Приятная усталость сковала мышцы, а тело, хоть и с трудом, но послушно выполняло привычные движения. Знакомый маршрут до ванной, после — уютная тишина за завтраком и аромат крепкого кофе, витающий между нами. Первым эту идиллию нарушил Лоренс.

— Цветы?..

Отрицательно качаю головой, без слов отвечая на его неловкий вопрос. Ни разу, за исключением похорон, начиная с первой годовщины, я не возил с собой на кладбище цветы. Многие знакомые и коллеги считали это блажью, дурью, а иногда и вовсе эпатажной манерностью. Но мне было искренне плевать на их мнение. Я уверен в том, что знал, чем дышал отец, чем дорожил порой больше, нежели своей семьей — музыкой.

Она была для него всем и именно поэтому каждый раз, на годовщину, я привожу с собой нотные листы. Долго мну их в непослушных руках, перебираю и перекладываю раз за разом. Жду, пока дыхание успокоится, а сердце выровняет свой бег. После оставляю их на мрачном граните и ухожу.

Интересно, Лоренс тоже сочтет это чем-то из рядя вон? Или примет и поймет? У Алекс вышло понять, правда, не с первой попытки. После одного из очередных жарких споров на эту тему, она тоже стала приезжать к моему отцу без цветов. Со временем злые языки перестали осуждать и ее.

— Как-то неловко?..

Растерянность и смущение отчетливо выходят на первый план, говоря о том, что хоть Лоренс и готов ко всему, но есть те вопросы, в которых он чувствует себя неуверенно. Улыбаюсь этой мысли, добавляя еще одну его черту в копилку к тем, что я успел узнать за наше недолгое знакомство.

— Никакой неловкости, — легко отвечаю я, — не переживай.

— Это какая-то традиция? — снова вопрос, но уже с явным недоумением.

— Увидишь, — загадочно хмыкаю, пытаясь представить его реакцию. Волнуюсь и предвкушаю. Это мое сумасшествие отчасти, которое не всем дано принять. — И, кстати, нас там встретят. Стоит оказаться у входа не позже трех. Успеем?

— Конечно, — быстро успокаивает меня Рен, — не волнуйся.

Кладбище встречает нас тишиной и легким теплым ветром, который лениво ерошит волосы. Шорох мелкого гравия под ногами и негромкие комментарии провожатого, который всегда составляет мне компанию по дороге к отцу.

Месье Шамо был в свое время одним из тех, кто сопутствовал моему родителю во всех его поездках. Слыл незаменимым помощником, исполняя роль его секретаря и цепного пса в одном лице.

— День добрый, месье, — спокойная вежливость и ни на грамм любопытства в сторону моего нежданного спутника.

— И вам, месье Шамо.

— Слышал о вашем успешном выступлении в Тулузе.

— Благодарю, — вроде и обмен любезностями, но я точно знаю, что все, сказанное этим человеком, идет от чистого сердца.

— Без инцидентов?

— Увы.

— Смею предположить — пресса? — не вопрос, скорее утверждение.

— Вы, как всегда, проницательны. Очередная попытка спровоцировать скандальную историю, использовав неопытного и незнакомого со мной журналиста. Но, к моему удовлетворению, все разрешилось на месте.

— История будет иметь продолжение. — Вот тут я уловил тонкий намек на молчаливо идущего рядом со мной Лоренса.

— Думаю, так и будет. — Медленно киваю. — Позвольте вам представить, месье…

— Оставьте, Юлиан, — неожиданно перебивает меня месье Шамо. — С вашим спутником мы знакомы. Рад видеть в добром здравии, Лоренс.

— Благодарю, Оноре. Вы тоже неплохо сохранились, — негромкий смешок в ответ.

— Тебе бы все шутки шутить. Но, смотрю, при этом ты решил взяться за ум?

— Есть, что возразить? — с неподдельным напряжением спросил Лоренс, растеряв легкость тона.

