Звёзды. Такой прекрасный, но в то же время холодный и недосягаемый свет. Ночная тёмная пустота просто пронизана ими, словно это души невинных и чистых людей, что посылают с небес надежду живым. Их тысячи, их миллионы. Они приходят каждую ночь и под утро исчезают, как чудеса или приятные моменты — появляются лишь на мгновение. Затем восходит солнце. Люди редко замечают, что простые и незамысловатые вещи могут подарить необъятное счастье. Они погружены в омут собственных проблем и усложнений, потому что так делают все. Лишь единицы способны остановить для себя время и увидеть прекрасные сияющие бусины звёзд посреди чёрного неба. И это настолько завораживает, настолько кружит голову, что становится плевать на мнение окружающих. Хочется протянуть руку туда, прямо к звёздам, дотянуться до них и стать частью этого прекрасного, неземного света. Они возвращают любовь к жизни тогда, когда больше ничего не помогает. Они как чудо, которое так близко. Стоит лишь поднять голову.

Но когда ты разбит, когда твою душу изжевали и истерзали ночные кошмары, ты становишься слепым к чуду. Становится совершенно всё равно на окружающий мир и на мелочи, создающие чудеса. Солнечный свет не воодушевляет, лунный не завораживает, облака не заставляют мечтать, а звёзды не притягивают. Пустота уничтожает всё, постепенно, как тягучая слизь, покрывает собой всё, что дорого, а всё, что прекрасно — искажает. И когда слизь покроет последний миллиметр души, тогда уже будет поздно. Уже ничего не вернёт человека в мир живых, где правят моральные принципы, устои и совесть.

Остаётся лишь понять, где эта тонкая грань между «уже всё потеряно» и «ещё можно спасти». Каждый человек достоин счастья, любви и, конечно же, спасения. Некоторые просто жертвуют собой, считая, что они недостойны этих вещей, просто потому, что сами себе отвратительны. Но это не так. В глубине души, за масками сарказма, садизма, агрессии, ненависти и безразличия, люди молят о помощи. Молят о таком же счастье, о такой же безграничной и красивой любви, молят о верных друзьях. Просто жизнь запретила им говорить о таких вещах вслух. И Дазай был одним из таких людей.

Его прошлое соткано из костей, крови, обмана и алчности. Он был виртуозным игроком на эмоциях других людей. Ему ничего не стоило уничтожить в пух и прах другого человека, если тот стоял у него на пути. Убить? Пытать? Обмануть? Сломать жизнь? Проще простого, если знать, какие фигуры на шахматной доске двигать. А он знал, прекрасно знал. Таких людей прячут за решетку, как зверей. Их убивают самым ужасным способом на планете. И они умирают в одиночестве, в страхе, в агонии.

И всё это приготовила Дазаю жизнь. Она обещала быть судьей в его жизни, обещала сломать его, обещала заставить его выть от происходящего. А раз она обещала, она это сделает.

Вот только Осаму, сам того не подозревая, предотвратил этот безжалостный суд Жизни. Он окружил себя заботливыми людьми, которые действительно переживали за него. Благодаря которым он всё ещё жив.

***

Дазай очнулся уже в кровати, в собственной спальне. Он всем телом чувствовал безумную усталость, словно силы покинули его окончательно. Даже открыть веки было настоящим, непосильным подвигом. Лицо приобрело более бледный оттенок, мешки под глазами стало видно более отчётливо, губы пересохли и не очень сильно выделялись на фоне всего мертвецкого вида. Осаму отчётливо чувствовал, будто душа покидает его тело, словно это теперь груз, который совсем скоро скинется. В руке ощущалась пульсирующая игла, по которой в его тело попадал лечащий препарат. Её наличие отдавалось лёгким и неприятным покалыванием, сосредоточенном в одном месте. Во рту безумно пересохло, в голове всё настолько болело и гудело, словно в ней хранился свинец. Бинты, обтягивающие всё тело, казались неимоверным каменным грузом, из-за которого он не мог пошевелить даже пальцем. Одеяло, которым он был заботливо укрыт, можно приравнять к весу машины. Свет, исходящий от ламп, дико слепил глаза, поэтому Дазай сразу же сощурился, болезненно простонав.

