Адам не отвечает ему на смс. Он также не звонит, не присылает “подарки” или подсказки к делам. Он пропадает со всех радаров и не появляется целый месяц.

Джо начинает высыпаться и снова зовет его в бар вместе с ней самой, Хэнсеном и Лукасом. Генри приходит, но постоянно, по какой-то странной новой привычке тянется к телефону, проверить пропущенные вызовы или смс.

— Господи, док, да что там у тебя? — возмущается Хэнсон, когда Генри в который раз тянется к карману, но отдергивает себя.

— Он ждет смс, — сдаёт его Лукас еще до того, как Генри успевает понять вопрос, ведь движение его руки было бессознательным.

— Смс?! — неверяще восклицает Хэнсон.

Генри лишь смотрит на Джо, как её улыбка замирает, становится словно приклеенной. Она знает, что это за телефон, и легко отгадывает, чью смс он ждет.

— Да, жду, — надменно отвечает Генри. — И, Лукас, я думал мы уже говори о личных границах.

Лукас виновато опускает взгляд, но Майк уже услышал всё, что хотел.

— Скажи свой номер, — деловито говорит Хэнсен, доставая телефон. — И мне, и Джо, а то с тобой не связаться, когда нужен.

— Не думаю, — слишком резко отвечает Генри, сам удивляясь собственному тону. А потому следующей фразой он старается смягчить впечатление: — Я всё равно им практически не пользуюсь и часто оставляю дома.

Он лжет. Он не расстается с телефоном. Генри объясняет себе это тем, что Адаму в любой момент может прийти в голову кого-нибудь убить, а затем — позвонить ему и сообщить. Он знает, что лжет в первую очередь сам себе.

— Да брось… — растерянно тянет Майк. — Джо, скажи ему!

Джо поджимает губы и смотрит в стол.

— Погоди-ка, — говорит Хэнсон. — Но кто-то же такой важный у тебя записан. И… Джо! Ты знаешь, чью смс он ждет!

Джо внимательно смотрит Генри в глаза и медленно кивает.

— Это девушка? — любопытствует Майк, не чувствуя повисшего в воздухе напряжения. — Генри нашел себе кого-то, наконец? О, или это Иона?

— Нет, — отвечает Генри.

— Ну и кто там такой важный?

Повисает пауза. Улыбка Майка медленно угасает, когда до него доходит, что он залез туда, куда не следовало.

— Да, Генри, — с раздражением и даже обидой говорит Джо, разрушая тишину. — Кто там такой важный?

— Никто.

Майк мечется взглядом по помещению, ища на что можно перевести разговор.

Генри спасает ситуацию, вставая и подхватывая пальто.

— Пожалуй, мне пора.

Джо резко наклоняется ближе.

— Не забудь передать привет Адаму, — говорит она. — Что он пришлет тебе в следующий раз вместо цветов?

Генри коротко вежливо кивает и покидает помещение, успев услышать напоследок, как Лукас и Майк в голос, хоть и шепотом, переспрашивают: “Адам?”. О том, что именно им расскажет Джо, он узнает только завтра.

Пока же ночной ветер треплет кудри, проветривает дурную голову и позволяет дышать чуточку свободнее. Джо права, конечно: неизвестно, что следующее пришлет ему Адам. Окровавленный нож? Уже было. Чьё-нибудь сердце? Тоже случалось.

Но всё равно, иррационально, в глубине души слова Джо укололи его и больно. Всё шло не так между ними с тех пор, как он открыл ей правду о себе. Возможно, она так и не поверила ему. Что если он?..

Нет. Генри отгоняет мысли о самоубийстве перед Джо. Он уже пробовал этот подход с Норой. Но куда живее воспоминания с Адамом, так легко перерезающим собственное горло. Генри не хочет дойти до того, чтобы перерезать собственное горло с той же легкостью.

Только около часа спустя Генри ловит такси до дома.

***

Джо уже ждёт его в кабинете на следующее утро. Она встаёт со стула и протягивает ему стаканчик кофе, стоит ему только открыть дверь.