— О нет, мой мальчик. Лишь порадоваться за вас обоих. И вы, Юлиан, не поймите превратно. Я слишком долго знаком с вами, так же, как и с вашим спутником - немало, чтобы плести словесное кружево и ходить вокруг да около. Не думаю, конечно, что с такой же легкостью это принял бы ваш отец, но это произошло бы рано или поздно.

— Месье Шамо… — начал было я.

— Мы пришли, молодые люди, — не дав договорить, перебил меня старый друг отца. — Буду нужен, ты знаешь, как со мной связаться, Лоренс. Удачи, Юлиан. — И мужчина неспешно удалился, оставив нас наедине.

— Всего доброго, — негромко пробормотал я вслед, совершенно потерявшись в сумбуре предположений.

В первый момент, накрыло дикое желание устроить допрос с пристрастием Рену, который, как оказалось, прекрасно знал того, кто когда-то был тенью моего отца. Но, по здравым размышлениям, взял себя в руки и, развернувшись к своему спутнику, выжидающе замер.

— Предлагаю обсудить это позже, не здесь.

Спокойный, уверенный тон и ни грамма фальши. К моей бурной реакции, похоже, Лоренс был заранее готов. А я, слегка остыв, понял, что тут только два пути: или доверять ему, или нет. Третьего не дано.

— Да, ты прав, — кивнул я и достал из брифкейса нотные листы.

— Так вот в чем дело, — чуть слышно пробормотал Рен.

Я не стал комментировать, лишь хмыкнул и опустился на корточки, отставив сумку в сторону. Свободной рукой нащупал край гранитной плиты и неспешно провел пальцами по ее поверхности. Недолго помолчал, комкая второй рукой принесенные пустые страницы, и тихо положил их на прохладный камень.

Мне было, что вспомнить и о чем помолчать. Большие ладони отца и его чуткие пальцы, теплота, улыбка в голосе и та необъяснимая магия в те моменты, когда он говорил о музыке. А говорил он о ней практически всегда.

С самого детства я рос на рассказах о великих композиторах, исполнителях и всех тех, кто имеет прямое отношения к этой сфере. Жил и дышал этими историями — помню их дословно по сей день, — и мне еще ни разу не приходилось жалеть о том выборе, который сделал в жизни.

Фанатичная преданность отца, в какой-то мере передалась и мне, правда совершенно в ином ключе. Слепота не стала помехой так же, как и мать, которая попыталась запретить мне играть, после гибели главы семейства.

Я не видел препятствий на пути к цели и покорял одну вершину за другой. Все было не зря. Его любовь и страсть нашли свое, пусть и слегка искаженное, отражение и продолжают жить до сих пор. Верю, что так будет и завтра, и спустя десятилетия. Наивность? Не думаю. Скорее мечта и истовое желание.

Удивительная сила кроется в словах, которыми мы орудуем, забывая об обратной стороне медали, — их смертоносности. Всего одно правильное слово может возвысить, а другое — уничтожить. Вопрос лишь в подаче. Со статьями, связанными с той трагедией было так же. Воспоминания, одно за другим, невольно всплывали в памяти.

Довольно продолжительное время эта история занимала первые строчки всех известных и не очень изданий. Новости пестрили кадрами обломков воздушного судна и лицами тех, кто пытался сохранить остатки разума и узнать хоть что-то о пассажирах, кто, как они надеялись до последнего, выжил в том кошмаре.

Присутствие моего отца на борту лайнера не дало властям оставить это крушение за кадром и спустить произошедшее на тормозах. Расследование было громким, в отличие от тех случаев, где погибшими были исключительно простые граждане, и причина падения воздушного транспорта не являлась чем-то из ряда вон.

Коллеги и друзья искренне переживали, звонили и пытались нас поддержать. Не давали пищи для сплетен и двусмысленных статей, старались держаться в стороне от пронырливых репортеров, чего не скажешь о тех, кто являлся завистником творчества дирижера. Они, словно в противовес, смаковали его былые промахи и неудачи, не столь значительные, в отличие от громких успехов и достижений.

