Очередная встреча с матерью на нашей временной территории, в номере отеля, проходит на удивление спокойно и даже благожелательно. Она не язвит, не посмеивается над моей рассеянностью и отвечает на шутливые реплики Лоренса, который искренне заинтересован в ее одобрении нашего союза.

Первое время я напряженно вслушиваюсь в ее голос, пытаюсь уловить привычную горечь фальшивых нот, но, к моему изумлению, ни единой не слышу. Неужели пришел тот день, когда она поняла и приняла то, с чем безуспешно боролась столько лет? И хочется верить, и в то же время страшно, что слишком интимный жест или вскользь брошенная фраза вызовет отторжение и сорвет ее в пике, откуда выход один — через клинику и квалифицированную помощь. Проходили.

Судя по назначенной дате второго заседания, делаю вывод, что правосудие в лице судьи и тех, кто принимает участие в процессе, заинтересовано в скорейшем решении нашего вопроса. А с учетом отсутствия проволочек и оперативных проверок, дело движется семимильными шагами и очередное заседание произойдет завтра.

Не думаю, что дело Лоренса, которое планируют пересмотреть, будет продвигаться так же стремительно, но сам факт не может не радовать. О чем я не преминул сообщить вслух, пока мы в очередной раз обсуждали ход разбирательства.

— Не думаю, что это что-то исправит, — негромко говорит Рен. — Да и времени прошло немало, чтобы кто-то был заинтересован в решении в мою пользу.

— На вашем месте, дорогие мои, — мягко возражает родительница, — я бы не делала поспешных выводов, а спокойно наблюдала за ситуацией. Тебе ведь не из-за чего нервничать, верно я понимаю?

— Верно.

— Вот и славно. Не думай за других, Лоренс. Думай о себе и своих близких. А то, что было, поскольку там ничего и не было, — хмыкнула она игре слов, — не должно омрачать то, что впереди. Доказательства найдутся. Хотя бы потому что те, кто был против тебя, сейчас в очень зависимом и шатком положении от тех же медиа, которые заинтересованы в вашей громкой истории. Постель их волнует намного сильнее, чем то судебное разбирательство, закончившееся не в твою пользу. Так что перестань себя накручивать. Да и не забывай о том, что мой сын довольно чувствительная натура и может…

— Мама, остановись! — перебиваю ее возмущенно.

— Не мешай, — фыркает та. — Не только тебе все в новинку, Юлиан. Будь снисходителен.

— Вы отлично справляетесь, мадам, — тактично отмечает Лоренс в ответ.

— Благодарю. Видимо, тут сошлось несколько факторов, но главный среди них — вы сами. Не думаю, что смогла бы спокойно принять кого-то еще, а здесь… Оставлю вас, отдыхайте. Увидимся завтра. И напоминаю — не покидайте отель, это не в ваших интересах. Пресса и так раззадорена больше необходимого. Грань, за которой начнется обратная реакция, ближе, чем кажется.

Когда она уходит, наступает неловкая тишина. Все время рядом с нами была и Алекс, но она не проронила ни слова до ухода матери. И я не мог понять, зачем ей это понадобилось — остаться с нами наедине.

— Ты хотела поговорить?

— Хотела, — со вздохом сознается она, — но теперь не уверена, что оно нужно. Если только для моего спокойствия.

— Мне выйти? — спокойно спрашивает Рен.

— Нет, ну что ты! Не надо никуда уходить. Не думаю, что для тебя наши отношения с Юлианом — секрет. Так что скрывать мне нечего.

— Что стряслось? — нетерпеливо спрашиваю, практически перебивая.

— С одной стороны, я бы хотела остаться в стороне и не дать ни малейшей возможности трепать свою личную жизнь в вечерних или утренних выпусках газет, но, боюсь, от меня это не зависит. Прости, со стороны я кажусь эгоисткой, но мне банально страшно.