— Очнулся? Как себя чувствуешь? — знакомый девичий голосок даже сквозь пелену полной слабости смог достигнуть сознания парня. Он прекрасно понимал каждое слово, но сил не было, чтобы что-то говорить. Даже губами шевелить трудно. На его лоб легла прохладная ладонь. Точнее, это ему казалась она холодной, почти что ледяной. — У тебя жар….

Осаму мысленно ухмыльнулся. Ничего удивительного.

Сиделка отошла от кровати и начала шуршать коробочками, пакетиками и бутылочками в дальнем конце комнаты. Из-за полного бессилия, он не мог посмотреть, что же там она делает. Ему оставалось лишь прикрыть глаза и отчётливо ощущать биение собственного сердца, отдающим в висках и чувствовать иглу в руке. Та самая Анна вернулась через пару минут и склонилась над ним, создавая приятную тень, от которой Дазай снова сделал усилие и открыл глаза. Зрение сфокусировалось не сразу, спустя несколько секунд. Он увидел, как она держит в одной руке склянку с водой, в которой плавала трубочка, а в другой таблетки. В голову закралась насмешливая мысль. Неужели эта сиделка и впрямь думает, что ему хватит сил принять лекарство и запить его водой? Он еле глаза открывает, а пить таблетки для него явно будет великим подвигом достойного медали.

Как всё интересно сложилось спустя столько лет. Когда-то он мог рвать на куски плоть других людей, заставлять их выть, извиваться подобно змеям от его пыток. Мог загонять их в угол, как хищник.

Он и был хищником.

А сейчас он настолько низко пал, что даже сомневается, хватит ли ему сил проглотить таблетки. Сможет ли он сделать лишний глоток воды?

В любом случае, ему не хотелось снимать симптомы. Не хотелось даже пытаться что-то делать для собственного выздоровления. Не хотелось ровным счётом ничего. Было лишь одно желание, что назойливой мухой крутилось в его голове. Одно простое, незамысловатое, мерзкое и эгоистичное желание. Впрочем, сейчас ему не суждено сбыться. По крайней мере, пока агентство платит деньги этой девушке.

— Эй… Тебе хуже? Ты выпьешь таблетки? Или мне искать шприц и вводить лекарство внутривенно? — обеспокоенно говорила Анна. Она словно не понимала такую элементарную вещь, что он не может ответить. Что ему не хватает сил даже на разговоры, чего уж говорить о её попытках заставить его принять лекарство. Дазай лишь прикрыл глаза, голова слегка упала набок. Он не собирается ничего делать.

Анна лишь вздохнула, понимая, что теперь ей придётся звонить доктору Йосано или Куникиде или ещё кому-то, чтобы они укололи ему препарат, от которого должно стать лучше. Она отставила стакан с двумя пилюлями на прикроватный столик и ушла обратно в своё кресло, на котором стоял ноутбук. Её возможности на этом заканчиваются. В её обязанности входит лишь кормить его, выводить на улицу и следить за приемом таблеток, но никак не за тем, чтобы следить за его состоянием здоровья и лечить его. Она не врач и никогда им не была. Даже когда Доппо дал объявление о работе, которое она нашла, в чётко указанных им пунктах не было и слова о базовых знаниях медицины. И даже тогда, когда они несколько раз обсуждали обязанности, он ни разу не заикнулся об этом. Но ситуация показывала обратное. Анна понимала, что Дазаю нужен хороший врач. Ему нужно в больницу, под постоянный надзор докторов, медсестёр и медбратов. Но в таком состоянии он находится дома, где роль медсестры выполняет сиделка, роль медбрата выполняет напарник, а роль доктора выполняет врач-сыщик. И ладно, с таким можно мириться. Но не тогда, когда квартира частично обустроена под маленькую частную больницу по прихоти больного, и большинство важных дел происходит на имитированных вспомогательных средствах. Как в полевых условиях.