Злые языки буквально упивались теми минутами эфирного времени, что им отводили в вечернем выпуске новостей. Считали себя чуть ли не звездами мирового масштаба, сверкая голливудскими улыбками с голубых экранов. И напрочь забывали о том, что и как говорят, искажая и преувеличивая, чтобы интерес к ним не иссякал как можно дольше.

Помню, мама буквально почернела за дни, когда творилась эта вакханалия, а наш дом осаждали журналисты, жадные до любых подробностей и мелочей. Выбиться в верха среди своих коллег и нажива — вот, что ими двигало тогда. И они топтали, давили и выворачивали наизнанку в угоду себе все, что удавалось выяснить и урвать в погоне за сомнительной славой.

Представили мать неуравновешенной женщиной, убитой горем. Да еще и с сыном-инвалидом на руках. Убедили всех в том, что она израсходованный материал. «Исписалась!», — налево и направо кричали они, буквально добивая подавленную произошедшим родительницу.

В глазах окружающих, кто не был знаком с нашей семьей лично и получал всю информацию от СМИ, Ирму представили любовницей главы семейства и на каждом углу склоняли этот любовный треугольник. Меня же описывали то невинным агнцем, то причиной разлада в семье, приписывая несуществующие ссоры и скандалы.

Я горько усмехнулся, возвращаясь в реальность и буквально силой выталкивая из головы противные голоса акул пера, что тыкали мне диктофоны в лицо, надеясь услышать «ту самую», загадочную и шокирующую правду о моей семье.

Словно почувствовав изменения в моем настроении, Лоренс положил руку мне на плечо и несильно сжал, выражая поддержку. Я кивнул, молча давая понять, что в порядке. Поднялся на ноги и, подхватив брифкейс, развернулся в сторону выхода.

— Ты же не откажешь мне в любезности и проводишь до выхода? — попытался я отвлечься от происходящего внутри.

— Юлиан, — на удивление, Рен не поддержал моего минорного настроя и довольно неудачную шутку, — не надо.

— Прости, — слегка стушевался, понимая всю неуместность своего вопроса.

— Идем?

Лоренс взял меня за руку и подстроился под мой неспешный шаг. Трость решил не доставать, чтобы лишний раз не нарушать ее постукиванием величественный и грустный покой этого места. Хоть я тут и постоянный гость, но, тем не менее, бывать здесь не люблю. Тоскливо от осознания того, что все мы потеряли.

Направляясь к выходу, никак не мог отделаться от мысли, что наши истории с Лоренсом в чем-то похожи и вопрос доверия для каждого играет важную, если не первостепенную, роль в отношениях. Нас знатно потрепало общество и мнение оного, но пути впоследствии мы выбрали разные. Возможно, это обусловлено разным возрастом в момент стресса, а может, чем-то иным. Но то, что произошедшее оставило глубокий след, — не вызывает сомнений.

Каждый из нас довольно негативно относится к представителям журналистской братии и всем, кто имеет малейшее отношение к созданию разного рода новостей. Их честность и добросовестность — легенды, о которых давно никто не слышал и не видел вживую. Первой реакцией при встрече с коллегами матери появляется настороженность, а следом накатывает тихая ярость. Мы не простили.

Звонок мобильного резко ворвался в мысли, заставив вздрогнуть всем телом. Я так увлекся, проводя параллели между собой и Лоренсом, пытаясь найти больше общих точек, черт и интересов, что совершенно потерял связь с реальностью.

— Слушаю, — сухо произношу, толком не вслушавшись в голосовое оповещение о личности звонящего прежде, чем ответить.

— Ты решил, что я забыл? — спокойный голос Раньи сбивает с шага, заставив споткнуться. Но полететь носом в землю мне не дает Лоренс, уверенно обхватив меня за пояс. — Всему свое время, мой доверчивый Юлиан.

