотрел на того скептически и покачал головой, так как, в отличие от Джонни, он не слышал никаких голосов. Но за другом последовал, а точнее, побежал.

Джонни и Том выбежали в небольшой холл с развилками коридоров, на стенах от бега и сквозняков трепыхался свет факела, Джонни все не отлипал от стены, так и двигаясь вдоль нее, прислонившись ухом.

— Ну? И чего? — раздражался Том. Он переживал, что их кто-то может увидеть и передать Поттеру, а новых увечий он боялся просто не пережить.

Джонни так и молчал, махая рукой и призывая к молчанию друга. Но Том уже и не обращал внимания, он только сейчас обратил внимание на странную грязно-красноватую воду под ногами и поднял взгляд, следя за дорожкой из странного ручейка, что тянулся от противоположной стены. И Том замер, в ужасе смотря на стену, на которой подобно распятию был прикован первокурсник с Рейвенкло: глаза его были полностью белыми, изо рта капала пена, а с поврежденных конечностей, на которых он и был прикован к стене, капала кровь. Она была, казалось, повсюду. Подняв взгляд выше, он увидел, что над головой несчастного яркими буквами, вероятно, той же кровью были выведены ужасающие слова:

«Трепещите, враги Наследника. Тайная комната вновь открыта»

Том не мог и вымолвить слова, все слова так и застряли в горле комом. Он просто дернул Джонни за рукав и пальцем указал на стену. Поначалу тот отмахивался, а когда посмотрел в ту же сторону, Уолтер пошатнулся и в ужасе уставился, зажав рот ладонью. В глазах мальчишек алым горели страх и паника. Джонни просто впал в оцепенение, по его щекам потекли слезы. Он совершенно не мог даже представить, кто на такое решился. А уж кто этот таинственный наследник и подавно. Сзади послышались шаркающие шаги и тонкий голос какой-то девочки. Том уже пришел в себя и дернул со всей силы Джонни, уводя того прочь. Голова уже не думала, куда бежать. Глаза застилали слезы, а сердце бешеной трусцой стучало о ребра. Джонни лишь и услышал, как только они забежали за поворот, оглушающий девчачий крик. Который, вероятно, услышала вся школа.

* * *

— Поттер, куда мы идем? — спросил нетерпеливо Нотт, когда они отделились от общей группы и свернули в сторону Запретного леса.

— Узнаете, — загадочно ответил Поттер, ступая на извилистую тропу, которая вела в самую темень волшебного леса.

Тени, отбрасываемые елями, сплелись на земле в причудливые узоры, в воздухе пахло жжёной листвой и мокрой травой. Ребята пробирались все дальше, уходя в самую глубь. Чудом их не поймал Хагрид, так как был увлечен своим огородом.

Идти пришлось долго, и ребята уже устали, но Поттер упрямо шел дальше, пока не показалась небольшая полянка с кучкой хвороста посередине. Гарри остановился возле этой кучки и посмотрел на ребят. Те замерзли, и их щеки пылали румянцем; все выжидательно глядели на Поттера, явно так и не понимая, что тот все же задумал.

— Я разобрался с татуировками, провел исследования и готов сообщить, что мы можем их поставить. В них будут вплетены особые чары, которые не позволят читать ваши мысли без вашего спроса, на вас не будут действовать ментальные и подчиняющие виды магии. У вас у всех будет связь как со мной, так и между друг другом. Сила ваша останется при вас, метка не будет вытягивать из вас магию, она никак не будет влиять на вас негативно. Более того, она будет совершенно незаметна, но стоит вам коснуться места с меткой, и вы ощутите холодок. Вам достаточно назвать имя — мысленно или вслух, чтобы позвать на помощь или связаться. Но за это все же чуть-чуть, но магии снимется, она уйдет на связь с тем, с кем вы связываетесь. Метки будут завязаны на меня, доверенными лицами будете выступать вы все. И, главное, — Гарри чуть улыбнулся. — При попытке предать меня или своих товарищей, а так же, если однажды вас схватят мракоборцы или наши враги, вы умрете. Татуировка будет запрограммирована на это. Те, кто со всем согласен, может выйти вперед, те, кто нет, то шаг назад.

Поттер ожидал, что большинство откажется. Да и немудрено. В случае, если тебя поймают, ты должен будешь умереть. Такое себе будущее. Но, на удивление мальчика, все вышли вперед, лишь Рон немного замялся. Близнецы шутливо отвесили поклон; Забини с Малфоем скривились; Нотт стал бледнее самого снега; Невилл икнул, а вот Гермиона присвистнула и с задорной улыбкой шагнула вперед. Грейнджер нравилось быть единственной девочкой в этой мальчишечьей компании, с нее практически ничего не требовали, ей просто было достаточно быть собой, что вполне устраивало всех.

— Хорошо, — тихо проговорил довольный Гарри и взмахом руки поджег хворост. — Сейчас вы все встанете в полукруг, друг от друга примерно на дистанции вытянутой руки. Чье имя я назову, тот подойдёт, и так все по очереди. В конце каждого ритуала вы все хором свидетельствуйте. Возможно, будет больно и жечь, но это недолго продлится. Приступим. Драко Малфой.

Малфой, ставший практически таким же белым, как облако, вздрогнул и неспешно подошел к Поттеру, чьи глаза полыхали изумрудным пламенем. Поттер оттянул ворот рубашки Драко и, прошептав что-то, палочкой проводя над пламенем, которое окрасилось в бледно-синий, приставил кончик палочки к шее и прошептал на латыни неизвестные слова. Сначала это была латынь, которую не все могли разобрать, а потом и вовсе какое-то шипение, настолько оно было звенящим и непонятным, что ребята замерли. На алебастровой нежной коже проступил знак, похожий на крест, он был ярко-красного цвета, но, скорее всего, из-за самой раны.

— Это знак Анх, — пояснил Гарри. — В древнем Египте считали, что это знак вечной жизни — бессмертия, если хотите. Умирая, вы перерождаетесь. Я лишь усилил это магией и словами, из трактата по древнему Египту. Оказывается, египтяне и правда знали, как жить вечно. Друиды готовили зелья, они продлевали жизнь людей, а после смерти, бытует поверье, что они возвращались.

— Ты хочешь, чтобы мы жили вечно? — не понял Невилл.

— Я хочу, чтобы мы были связаны, и когда умрет один — он не умрет в полном понимании. Он вернется: возможно, другим, возможно, не тем, кем был до, но на его шее будет этот знак. Так мы и отыщем друг друга, где бы мы ни были.

Малфой поморщился и прикрыл ладонью горящее на шее место. Поттер проговорил последние слова заклинания, огонь за его спиной вспыхнул красными всполохами, и ребята засвидетельствовали. К каждому из них друг от друга шли невидимые нити, связывающие их. Поттер устал за время ритуала, питал метки силой, с каждым делился ею, ребята были изнеможенные почти под нуль.

А когда они вернулись уже вместе с группой в Хогвартс, то их потрясло произошедшее там событие, отчего даже у Поттера побледнело и без того бледное лицо.