И затем Адам вновь пропадает.

Генри думает, может, он получил, что хотел. Может, он больше не выйдет на связь. Какой хороший, идеальный мир, где Адам больше не звонит ему.

Вот только телефон он держит всегда под рукой. И испытывает стыд каждый раз, как взгляд падает на фотографию Эбигейл.

Он не должен был идти на поводу.

Вот только тени той комнаты и вкрадчивый голос Адама не отступают, ночь за ночью проникают в его сны. Ему бы стоило назвать их кошмарами, но он пытается не врать хотя бы самому себе. Ему всё ещё иногда мерещится кровь на рукавах белой рубашки, словно она не исчезла вместе с Адамом, словно въелась в кожу, в душу, и не отстирается ничем.

Колба стоит пустая на столе Генри в морге. Ваза пустует на подоконнике в антикварном.

Генри не знает, хочет ли услышать от Адама хоть что-то еще.

Нет, он пообещал не врать хотя бы самому себе. Он знает, почему всё еще носит с собой телефон и не убирает вазу и колбу в шкаф. Еще бы от этого не было так плохо.

***

Джо всё еще не верит ему. Это Генри знает наверняка. Она человек, смертная, она ни разу не видела, как он растворяется в воздухе на последнем выдохе.

Поэтому она пытается закрыть его, когда преступник стреляет. К счастью, она слишком далеко, чтобы закрыть его, и достаточно близко, чтобы выстрелить в преступника в ответ. Она ранит преступника в плечо, но он сбегает. Где-то там Хэнсон должен догнать его, поэтому Джо падает на колени рядом с Генри.

Преступник не был скован моральными принципами. Пуля пошла практически в сердце. Генри знает, что у него остались секунды. Бледная Джо дрожит, пытаясь надавить пальцами на рану, но у него нет сил, даже чтобы оттолкнуть ее руки. Последнее, что он видит, прежде чем тело прошибает холодом ночной речной воды — её полные слёз глаза.

А затем он вырывается на поверхность. Жадно глотает воздух и тут же уходит опять под воду. Он не любит умирать, но предпочитает делать это ночью: вокруг никого.

Генри вновь поднимается над поверхностью, на этот раз осторожно осматриваясь. Точно никого. Он плывет к берегу медленно, потому что в груди все еще чувствуются отголоски боли. Не настоящей, Генри знает, что его мозг просто обманывает его, но делать резких движений не хочется.

То, что к берегу кто-то подходит, он замечает только в последний момент. Замирает, не зная, что делать дальше. всматривается в силуэт. Различает знакомую кепку, куртку, и надеется, что не ошибся. Кажется, это первый раз, когда он рад видеть Адама.

Генри подплывает к берегу. Адам следит за каждым его жестом, но с таким равнодушием, что Генри кажется, что Адаму он надоел. Тот молча протягивает ему одежду, но не наклоняется, и чтобы одежду взять, Генри придется вылезти из воды.

Он не понимает, в какую игру играет Адам, но тот не собирается отворачиваться.

Генри слишком холодно, чтобы спорить. Не в первые же ему стоять на этой пристани перед кем-то голым.

Он поднимается. Сразу становится неловко и неуютно. Адам окидывает его взглядом, всё таким же равнодушным, и почему-то становится только хуже. Генри поспешно вырывает вещи у него из рук и начинает одеваться. Вещи тяжело налазят на мокрую кожу, водолазка облепила тело, брюки кажутся слишком тесными. Взгляд Адама слишком тяжелый и вместе с тем слишком… никакой. Он не отрывает взгляда от Генри, следуя за движениями его рук, но не произносит ни слова и не шевелится.

Только когда Генри заканчивает, Адам словно отмирает и смотрит ему в глаза.

— Неудачная ночь? — спрашивает он.

— Выстрел в сердце, — коротко отвечает Генри, и Адам понимающе кивает. — Как ты узнал, что я буду здесь?

— Я не знал, — коротко отвечает Адам. — Пойдём.