Она ждёт, когда он повесит пальто, сделает первый глоток кофе и сядет за стол.

— Я ничего им вчера не сказала, — говорит Джо. — И пришла извиниться. Я не должна была лезть в твои дела и ставить под угрозу твое… твой секрет.

Кофе отвратительный. Он из ближайшей кофейни, где используют дешевые зерна и быструю технику, особенно в утренние часы. Но Генри ценит жест и знает, как сложно даются извинения.

— Я тоже должен принести свои извинения, — отвечает он. — Я не должен был вовлекать тебя в свои дела.

Джо фыркает.

— Ты прекрасно знаешь, что проблема не в этом.

Генри знает. Но он не собирается извиняться за то, что подразумевает она.

Повисает пауза. Генри не помнит, чтобы они хоть раз так неловко молчали раньше. До того, как…

Да просто раньше.

В кабинет заглядывает Хэнсон, разрушая затянувшуюся тишину. Он не смотрит Генри в глаза и ведет себя излишне позитивно, пытаясь скрыть неловкость.

— Джо, Генри! Вот вы где. Как насчет прокатиться до центра? Там ограбление плюс убийство. Пока не понятно, это одно дело или два разных.

— Идешь? — спрашивает Джо у Генри.

Тот только раз возможности отставить подальше стаканчик, подхватить пальто и уйти с головой в дела.

***

Именно тогда, когда Генри решает, что Адам уже не позвонит — не в этом столетии точно — телефон начинает гудеть.

— Алло, — отвечает он слишком быстро и оглядывается, чтобы убедиться, что в своем подвале-лаборатории он один.

— Здравствуй, Генри, — знакомый голос на той стороне такой же ровный.

Затем они молчат несколько минут. В какой-то момент Генри даже кажется, что Адам не дышит.

— Адам, — зовет он.

Имя повисает в пустоте. Адам отвечает лишь еще пару минут спустя.

— Нам стоит встретиться, — говорит он.

Генри думает сразу обо всём. О цветах и трупах, о шприце и больничной палате, и об Эбигейл. Больнее всего — о ней.

— Нет, — отвечает он.

— Я пришлю адрес, — говорит Адам и сбрасывает вызов.

Генри кидает телефон в стену.

***

На следующее утро по пути к кабинету его перехватывает Лукас.

— Так кто такой Адам? — любопытствует он.

— Пришли анализы по вчерашнему Джону Доу? — вместо ответа спрашивает Генри, ускоряя шаг.

— Ну и ладно, — пожимает плечами Лукас, не сильно рассчитывавший на честной ответ. — И, да, пришли. Я оставил их у вас на столе. Рядом с цветами от Адама?

Генри не ведется на уловку, только ускоряет шаг. На столе в кабинете его и правда ждут цветы. Бальзамин. И означает он, насколько Генри помнит, нетерпение. Цветы не оформлены в букет, просто несколько веточек, поставленных во всю ту же колбу. И записка, привязанная к одному из стеблей. На нём время и адрес, знакомый Генри. Он недалеко от его собственного дома и принадлежит дорогому ресторану. Одно из тех мест, что пользуются популярностью у людей, желающих скрыть свои разговоры от посторонних.

Генри подумывает выкинуть записку и цветы за ней следом, но руки словно отказываются подчиняться, и в итоге он только считает, во сколько придётся уйти с работы, чтобы успеть подготовить приличную одежду.

Он рассеян весь день, даже пропускает какую-то нелепую и неловкую шутку от Лукаса мимо ушей. Он уходит с работы даже раньше, чем рассчитывал, вновь оставив Лукаса за главного. Он знает, что не имеет права так делать без отдельной стопки подписанных бумаг, но ему всё равно.

Эйб болтает с кем-то по телефону, когда Генри появляется.

— О, давай их сюда, — говорит он, стоит Генри войти с веточками бальзамина в руках. И потом добавляет кому-то в трубку: — Ага, я тебе еще перезвоню. Не забудь про субботу!