Нет, безусловное нет. Анна не хотела брать на себя такую ответственность. По сравнению с этой ситуацией, маленькие дети, которым нужна няня, выглядят менее утомляющими и требующими меньше ответственности. И осознание этого пришло сегодня, когда Анна поняла, что при ней в любой момент может умереть человек. А она к этому не готова. Ей страшно находиться рядом с живым трупом, который слишком тяжело хрипит, даже не дышит, слишком болезненно выглядит. Ей страшно оказаться рядом, когда что-то пойдёт не так. И этот страх был двояким, что пугало ещё больше. С одной стороны, она искренне боялась за жизнь парня, который лежит прямо перед ней и не может даже губами пошевелить. Которого ломает жизнь, который жаждет умереть. Он ведь ещё такой молодой, вполне симпатичный, если бы болезнь не исказила его внешний вид, и, вероятно, хороший сыщик, который помогает людям. С другой стороны, она безумно боялась за себя. За своё эмоциональное состояние, если прямо перед ней сердце человека перестанет отбивать удары. Когда она останется совсем одна в этой угнетающей спальне, рядом с охладевшим трупом. Как она будет оправдываться, что она не причастна? Что в этом нет её вины? Может, службы и не будут делать её виноватой, но собственное сознание определённо повесит на неё ярлык косвенной убийцы.

Вот поэтому, из-за этого страха, Анна уже подумывала менять работу. Совершенно неважно, что здесь она почти ничего такого не делает, что требует особых усилий. Просто моральное давление, которое она с трудом выдерживает, находясь здесь с самого утра и до вечера. Просто трудно не думать об этом больном парне…

А ведь это только второй день.

Рейлинг устало потёрла виски и снова начала заниматься своими делами, пытаясь отвлечься от противных мыслей, что каждую секунду влезали в её голову и вертелись там подобно червям. Она твердила себе, что всё хорошо, всё будет хорошо. Что никто не умрёт на её глазах, она ни в чем не будет виновата. Но это слабо убеждало, а вот созерцание увядающего парня отлично подливало масла в костёр. Хотелось всё закрыть, собрать вещи и убежать. Забыть об этом, как о страшном сне. Но уже слишком поздно. Совесть не позволит.

Голова моментально закружилась, руки внезапно поледенели, сердце начало постепенно набирать обороты. Анна заметно нервничала. Но такого нельзя было допустить. Она закусила губу, пытаясь болью отвлечь себя, сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Но безрезультатно. Совсем. Тогда в голову пробилась одна отличная идея: заварить крепкий зелёный чай. Травы, как говорили, успокаивают.

Девушка отставила ноутбук и двинулась на кухню, лишь задержавшись на миг у выхода из спальни. Нужно было хоть как-то оценить состояние больного, перед тем как покидать комнату на хороших пять минут. Дазай всё так же лежал, не двигаясь. Словно уже отошел в мир иной, но его дыхание ещё слабо раздавалось по комнате. Анна достала телефон, попутно набирая телефон Йосано. Пока шли длинные, казавшиеся бесконечностью гудки, Рейлинг успела достать чашки, насыпать чаю, да побольше, и поставить чайник. Акико взяла трубку после второго звонка. Её голос был серьёзным и явно уставшим.

— Доброго времени суток, это Анна, я звоню по поводу Дазая Осаму, — начала девушка, не зная, как бы ей так подойти к вопросу.

— Слушаю, — с отчётливым вздохом послышалось на той стороне трубки.

— У него жар и он настолько ослаблен, что не может принять таблетки. Что делать? — чайник уже закипел, и Рейлинг спокойно выливала кипяток в чашку, заливая сухие листочки. Те сразу же раскрылись под высокой температурой и дали свой аромат.

— Возьми шприц и набери два куба из чёрной бутылочки, рядом с капельницей, — Йосано решила не забивать голову сиделки сложными названиями препарата, поэтому ограничилась простым описанием флакона. — И медленно вводи в мышцу.

Анна уж было хотела возразить, что не умеет делать уколов и звонила она вовсе не поэтому, но Акико бросила трубку и явно не была намерена кидать свою работу и ехать сюда, чтобы вколоть несчастный укол больному сотруднику просто потому, что сиделка не может этого сделать. Немка вздохнула и отложила телефон на стол. Ей всё же придётся делать то, чего она так не хотела.

Девушка прошествовала в спальню к Дазаю. Тот всё ещё спал. Анна сразу же нашла шприц и распаковала его. Держать в руках эту «штуку» было страшно. Она просто безумно боялась шприцов и предпочитала избегать всего, что с ними связано. Она даже не все прививки сделала из-за своего страха. А здесь придётся себя перебороть. Рейлинг пыталась взять себя в руки, так как она вся тряслась. Тело охватывала мелкая дрожь. Набрать препарат было несложно, но вот дальнейшие, важные действия, было очень страшно совершать. Ей нужно было только задрать футболку парня, отодвинуть край бинта и сделать укол. На словах просто.