— Алекс, перестань, я все понимаю…

— Вряд ли. Скорее оправдываешь и опекаешь, как всегда было. У меня нет имени, Юлиан, в отличие от тебя и Лоренса. Правда опыт вышел неудачный, — попыталась пошутить она. — Прости, нервничаю.

— Не извиняйся. Ты тут ни при чем совершенно.

— Всем бы твое благородство, честное слово.

— Не приписывай мне то, чего нет. Подозреваю, что свое мнение ты составила, опираясь на слова Юлиана, а он, согласись, предвзят. Так что не стоит судить и делать поспешные выводы, чтобы не ошибиться в будущем и не разочароваться.

— Юли, — дергает меня за руку Алекс, деланно возмущаясь. — Как вы друг друга выносите?

— Так же, как и все остальные, ничего особенного или сверхъестественного. Ты же выносишь меня, а я тебя. Да что говорить, — делаю неопределенный жест рукой, — мы все спокойно общались с моей маман и выжили.

Моя неуклюжая попытка разрядить атмосферу срабатывает, но каждый из присутствующих отчетливо ощущает искусственность веселья.

— Выкладывай, мелкая.

— Думаю, что вам не стоит оповещать общественность о своих отношениях.

— В каком смысле?

— О чем ты?

Наши вопросы звучат одновременно, выражая общее недоумение услышанным: что взбрело в голову этой неугомонной девчонке?

— Поймите меня правильно, но мне кажется, что это все испортит, особенно в свете истории Лоренса. Нам пока невероятно везет и многие на нашей стороне, да и коллеги твоей мамы, Юли, оказывают неоценимую помощь и поддержку. Но я не думаю, что они проявят лояльность и понимание с учетом новых данных и останутся после этого на нашей стороне. Что уж говорить о тех, кому вы как кость поперек горла? Твоя карьера висит на волоске, кто-то уже сообщенил о том, что твое участие под вопросом в запланированных мероприятиях. Твоя карьера летит под откос из-за меня, а тут еще и это!

На последнем слове она сбивается и, сипло закашлявшись, всхлипывает. Разворачиваюсь к ней и аккуратно обнимаю за плечи, в которые она вцепляется словно в спасательный круг. Ее мелко трясет от скопившегося напряжения и стресса, руки словно ледышки. Успокаивающе глажу по спине, пытаюсь собраться с мыслями, но меня опережает Лоренс.

— Перестань рефлексировать, — неожиданно жестко говорит он. — У нас, благодаря поддержке мадам Бриль, отличная команда юристов и журналистов, которые профессионально просчитывают все действия на много ходов вперед и оценивают события максимально беспристрастно, что в твоем случае совершенно невозможно. Сейчас ты под властью эмоций, что не делает твое предложение безопасным и взвешенным, скорее наоборот. Если ты хочешь, чтобы все усилия не были напрасны, то просто не мешай, а выполняй рекомендации. Все, что ты можешь сделать — озвучить свои сомнения и мысли тем, кто может преобразовать их в нашу пользу, и никак иначе.

Его слова возымели эффект ледяного душа, и Алекс в моих руках замерла напряженной струной, готовой лопнуть от малейшего дуновения ветра.

— А что до твоих чувств к Юлиану — знаю. Не думаю, что для кого-то из его близкого окружения это секрет. Вопрос в том, что мы с этим будем делать. Меня, да и не только меня, преследует чувство вины. Ощущение, что я разрушил семью, где ты — несчастная супруга. Такое в моей жизни впервые, но также я не готов из-за этого уйти или в чем-то тебе уступить. Прости, говорю как есть.

На какое-то время после его слов в комнате воцаряется тишина, которую нарушает только гулкий стук собственного сердца, что бьется в учащенном ритме.

— Делай что должно, и будь что будет? — вопросительно сипит Алекс мне в шею. — Жалкое зрелище, да?