Адам не принёс ему обувь, подошвам ног быстро становится неприятно от асфальта, но Генри упорно идёт следом, не желая показывать слабость. Впрочем, идут они недолго — переходят дорогу и заходят в подъезд ближайшего жилого дома. Генри довольно быстро догадывается, куда его ведут.

В лифте они молчат. Адам нажал на кнопку последнего этажа. Генри чувствует каждую холодную каплю, что стекает по его шее и остаётся на воротнике водолазки. Он привык носить три слоя одежды, и сейчас, будучи в одной тонкой кофте, чувствует себя практически раздетым. Взгляд Адама словно всё еще остается на его коже, хотя он и не смотрит в сторону Генри.

Когда двери открываются, они выходят сразу в квартиру. Огромная студия на весь этаж. Окно во всю дальнюю стену, из которого как на ладони видно реку. Кресло и маленький столик рядом, оставленная чашка чая. Генри отмечает всё это мимоходом, выхватывая взглядом освещенные луной участки квартиры.

Адам ведет его дальше, пока не доходит до единственной в квартире двери.

— Ванная, — говорит он. — Будет глупо, если ты заболеешь.

Только тогда Генри понимает, что действительно замерз насквозь и дрожит.

— Спасибо, — с трудом произносит он. Говорить “спасибо” Адаму кажется даже более неправильным, чем убивать его, но Генри правда благодарен: Адам мог оставить его в ледяной воде на радость полиции, если бы Эйб не успел приехать раньше.

Генри заходит в ванную, огромную, конечно. Свет включается автоматически, и он видит черно-серо-белое современное помещение. Минимализм. Он не ожидал от человека более древнего, чем он сам, такого следования современным течениям.

Он стягивает промокшую одежду и забирается под горячий душ. Дышать сразу становится легче, расслабляются мышцы. Он вымывает речную воду из волос, а когда вновь открывает глаза, дверь в ванную приоткрывает и заходит Адам.

Генри хочется прикрыться, но в душе нет шторки, рядом нет полотенца — его как раз Адам и принёс.

Адам молча кладёт полотенце и сухую одежду рядом, окидывает Генри безразличным взглядом, каким люди осматривают мебель. Также молча он выходит.

Генри честно не понимает, какого черта происходит. Он мысленно прикусывает себе язык за грубое выражение, но ему слишком неловко, чтобы следить за словами. Ладно, Адам больной на всю голову, и Генри просто надо напомнить себе этот факт. Он старый, древний даже, и забыл, что такое чужие личные границы.

Генри поспешно выключает воду, вытирается полотенцем (серым) и надевает выданную одежду (черная толстовка со слишком короткими для него рукавами, черные брюки). Затем возвращается в основное помещение. Адам включил несколько светильников, и теперь Генри может рассмотреть квартиру. Она вся такая же черно-серо-белая, минималистичная. Зоны разграничиваются несущими стенами помещения, но “слепых” мест практически нет. Генри быстрым взглядом окидывает кухню, полную современной техники, гостиную — черные кресла и диваны, прозрачный столик. Ближе всего к Генри спальная зона: низкая кровать, лежащие на полу книги, ноутбук. Та картина, думает он, вписалась бы сюда куда лучше, чем в его застывший в прошлом веке дом.

Генри проходит всё помещение вдоль окна. Реку в лунном свете видно так отчетливо, что неудивительно, что Адам, который, судя по кружке чая, сидел в это время напротив, легко его увидел.

Адам наблюдает за его приближением из кресла. Рядом придвинуто другое, взятое, вероятно, из гостиной, а на столике появилась вторая чашка.

— Мне нужно позвонить, — говорит Генри, едва подходит достаточно близко.

— Эйбу? — уточняет Адам. — Я уже позвонил ему сам.

Генри напрягается. Он не хочет, чтобы Адам говорил с Эйбом, это слишком опасно.

Он молча садится в кресло рядом. Адам, не отрываясь, следит за ним взглядом, таким же темным и вечным.