Она взяла ватку, смоченную спиртом, задрала краешек футболки и освободила нужный участок кожи для введения препарата. Дрожащими руками она протёрла его спиртом. От прохладных ощущений Дазай открыл глаза, отчего Анна вздрогнула.

— Как себя чувствуешь? Таблетки выпьешь? — с надеждой в голосе спросила она, но ответом послужило стандартное молчание и странный взгляд. — Ладно, тогда мне придётся учиться на тебе делать уколы, — она улыбнулась и пожала плечами. Ей было ужасно страшно. Вот до чёртиков. Но несмотря на это, она прекрасно понимала, что если сейчас этого не сделает она, то уж точно не сделает никто. Рано или поздно приходится учиться.

Анна вздохнула и начала медленно вводить иглу. Она понятия не имела, как это должно было происходить. Процесс вроде как прост и ясен до конца. Вот только из-за того, что она делала это впервые, она смогла доставить Дазаю боль, отчего он поморщился и издал сдавленный стон.

— Прости, прости, прости, — шептала она, пока вводила препарат. Отступать было поздно, поэтому Рейлинг довела дело до конца, вытащила иглу и быстро спрятала её под колпачок. Руки ужасно дрожали, впрочем, теперь это не имело никакого смысла. Оставалось только надеяться, что лекарство ввелось нормально и она не сделала хуже. Осаму же, пережив этот не самый удачный укол в его жизни, лишь сильнее убеждал себя в том, что он это заслужил. Теперь странное, тяжелое ощущение в руке не оставляло его внимание. — Ещё раз прости, правда. Я хотела как лучше… Я надеюсь, всё будет нормально, и я… прости…. — Язык предательски заплетался, мысли были похожи одна на другую. Анна не знала, что стоит ей говорить, а что не стоит. В любом случае, она извинилась в последний раз за то, что она такая неумёха, и ушла на кухню за остывающим чаем.

Тем временем Дазай начал медленно ощущать, как головная боль отступает на второй план, общее состояние становится как-то лучше. Он даже смог пошевелить пальцем правой руки, что уже можно считать большим достижением. Теперь ему оставалось лишь дождаться, пока эта девушка вернётся обратно к нему и попросить воды.

Пульсация в голове, покалывание в области вены от капельницы, вкус кислорода. Всё это говорило о том, что Дазай всё ещё живой и всё ещё способен чувствовать. Пусть даже такие маленькие ощущения, но всё же способен. От этого становилось даже как-то смешно. Он бы никогда не обратил внимания на эту боль, но сейчас… Сейчас она словно стоит перед ним, совсем-совсем близко. Она держит его за руку, удерживает над огромной бездонной пропастью. Она словно не даёт сорваться окончательно, упасть туда, откуда уже не возвращаются. На её лице нет никаких эмоций. Хотя нет, даже не так. У неё вообще нет лица. И у неё нет рук… И на самом деле она не держит Дазая, это он держится за неё. Просто это понимание пришло чуточку позже. Странная реалия, он из последних сил хватается за боль, желает ощущать её каждой клеточкой своего тела, чтобы почувствовать себя живым, как и остальные люди, что бездумно бродят по этой земле. Он пытается быть похожим на них, пытается понять их. Но ничего кроме боли ему не удалось ощутить. Боль — это единственное чувство, что удерживает его, чувство, которое не нужно понимать. Оно не поддаётся никакой логике, его нужно просто принять и ощущать. Это единственное простое чувство, не требующее особых прелюдий для его восприятия.

Ему больно. Он чувствует. Он ещё живой.

А ведь он уже поверил, что ему осталось не так много. Что он вот-вот уйдёт из этого загнившего мира, который так и не смог до конца понять. А теперь тело чувствует благодатное облегчение и уже ни о какой смерти не может идти и речи. Пока что…

Анна вернулась достаточно быстро. Она поставила чашку с чаем на столик возле кресла и уже собиралась усесться поудобнее, но её слух уловил весьма тихую просьбу.

— Что такое? — подойдя ближе, спросила девушка. Дазай шевеля своими пересохшими и потрескавшимися губами, смог выдать что-то похожее на «воды». — Да, сейчас.

Она поднесла склянку к его рту и помогла немного приподнять голову. Её тонкие пальцы зарылись в его спутанные волосы, придерживая голову, пока сам Осаму жадно выпивал воду, словно он её больше никогда не увидит. Анна с неким сожалением смотрела на это. Ей было грустно… А ему было неловко.

