Мама уверенно руководила носильщиком и нашим продвижением до стоянки такси. По сути, это место не совсем привычно в понимании рядового туриста. Сюда посоветовала приехать тетушка, хотя сама осталась дома. С момента смерти брата она ни разу не поднималась на борт самолета.

Гул толпы, шорох шин, теплый ветер и ласковое солнце, припекавшее голову. Я впитывал в себя этот мир всеми порами.

 — Юли! Хватит жмуриться как кот по весне, поехали, — нетерпеливо дернула меня мама.

 Не став возражать, я осторожно потянулся за ней в глубину салона. Разместившись поудобнее, попросил приоткрыть окно, чтобы продолжать знакомство с городом. Подставив лицо ветру, теплым змеем скользнувшему по лицу, зажмурился.

...«Хм, и правда словно кот» — признал про себя я.

 По моим ощущениям ехали мы недолго, может, час или чуть больше. Матушка планировала день-два провести в Нарбонне, а затем через Перпиньян добраться до Ансиньяна, близ которого располагалось небольшое озеро и где живут ее друзья и коллеги — супружеская чета Марсо.

 С учетом ее «нелюбви» к перелетам, мама довольно часто летала — по работе или вот так, как последние пару лет — в гости к бывшим коллегам, которые стали ее друзьями. Она довольно уверенно говорит на трех языках, к чему приучила и меня, любит французскую кухню и искренне ценит вино, которое предпочитает пить в уютной обстановке. Единственное, что первые годы после смерти отца бывало — пила очень часто. При этом, если не акцентировать внимание, то этот период проходил быстро и безболезненно, а если же она замечала хоть намек на недовольство — период «дегустации» затягивался надолго. Но и с этим мы справились.

 Довезли нас до отеля быстро, с комфортом. Расторопный портье ловко перехватил чемоданы и, щебеча о чем-то с моей матушкой, уверенно пошел вперед. Стоять и предаваться воспоминаниям мне не дали — цапнув под локоток, быстро завели в здание.

Стоя в лобби, незаметно для окружающих изучал все сколы и трещинки в гранитной поверхности столешницы. К моменту, когда их набралось уже восемнадцать, матушка громко возмутилась на предложение администратора:

 — Это не ваше дело! — резко хлопнув по стойке, воскликнула она. — Даже если и так, то вашим мнением я поинтересуюсь в последнюю очередь. Нам никто не нужен!

— Мама! — одернул ее я, не впервые сталкиваясь с подобным. — Месье… — легкая намеренная заминка.

 — Дени, — подсказал администратор.

 — Так вот, — продолжил я, — месье Дени не хотел никого задеть своим предложением. Не так ли, уважаемый?

 — Конечно, месье Брилль, я искренне хотел помочь, — легкая нервозность в голосе выдавала еще неопытного работника гостиничной сферы, а неуловимые нотки, хорошо слышные мне, выдавали еще и откровенную ложь. Ему безразлично происходящее, скорее страшит головомойка от начальства, коли к нему пожалуют недовольные клиенты с известной фамилией.

 — Вот видишь, — натянуто улыбнулся я. — Он просто хочет помочь, тем более ты сталкиваешься с этим каждый раз по прилету куда-либо в моем присутствии. Пора бы привыкнуть.

— Но, Юли, — расстроенно пробормотала мама, — они же оскорбили тебя.

 — Меня? — хмыкнул я. — Это невозможно, не преувеличивай. Я никогда не считал подобное обидой или чем-то этаким, — и, обернувшись к администратору, сухо обронил: — Проводите в номер, месье.

 Пока я наслаждался вечерним бокалом местного вина, матушка суетливо сновала по апартаментам, раскладывая все в одном ей ведомом порядке. Тихонько мурлыкая под нос, она перемещалась по комнате. В какой-то момент остановилась и решила уточнить:

 — Милый, ты уже говорил с Ирмой?