Эйб отбирает у него цветы и идет за подходящим для них сосудом. Ему нравится возиться с цветами, почему-то.

— Ты точно не против? — уточняет Генри еще раз. Они говорили об этом всё утро.

— Пап, — говорит Эйб, обозначая, что вот теперь разговор серьезный. — Я знаю, что тебе не нравится эта тема, но подумай, что будет через двадцать лет? Через пятьдесят? Я подскажу, что точно будет: Адам. Вам придется искать общий язык или воевать до конца времен. И я бы предпочел, чтобы у тебя был кто-то, с кем можно поговорить. Понятное дело, я бы предпочёл, чтобы это был кто угодно, кроме него, но… — он пожимает плечами и ставит цветы на подоконник. — Только не приводи его сюда, — добавляет он, подумав. — У моего принятия есть границы, знаешь ли.

Каждый раз, когда Эйб начинает говорить о будущем, Генри сдаётся. Он покорно идёт в свою комнату, лишь на пару секунд останавливаясь в гостиной у той самой картины.

Он не знает, что должен сказать или сделать Адам, чтобы они могли найти общий язык. И как вести себя с ним сейчас он тоже не знает.

За тридцать минут до назначенного времени Генри надевает черный костюм и выходит из дома, получив ободряющее похлопывание по плечу от Эйба.

Ресторан действительно в двух шагах. Генри думает, выбрал ли Адам его, чтобы показать свои добрые намерения, или наоборот, он планирует убить его и показать, что Генри не в безопасности даже рядом с домом. Или, возможно, он выбрал место из-за его дурной славы.

На входе Генри называет свою фамилию, и метрдотель провожает его в самый дальний и укромный зал, которые представляет собой отдельное помещение с парой кресел и столиком. Свет приглушен и Адам смешивается с тенями. На нём чёрный костюм и черная же рубашка.

Генри садится за столик и перед ним тут же ставят бокал вина.

Chateau Margaux Bordeaux 1995 года определяется легко. Генри не может не усмехнуться при мысли, насколько же вино младше их обоих.

Затем официант уходит также незаметно, как и появился. Они остаются с Адамом наедине и то, что Генри едва различает его лицо — напрягает.

— Итак, — говорит он, разрушая тишину.

Адам подаётся чуть вперед, выступая из теней, и Генри сразу становится легче дышать. Пусть у Адама тяжелый взгляд и застывшие восковой маской черты, пусть у него древность в движениях и словах, но видеть его много проще, чем не видеть.

Словно держа его под наблюдением, Генри может кого-то спасти.

— В нашу последнюю встречу мы неправильно друг друга поняли, — говорит Адам, усмехаясь самым уголком губ, едва заметно.

— Сложно было не понять выстрел в сердце, — отвечает Генри. Он впивается пальцами в подлокотники кресла.

— Для нас с тобой это мелочи, — лениво отвечает Адам. — Не стоящие внимания.

Генри с ужасом представляет, сколько раз Адам умирал, что перестал считать смерть чем-то важным.

— О чем ты тогда говоришь?

Генри, конечно, знает. Но хочет услышать это от Адама, хочет услышать, как он произнесет ее имя.

— Эбигейл.

Повисает молчание. Адам внимательно смотрит на него, словно пытается понять, насколько больно уколол. Генри смотрит в стену за его стеной и сдерживается, чтобы не сломать Адаму нос.

— Она умерла из-за тебя, — говорит он.

И происходит неожиданное. Адам морщиться и на его лице проступает сожаление. Генри кажется, что это сожаление.

— Меньше всего я хотел её смерти, — искренне говорит Адам.

— И потому довел её до самоубийства, — с болью в голосе говорит Генри.

Он делает несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться. Он не знает, зачем именно пришел, но явно не для этого.

После очередной долгой паузы Адам говорит, медленно, с долгими паузами между словами. От его манеры говорить словно само время замедляется, и секунды превращаются в века.