Неправильно всё это. Негоже мужчине быть настолько слабым, что девушке приходится держать ему голову, пока он делает усилие, чтобы напиться такой желанной воды.

— Спасибо, — очень тихо проговорил он, выпустив трубочку. Он потупил взор, стыдясь смотреть девушке в глаза. Какой он мужчина в этот момент? Слабый, больной, ни на что не годный.

Анна лишь понимающе кивнула и аккуратно помогла Дазаю принять удобное положение. Она поправила подушку и слегка отодвинула одеяло. Затем её взгляд скользнул к капельнице. Раствор уже почти закончился, а доктора Йосано до сих пор нет. Девушка уже мысленно молилась, чтобы и это ей не пришлось делать. Она написала смс Акико и решила продолжить своё тихое занятие, как и вчера, учитывая, что сам больной был не против такого положения дел.

Осаму чувствовал себя немного лучше, чем было. Один плюс от этой капельницы и усталости всё же был. Из-за такого изнурения, он смог провалиться в настолько глубокий сон, что кошмары просто не добрались до него. Внешне всё говорило лишь о том, что у него начались осложнения. Хотя, казалось бы, какие могут быть осложнения…

Дазай смотрел в потолок и слушал, как от ноутбука девушки доносились очень тихие голоса, музыка, звуки взрывов. Она явно что-то смотрела. Осаму и сам захотел что-нибудь посмотреть или почитать, чтобы снова не попасть в капкан собственного самобичевания. Но пока не мог. Глаза то и дело слипались, так и норовя снова погрузить его в блаженное бессознательное состояние. До чего же ему нравилось ощущение подобного провала из реальности. Момент, когда тебя настигает маленькая, безболезненная смерть. Когда всё перестаёт существовать, всё перестаёт быть важным, существенным. И сознание просто стирает границы прошлого и настоящего, погружаясь в неизвестность, из которой нет выхода. Пустота, что вырывает на несколько часов из реальности. Очаровательное чувство.

Жаль, что не каждый его понимает.

Анна изредка посматривала на парня, который смотрел на неё в упор, иногда прикрывая глаза, словно проваливается в полудрёму.

— Ты хочешь посмотреть со мной фильм? — осторожно задала вопрос девушка. Она помнила, как вчера он ей очень грубо ответил. Но, возможно, это было как-то связано со стрессом или ещё с чем-то. Анна пыталась оправдать его вчерашнюю недоброжелательность, поэтому сегодня она снова была настроена на дружелюбный контакт.

Дазай не ответил, он лишь молча перевёл глаза на другую точку. Словно Анна была для него предметом интерьера, не более.

— Ла-а-адно, не хочешь — как хочешь… — неприятный осадок остался после такого, но даже в этот раз она снова оправдала такое поведение плохим самочувствием и стрессом. Хотя чего она хотела, если его сегодня нашел Куникида на полу без сознания. — Может, ты хочешь на прогулку? На улице хорошая погода…

В ответ опять знакомое молчание. На что девушка улыбнулась и отложила ноутбук. Дазай заметил в её глазах настоящий боевой настрой. И с неким вялым интересом наблюдал за тем, как Рейлинг подвезла ближе коляску к кровати.

— Молчание — знак согласия. Свежий воздух определённо пойдёт тебе на пользу, — отчеканила девушка и начала активно пытаться пересадить парня на коляску. Он сначала хотел упираться, но потом сдался и решил не доставлять особых проблем. Благо Доппо переодел Дазая ещё утром так, чтобы можно было спокойно выйти с ним на улицу.

— Я не хочу, — еле выдавил из себя парень, явно не желая показываться на людях в таком виде. Но теперь настала очередь девушки игнорировать его. Она пропустила мимо ушей его нежелание и решила всё за него. Они идут на прогулку. И даже если это не будет полезно ему, то, по крайней мере, она сможет немного развеяться от этой противной гнетущей атмосферы.

Дазай смирился с тем, что от него ничего не зависит. Его мнение уже не учитывается, несмотря на то, что он имеет полное право вмешиваться в дела, касающиеся его жизни и его здоровья. Но сотрудники решили, что знают лучше него, и наняли эту сиделку. А эта мадам делает только то, что ей заблагорассудится.