— Да, — так же негромко ответил я, — она звонила. Передавала привет и пожелание хорошо отдохнуть.

 — Отлично. Сегодня куда-нибудь идем?

 — Нет. Думаю, стоит отдохнуть от перелета, да и смена климата дает о себе знать. Я устал.

 — Хорошо, тогда ложись, — согласилась она. — Помочь? Ты пойдешь в душ? Давай, я включу тебе воду.

 — Да, — не стал отнекиваться, — и, если не сложно, достань мне мягкие брюки и свободную футболку.

— Тебе серые или черные? — поинтересовалась мама, создавая привычную иллюзию.

 — Давай черные штаны и белую футболку, — беззлобно хмыкнул я, идя на шум воды и поддерживая маму в понимании «нормального» общения.

 — Ты все так же любишь классику.

 — Не буду спорить, — заходя в ванную, сказал я.

 Она подошла и тихо обняла меня, упираясь макушкой в подбородок. Чуть подтянулась и ласково поцеловала в щеку, несильно дернув за прядь волос. Решив не отставать, в отместку чуть наклонился, схватил за талию и слегка приподнял над полом, при этом дунув в лицо.

— Юлиан! — воскликнула мама. — Поставь меня! Уронишь!

— Не уроню, — смеясь, отозвался я.

— Вроде взрослый, а все туда же.

— Это куда? — заинтересованно изогнул бровь.

— А!

 Шлепнув по плечу рукой, вывернулась из моих объятий и скрылась в глубине номера, аккуратно прикрыв за собой дверь. Вот и все наше общение — легкое, непринужденное, без какой-либо конкретики, чтобы не волновать ни ее, ни меня. Все наши задушевные беседы всегда заканчиваются моим недовольством и ее слезами, что не добавляет крепости и доверия нашим отношениям. Если бы не тетя, то в свое время я бы просто развернулся и ушел куда глаза глядят. Ну да, как же…

Слегка расслабился под струями теплой воды, смывая дорожную пыль. Постоял минут пять и решил, что хорошего понемногу. Закрыв кран, шагнул из ванной и слегка не рассчитал — зацепился за непривычно высокий борт. Падать на кафель было чертовски больно.

 Стараясь сдержать сочную ругань, так и рвущуюся с языка, нашел в себе силы громко крикнуть:

— Я в порядке, бежать тушить пожар не надо, — подумав с минуту, добавил чуть тише: — Да и врачи тоже не помогут.

 — Милый? — раздалось тихое из-за двери. — Ты в порядке? Я могу помочь?

— Мам, — устало выдохнул я, — перестань. Я в порядке. Встану, приведу себя в порядок и выйду. Штаны и футболку куда положила?

— Справа от раковины, на полочку, — тихий всхлип.

— Перестань, прошу. Не начинай.

— Я стараюсь. Прости.

Топот ног и хлопок двери. Вот так всегда, стоит ей столкнуться с реальностью и выпасть из-под действия седативных препаратов, которые она пьет до сих пор, — случаются слезы и истерики. Через час начнет психовать и обвинять меня и отца в своей несложившейся жизни.

Отец виноват в том, что самолет разбился и она осталась одна. Я виноват в том, что стал напоминанием о нем, а еще в том, что не дарю ей таких желанных внуков, на которых она бы вылила всю свою нерастраченную любовь. В такие моменты я задаю один вопрос — почему не на меня? Но до сих пор не получил ответа.

 С трудом собрав себя в кучу, обтерся полотенцем и натянул мягкие домашние брюки. Футболку решил не надевать, пока не обсохнут волосы. Они у меня длинные, чуть вьющиеся на концах, которые под весом воды распрямились и кончиками достают до лопаток. Отец называл меня брюнетом, со смехом добавляя, что я жгучий. Интересно, в каком месте?

 — Юли, — шмыгнула носом мама, выныривая из комнаты, — я посижу с тобой?