— Ты отлично держишься, Алекс. Твое поведение можно трактовать двояко, но я верю тебе, потому что тебе верит Юлиан. Других аргументов нет, но даже так твои поступки и попытки держать себя в руках вызывают уважение. Не уверен, что смог бы так же.

— Я не хочу и не буду вам мешать, но мне нужно время, чтобы уйти.

— Сделай это с минимальными потерями.

— Резко не вышло. Да и не особо пыталась. Надеялась, что это временно.

— Почему передумала? — негромко спрашиваю ее, утыкаясь носом в макушку и слегка покачивая в своих объятиях.

Она не торопится отвечать. Неопределенно ведет плечом, сбрасывает мои руки и аккуратно отстраняется. Нежно проводит по лицу, царапает ноготком кончик носа и очерчивает подбородок. Едва различимый нервный смешок и следом тяжелый вздох.

— Юлиан, когда-то наши отношения были только дружбой. Таковой они остались исключительно с твоей стороны. Я сошла с дистанции и сама не поняла когда. Эта дорожка меня устраивала до поры до времени, а еще мои матримониальные планы подпитывала твоя мама, для которой это был идеальный вариант: знакомое зло лучше, не правда ли? — Ее слова отдают полынной горечью с привкусом аниса, который нещадно жжет губы и прилипший к нёбу язык. — Но я не настолько сошла с ума, чтобы взять и все испортить. А вы оба… Прекрасно смотритесь вместе.

— И все?

— Для меня вполне достаточно.

— Спасибо за честность, Алекс, — веско роняет Лоренс.

— Проводишь?

Она легко встает с дивана, небрежно взлохмачивает мне волосы и нарочито громко целует воздух возле моих щек. Затем, ни слова больше не говоря, устремляется к выходу, уверенно цокая каблуками, ставя выразительное многоточие в нашем разговоре каждым своим шагом.

— Удивительно.

— Что именно? — рассеянно уточняю у Лоренса, который устроился рядом со мной после ухода подруги.

— Я ожидал более яркой вспышки, накала эмоций…

— Бразильских страстей? — поддразниваю его в ответ, выныривая из своих мыслей.

— Ох, Юли, страсти — это уже по нашу душу, не находишь?

— Предлагаешь снять стресс?

— И это в том числе. Как насчет массажа? Устал?

— Не откажусь.

Этот напряженный день наконец-то передал свои полномочия томному вечеру, а тот перетек в спокойную ночь. На удивление я смог выспаться и не думать о непростом разговоре с человеком, который был для меня очень важен. Не думаю, что легко, скорее, наоборот. За последнее время слишком часто мы возвращаемся к этому. Да и эмоциональное состояние Алекс настораживает: такие качели до добра не доведут. Может, отправить ее в отпуск еще раз?

Казалось бы, что из себя представляют судебные разбирательства? Обвинительные речи, привлечение свидетелей, та самая доказательная база, попытки донести до присяжных свою точку зрения так, чтобы они встали на твою сторону и обвиняемый понес наказание.

У нас же все встало с ног на уши. Обвиняемый внезапно предстал жертвой, да еще и не единственной. А несчастный пострадавший показал себя далеко не безвинной овечкой, а хищником с острыми зубами, который только и ждет момента, чтобы добить раненную жертву.

Вот только хищник не единственный в округе. Его собратья тоже жаждут крови: хлеба и зрелищ, рейтингов для своих редакций и изданий, от чего напрямую зависит их престиж и гонорар. Удачные кадры, жареные факты и громкие сенсации — вот их цель.

Очередное заседание и его фееричное завершение позволило вволю нарезвиться акулам пера, которые буквально втаптывали Раньи и его подельников в грязь, упиваясь возможностью сделать это на законных основаниях. Известный меценат оказался жадным до сделок, залогом в которых стала невинная девушка.