— Я не хотел её смерти, — повторяет он. — Я искал тебя, и её смерть была бы плохим началом. Убийство — это наслаждение, которое тебе только предстоит научиться получать. Я предполагал, что раз у тебя есть связи со смертными, ты еще пытаешься жить по их меркам и их законам. Эбигейл убила себя сама. Я уже говорил, что пытался спасти её.

— Только чтобы добраться до меня, — горько отвечает Генри.

— Конечно. На самом деле, — он понижает голос почти до шепота, и следующие его слова проникают в сердце и разрывают его на части: — она умерла из-за тебя, Генри.

Он произносит то, что снится Генри в кошмарах, то, что он шепчет её фотографии ночью, когда не может уснуть. Генри знает, прекрасно знает, что Адам прав.

Эбигейл умерла, потому что знала его секрет, потому что любила его.

Генри закрывает глаза и падает во тьму, где остается лишь голос Адама:

— Ты убил её. Но не так, совсем не так, как мог бы убить меня. Что ты сделал со шприцем?

— Выкинул.

— Лжец.

Генри чувствует, как его ладони касается что-то холодное и железное. И когда открывает глаза, понимает, что Адам вложил в его ладонь нож. Генри скользит взглядом выше, по самому Адаму, что устроился на подлокотнике его кресла и наклонился к Генри. Генри не мог видеть ничего, кроме пустого черного взгляда, в котором не было ни ненависти, ни усталости, не жажды. Глухая пустота тысячелетий.

Под взглядом Генри Адам поднимает руку и медленно, одну за другой, расстегивает пару пуговиц у своего горла.

Генри понимает, что не дышит.

Адам берет его за запястье (его руки ледяные даже сквозь ткань рубашки), поднимает руку Генри, с зажатым в ней ножом, и приставляет к своему горлу.

— Давай же, Генри, — произносит Адам голосом настолько низким, что каждый отдельный звук проходится волной мурашек по позвоночнику Генри.

И самое страшное, он действительно хочет это сделать. Одно резкое движение ножом, от которого Адам умрет лишь ненадолго, не насовсем, не по-настоящему. Генри хочет отомстить ему за то, в чём виноват сам. И Адам предлагает ему это добровольно.

— Нет, — отвечает он, отпуская руку, но Адам удерживает её на месте.

— Убей меня, — попросит он. С усмешкой, почти улыбкой. — Давай же.

Он подается вперед, и нож царапает кожу на горле. Выступают капли крови, и улыбка Адама становится шире. Он наслаждается близостью смерти.

И Генри поддается. У него не дрожат руки, только сердце пропускает пару ударов. Он точно знает, под каким углом проводить ножом, чтобы человек — Адам — умер быстро.

Кровь пачкает ему манжеты, заливает пиджак. Но он может лишь смотреть, как тускнеют чужие глаза.

Адам мёртв. Генри понимает это в одну ужасающе долгую секунду. А затем Адам растворяется, исчезает и кровь, словно этого всего никогда не случалось. Словно он Генри только привиделся, померещился в тусклом свете, соткался из теней и растворился в них же.

Генри встает, но ноги подкашиваются, и он падает обратно в кресло, заставляя себя дышать, и только несколько минут спустя понимает, что все еще держит в руках нож. Он резко разжимает пальцы, и нож падает, но звон глушится ковром.

Генри предпринимает вторую попытку встать, и в этот раз у него получается. В голове удивительно пусто. Он знает, что Адам уже ожил где-то в реке, и отсутствие трупа вселяет уверенность, но в груди всё равно сворачивается чувство, которое Генри не может разобрать.

Только выйдя на свежий воздух он понимает: стыд. Он поддался Адаму, пошел у него на поводу. Он убил человека. И при этом действительно ему стало легче, словно он кому-то отомстил. Словно Адам своей смертью снял вину с его плеч.

Генри смутно помнит, как добрался до дома, но помнит, что не мог рассказать Эйбу о встрече еще несколько дней.