— Это стоит расценивать как угрозу? — цежу сквозь стиснутые зубы, с трудом выталкивая ставшим колкий воздух.

— О нет, что ты, — негромко смеется мой собеседник, — скорее, как урок. Будь благодарным, поскольку его ты получишь безвозмездно. Даром, Юлиан. Даром.

— Не думаю, что этот опыт мне подойдет.

— Не сомневайся, тебе понравится. Да и не только тебе. Хорошего дня, Юлиан.

— Merde! — рычу в гневе, когда связь обрывается. — Сволочь!

— Юлиан?! — беспокойный голос Лоренса выдергивает меня из пелены ярости, накрывшей с головой после этого краткого «обмена любезностями».

— Это был Раньи, — сообщаю ему, двумя словами описывая ту бурю, что творилась внутри.

— Что?! — слышу неподдельное удивление на фоне веселой злости.

— Честно говоря, так и не понял, что именно он хотел, но, похоже, так просто эту ситуацию с Алекс, финансами и подмоченной репутацией он не отпустит.

— Мы изначально предполагали, что именно так и будет. — Подтверждает мои мысли Рен. — Вопрос только в том, что конкретно он задумал.

— К сожалению, среди его окружения у меня нет хороших знакомых, чтобы что-то выяснить. Тут я совершенно слеп, — хмурюсь такому уместному сравнению.

— Это было бы недальновидно.

— Ты прав, — тяжело вздыхаю, признавая его правоту, и провожу рукой по лицу в бессмысленной попытке стряхнуть тревогу.

— Нам стоит предупредить Алекс. Как бы ни случилось чего.

— Это, думаю, вряд ли, но лучше перестраховаться.

На звонок подруга ответила быстро. Молча выслушала и тут же решила, что мою родительницу она оставит до поры до времени в неведении и сообщит ей только в случае крайней необходимости. Ну, а с нами планирует связываться ежедневно — для спокойствия. На том и попрощались.

Разговор она заканчивала скомкано и торопливо, проглатывая слова, чем меня неприятно удивила. Неужели она все еще не готова к диалогу и все так далеко зашло? Хотя чему я удивляюсь? Наивный идиот.

— Юли? — Лоренс окликнул чуть слышно, для уверенности тронув меня за плечо.

— М? — невнятно мычу, пытаясь договориться с расшалившимся воображением, которое подкидывало одну бредовую идею за другой.

— Что на этот раз не так?

— С чего ты взял?

— На тебе лица нет.

— Однако, — задумчиво качаю головой и все же решаю поделиться своими догадками: — Алекс больно странно себя вела. Когда мы общаемся, она не стремится закончить разговор первой и вытряхивает из меня максимум подробностей, чего бы это не касалось. А тут…

— Все наоборот?

— Да, и это странно. Непривычно.

— Не знаешь, что с этим делать и как воспринимать? — его проницательность и умение описать в двух словах то, что у меня бурлит внутри, подкупает.

— Что-то вроде.

— Не исключено, что я ошибаюсь, но… Дай ей привыкнуть к той мысли, что отныне ты не сам по себе и безраздельно твоим вниманием она владеть не может. Встреча или телефонный разговор — не важно. Ведь раньше ты всегда был доступен, а сейчас она вполне может попасть в неловкую ситуацию, набрав тебе не вовремя.

— Что ты имеешь в виду?

— Есть у меня смутное подозрение, что только я тут испорчен. Или ты очень удачно маскируешься и прикидываешься наивным.

— Лоренс! — возмущенно шикаю я. — Ты меня окончательно запутал! Где логика?

— Совсем ее не видишь? Или не попадал в подобные ситуации?

Его негромкий смех с царапающей хрипотцой — и мое возмущение лопается, подобно мыльному пузырю. Невольно сбиваюсь с мысли, но ничуть об этом не жалею. И в какой-то момент ловлю себя на том, что стою, слушая его заразительный смех, и улыбаюсь, как влюбленный идиот. Хотя… Почему как?