Ему стоило бы поблагодарить Адама и уйти. Можно просто уйти. Но Генри остается на месте и сквозь бесконечное окно рассматривает реку. Ночью и с высоты она не вызывает былого раздражения.

— Ты ждал, что кто-нибудь выплывет однажды? — спрашивает Генри. — И так ты узнаешь, что не один?

— Нет, — коротко отвечает Адам и не добавляет ни слова.

Он словно устал. Сколько бы раз Генри не встретил его — Адам горел идеей, смотрел на Генри так, как никто раньше не смотрел. Сейчас же Адам смотрит на него, но словно бы видит пустоту.

Генри решает, что с него хватит, и порывается встать, но Адам неожиданно резко хватает его за руку.

По венам разливается огонь, а место прикосновения горит, но не болью. Генри не успевает понять, что именно чувствует, как Адам отдергивает руку.

И вот теперь в его взгляде появляется прежний интерес.

Они впервые прикоснулись кожей к коже, понимает Генри. Это всё, что он успевает подумать, прежде чем Адам вновь протягивает руку и прикасается к его запястью уже осторожнее.

Генри задыхается. В этот раз прикосновение — не огонь, оно — чистое удовольствие. Адам ведет пальцами выше, забирается под рукав, проводит по венам.

И смотрит, смотрит, смотрит. Его взгляд горит, и они оба задыхаются.

Адам поднимается, не отрывая руки, и подходит ближе. Теперь он нависает над Генри, закрывает от него весь мир, и всё, что Генри может видеть и чувствовать — Адам.

Который садиться на его колени, лицом к лицу, и кладет вторую руку ему на шею.

Возможно Генри стонет. Он не уверен. Он ни в чём уже не уверен. Весь мир сужается до глаз напротив, до пальцев чужих рук, проходящихся по его коже.

— Я не… — пытается сказать Генри, но теряет мысль, когда Адам стягивает его толстовку и ладонями ведет по животу вверх. Прикосновений много, слишком много.

Генри знает, что не должен, но это словно сумасшествие, словно они были созданы, чтобы прикасаться друг к другу. И Генри пытается вспомнить, почему — нельзя, но в висках только стучит кровь и мозг горит наслаждением.

Адам прикасается к ране на его груди и Генри почти кричит. Он зажмуривается, а когда открывает — видит усмешку Адама. Тот отпускает руки на секунду и Генри никогда не чувствовал себя хуже, чем в ту секунду.

Адам снимает собственную кофту. У него бледная кожа, неизвестно когда в последний раз видевшая солнце, и бледный шрам на животе, от давно зажившей смертельной раны.

— Прикоснись, — требует он.

У Генри в голове бесконечные “нет” и “нельзя”, но Адам берет его руки в свои, и он опять падает в бурлящий котел чувств. Он послушно ведет руками по ребрам Адама, пересчитывая каждое — это не сложно, такой он тощий. Адам на него чуть ли не падает, тяжело дышит в шею, и Генри пробивает током.

Он не должен.

Он ведет по бокам Адама двумя руками, пока не доходит до его шрама. Он ведет по нему пальцами и Адам рычит, кусает его в надплечье, впивается ногтями в плечи. Генри слепнет на секунду от смеси боли и наслаждения, и стонет, откидывая голову.

Адам ведет языком по оставленным укусам. Их обоих трясет. Генри вскидывает бёдра, не в силах сопротивляться желаниям, и Адам подаётся навстречу, прижимаясь губами к его ране.

Генри выпадает из реальности. Всё тело прошибает током, он дергается, оставляет на Адаме синяки своей хваткой, и падает в пустоту, чувствуя, как Адам расслабляется следом. Его голова падает Генри на плечо, и он тяжело дышит.

Там, где их кожа соприкасается, всё ещё чувствуется жар, но не такой сильный, как секундами ранее. Затем начинает щипать плечи и место укуса, и Генри знает, что там останутся следы.