 Вот опять пытается сделать вид, что все хорошо. Странно, что она еще не кричит и в итоге заводиться начинаю я. Еще пара подобных вопросов и я взорвусь. Самое интересное, что она это делает искренне, заботится так, как понимает, забывая о том, что я уже не маленький мальчик. Хотя иногда бывает так, что она словно становится вновь собой - цепкой, острой на язык женщиной, знающей себе цену и умеющей извлечь выгоду в любой ситуации. Какая она настоящая? Сам путаюсь.

 Одна из моих "особенностей" — слепота, которая стала моей спутницей с рождения. В свое время родители посетили немало врачей, которые могли обнадежить, что избавят меня от этого недуга, но — увы. Вот уже двадцать семь лет я не вижу ничего, кроме игры света и тени. Сложно было в детстве постигать этот мир, не представляя, что такое голубое небо или белые облака. Что значит «черный» и «белый», что есть оттенки, которые имеют общие названия с едой. Например, фисташковый или персиковый. Я знаю их вкус, я знаю их форму, но вот цвет…

Непростой период был в школе, в которую, по сути, я и не ходил, а так, присутствовал. Специализированного класса для слепых предусмотрено не было. Я тогда еще не знал, что дети злые — страшнее взрослых. Но быстро это выучил.

 Подножки, смешки, оскорбления, воровство вещей, подлог и все то, что приходило в голову изобретательным детским умам. Я молча терпел. Не в моем характере доносить на людей, решая за счет силы и авторитета других свои проблемы.

 Мальчик, которого мне выделили в помощь, чтобы я не плутал по коридорам и мог относительно нормально дойти в обед до школьной столовой, выполнял свои функции только тогда, когда видел поблизости кого-то из учителей. В остальное время я передвигался сам, ориентируясь на слух и простукивая окружающее меня пространство специальной тростью. Правда, и ее у меня пару раз крали.

 Все изменилось в один день, когда я сидел под окном, переживая очередную из шуток одноклассников, которые не придумали ничего лучше, как что-то написать мне на рубашке и, с криками «Пока не прочитаешь, не уйдешь никуда!», отобрать мою трость. Злые слезы я утирал кулаком, ругая себя за мягкость и неумение драться, ведь руки — это табу для музыкантов — мы бережем их для игры. Повреждения связок или суставов часто приводят к потери гибкости, а это влияет на качество игры. Об этом мне постоянно твердил отец и я старался следовать его советам.

Раздались тихие шаги, которые замерли возле меня, буквально на расстоянии вытянутой руки. В ожидании очередной издевки я напрягся.

 — Опять они за свое? — звонкий голосок, который не смог приглушить его обладатель. Нервничает? Или сомневается?

 — Тебе-то что? — вяло огрызнулся я. — Жалеешь?

 — Нет, — честно ответил мальчик, и я поверил, потому что услышал. Его ответ был искренним.

 Будучи слепым, я заменяю зрение внутренним чутьем, которое за годы стало особенно ювелирным, в понимании и ощущении интонаций окружающих меня людей. Толика сомнения, доля неуверенности, капля страха и нотки зависти — они имели свое звучание, я бы назвал его минорным. А вот искры радости, чувство гордости, ореол уверенности и искренность я слышу в мажоре. Пусть сейчас значения мажора и минора местами размыты и есть много других определений, но мне ближе именно эти.

 Мне сложно объяснить оттенки и цвета, показать картины и удивить бескрайним морем, но я не опускаю руки. Я ассоциирую цвета с нотами, трогаю репродукции картин, понятные и созданные для подобных мне, слышу мелодии моря. У меня совершенно иной взгляд на мир, а особенно на людей. Я никогда не смогу объяснить видящему человеку, как звучит ложь. Он ее просто не услышит, ведь глаза ему застит уверенность, которая часто не бережет от беды. Да и не смогу рассказать о том, как звучит правда - сочтут, что я не в ладах с головой и в очередной раз посмеются. Поэтому я молчу.