Первые страницы утренних тиражей пестрели нашими фотографиями из зала суда. Особое место занимал снимок Алекс, которая в какой-то момент разрыдалась, отвечая на вопросы адвоката. Лоренс детально мне описывал все напечатанное за чашкой утреннего кофе в отеле и смаковал подробности. Его веселая злость была мне отчасти понятна, и я ее принимал, будучи уверен, что дальше дело не зайдет и до мелкой мести он не опустится.

В таком графике мы жили уже две недели и практически не покидали отель. Эта изоляция положительно влияла на наши отношения и дала возможность узнать те стороны друг друга, которые не видны с первого, а то и с десятого раза. Такие жизненные вещи, как привычки, вкусы, пристрастия. К тому же, я был приятно удивлен тем, что Рен не храпит, чего не скажешь обо мне, к сожалению.

— Не может быть! — громко возмущаюсь и швыряю подушку в сторону Лоренса.

— Мимо! — хохочет он и эта же подушка прилетает мне в лицо, а следом на меня падает он сам и звонко целует в кончик носа.

— Я никогда не храпел! — Все еще не согласен с его утверждением, но с каждым нежным касанием желание возмущаться сходит на нет.

— Это от кого же такая информация? Проверенный источник? Смотри, аккуратнее, а то не далек тот час, когда тебя бессовестно обманут.

— То есть хочешь сказать, что ты говоришь исключительно правду?

Неожиданно его тон меняется с игривого на предельно серьезный.

— Юлиан, не в моих интересах врать и обманывать. Это заведомо ложный путь. Я себе не враг, а уж твоим быть вовсе не хочу.

Вот такими внезапными сменами полюсов и направлений мы открываемся друг другу с каждым разом все больше и больше. Это не поддается логике или контролю, все происходит само собой и является естественным как дыхание. У нас нет иного пути, если мы хотим пережить грядущую бурю без последствий для наших отношений.

Заседания идут одно за другим, что не облегчает жизнь ни нам, ни другим участникам процесса, но виной тому обстоятельства. Именно под их давлением все сбилось в огромный снежный ком и несется вниз с огромной скоростью. Не успеешь среагировать — сметет лавиной.

Алекс пришла в условное равновесие и, видимо, нашла точку опоры, подозреваю, не последнюю роль сыграла в этом моя родительница. Время от времени, между слушаниями, она подходила то ко мне, то к Лоренсу, то к Алекс и задавала наводящие вопросы. Кому из нас какие я не уточнял, да и стоит ли? Но из наших ответов делала выводы, а после тактично нас разводила в разные стороны, если мы сталкивались в спорных вопросах. Она не давала нашим эмоциям и переживаниям дойти до точки кипения и разрушить то хрупкое взаимодействие, которое мы смогли наладить за это время.

В такие моменты я крепко задумывался, а нужны ли ей были те психологи, которых мы прошли с ней за годы после трагичной гибели отца? Закрадывалось подозрение, что это был способ просто с кем-то поговорить. Например, кто не имел возможности наблюдать ее жизнь до этого события и не сравнивал ту мадам Бриль с нынешней. Как-то она даже сказала, что все эти «до и после» вызывают стойкую неприязнь, как и вопрос о возрасте у любой уважающей себя женщины.

— Знаешь, сын, — после очередного заседания сказала мне она, — я не думала, что этот момент настанет и я смогу вот так спокойно воспринимать происходящее. Я все еще считаю, что семья — это очаг, который поддерживает женщина, а наполняет мужчина. Но ваш тандем, что удивительно, мне не претит. Чем дальше, тем больше я в этом убеждаюсь. В этот раз, хочется верить, глаза меня не обманывают.

— Я могу считать это твоим родительским благословлением? — Свое минутное ехидство оправдываю лишь нервами, которые за последние дни подверглись немалым испытаниям.

— Оставлю на твое усмотрение, Юлиан, — небрежно отмахивается она и оставляет меня в одиночестве, словно и не было сказанного.

— А как же сердце, мама?..