Генри закрывает глаза и вспоминает, почему не должен был. Адам уже спокойнее дышит ему в шею, и Генри не хочет, чтобы он переставал прикасаться, не хочет, чтобы он вставал. Генри помнит, почему не должен был, но он уже не может вернуться назад.

***

Через несколько часов, когда за окном медленно собирается рассвет, они лежат в одной кровати, едва касаясь обнаженной кожей друг друга и говорят.

Удивительно, но говорить с Адамом можно и по-человечески, без угроз и боли. Хотя, боль будет всегда, даже если пройдут века и произойдет много чего хорошего. Теперь, помимо общей тайны, их связывает что-то физическое, чему Генри не может подобрать название. Не любовь, конечно, и близко не она. Не ненависть. Не желание.

Потребность. Прикоснувшись однажды, он словно мгновенно получил зависимость.

Это ужасно, отвратительно и неправильно, но Адам лежит рядом и впервые на его лице не раздражение, не нахальство и не злость. Он рассказывает Генри о своей первой жизни. У него тоже была жена и дети, даже внуки. Ему также приходилось лгать и прятаться. Только, в отличие от Генри, он так и не нашел никого близкого и важного, кто мог бы сохранить его секрет. За века он разучился привязываться, запретил себе чувствовать. И когда он нашел Генри — помешался.

Адам не говорит “помешался”, он говорит о необходимости кого-то такого же рядом, но Генри читает подтексты и видит то, чего, возможно, Адам не видит сам. Хотя, он был хорошим психологом, может, он и понимает.

Адам говорит о двух тысячелетиях своей жизни и Генри впервые за долгое время чувствует себя неприлично юным.

— Разве ты не хочешь умереть? — спрашивает Адам неожиданно.

Генри вырывается из полудремы и действительно думает над ответом, хотя уже не раз отвечал на этот вопрос.

— Не сейчас, — наконец отвечает он. — Я хочу сначала состариться, обзавестись морщинами и седыми волосами.

Адам еле слышно фыркает чему-то своему. Возможно, представил Генри стариком. Генри пытается сделать то же самое, представить Адама пожилым, но не выходит. Адам слишком стар, чтобы действительно состариться.

Адам перекатывается на бок и кладет ладонь на его рану. Генри чувствует уже знакомый укол желания, но они оба слишком вымотаны. От прикосновения разливается тепло. Генри ненавидит свой шрам, никогда не позволял никому к нему так прикасаться, даже Норе и Эбигейл. Но прикосновения Адама чувствуется иначе, правильно. Он поднимает руку и кладёт ладонь Адаму на место его раны, и по тому, как Адам вздрагивает, а затем расслабляется, понимает, что тот чувствует то же самое.

Вскоре Адам засыпает, так и оставив руку на его груди, и Генри довольно быстро засыпает следом.

***

Генри просыпается один, находит на столе кофе. Никаких записок. Он находит себе одежду: очередную толстовку и мягкие брюки, и выходит из квартиры. Прямо в лифт. Он не понимает, как Адам не боится, что к нему кто-то поднимется случайно, это же многоэтажка. Но он никого не встречает, выходит из лифта на первом этаже и идет к метро.

Дома Эйб встречает его с видом крайне невыспавшимся. Он осматривает Генри с ног до головы, фыркает чему-то своему и уходит вглубь магазина, отказываясь говорить сейчас. Генри ему даже благодарен — говорить и объясняться хочется в последнюю очередь, тем более с сыном.

Он молча переодевается, молча уходит на работу, молча препарирует труп. Пытается сосредоточится на любой детали, только бы не думать и не вспоминать. Сделать вид, что всё как прежде, ничего не изменилось. Словно чувствуя его хмурый вид, работники ходят вокруг на цыпочках, и даже Джо не рискует заводить разговор о вечере накануне. А может, она тоже обижена.

После обеда курьер привозит Генри букет из чёрных и белых роз, и он понимает: как прежде не будет уже никогда.