Они вышли из дома и сразу же направились в сторону парка, который, благо, был неподалёку. После вчерашней непогоды природа была более оживлённой. Трава словно стала зеленее, воздух чище. На лицах мимо проходящих людей можно заметить улыбки. Такие искренние и радостные. Живые. А Дазаю не хотелось смотреть на это. Всё это было похоже на ещё большую издёвку, чем попытки усадить его за просмотр фильма. Вокруг здоровые и счастливые люди, а он не может так искренне улыбнуться, потому что он никому не нужен. Никто не будет его обнимать при встрече, как девушка обняла парня напротив, никто не будет идти перед ним, рассказывая очень увлекательную историю, как маленькая девочка перед своим отцом, которых они уже проехали. Дазай провожал всех взглядом, и с каждым счастливым человеком в голову закрадывались каверзные мысли.

Отвратительный. Мерзкий. Жалкий. Одинокий. Недостойный.

Такого, как он, никто не поймёт, никто не примет. Он чужой для всего этого мира, и как бы он ни старался сделать много хорошего, он остаётся всё таким же непонятым. Лишь один человек мог разделить его взгляды на мир и желания. Но этот человек уже давно лежит в холодной земле, в объятиях такой желанной бездны, куда отправляются все без исключения. И куда так неистово хочет попасть Дазай в эту самую секунду.

Для него смерть — освобождение. И чем дольше он видит счастливых и беззаботных людей, тем сильнее хочет окунуться в это забвение.

Из плена собственных мыслей Дазая вырвала Анна, которая уже остановила коляску и сама села на лавку.

— Что произошло? — мягко спросила та, даже не смотря на него, словно зрительный контакт всё испортит. Дазай отчётливо услышал вопрос. Прекрасно понял его. Но сомневался, стоит ли рассказывать. С одной стороны, он мог бы раскрыть душу и не держать всё в себе, а с другой стороны, она его просто не поймёт. Не сможет, как и все гуляющие в этом парке люди, как и все живущие в этом городе, как и все, кто дышит на этой планете. Всё это время он жил бок о бок с людьми, которые не понимают его, которые осуждают его, и думал. Когда-нибудь он сможет найти причину, из-за которой он может просыпаться по утрам. Но каждый раз, когда она появлялась на горизонте, злокозненная судьба отбирала это, заставляя Дазая вновь почувствовать свою беспомощность. В конце концов, это привело к тому, что он и вовсе перестал желать чего-то. Постоянно подавляя в себе эти чувства, топя их в алкоголе, пряча под маской придурковатости и беззаботности.

В итоге он решил не рассказывать.

Анна не понимала, что она делает не так. Любое её движение, любое предложение сопровождается либо безразличием с его стороны, либо неким недовольным взглядом. И, конечно же, загадочным и раздражающим молчанием. Хотелось закатить истерику, объяснить на повышенных тонах, что он ведёт себя как последняя свинья, несмотря на то, что он болен. Но Анна делала это лишь мысленно, и только. Дазаю ведь сейчас совсем нелегко, и, возможно, его можно понять.

— Хорошо. Можем поговорить о погоде, как тебе день? — и снова молчание. Снова странный взгляд. Опечаленный, слегка озлобленный. — Почему ты так? Тебе что ни скажи, ты молчишь. Трудно связать пару слов между собой?

— Я не хочу говорить. Хочу домой, мне холодно.

— Уже хоть что-то, прогресс, — Рейлинг развела руками и встала со скамейки. Дазай явно напоминал ей маленького проблемного ребёнка. А с детьми, в отличие от взрослых, Анне было трудно найти какой-то контакт. — Но знаешь, мы ещё чуток погуляем.

И эти слова заставили Дазая мысленно возненавидеть эту противную и назойливую девушку. Почему она настолько уверена в своих силах, что совершенно не прислушивается к его мнению? Разве не ясно, что ему не хочется находиться среди счастливых людей, ему хочется обратно в свою нору, где нет всего этого. Где можно спокойно быть собой и не ощущать на себе взгляды, полные жалости.

— Отвези меня домой. Я хочу домой! — хрипел парень, явно недовольный тем, что его положением пользуются и везут туда, куда ему не хочется. Он даже собирался остановить колесо свободной от гипса рукой, но скорее счесал её и взвыл.

— Ох… Что ты наделал? — обеспокоенно осведомилась девушка, остановив коляску. Она обошла её и хотела посмотреть, что уже случилось с рукой, но Дазай зажал её в кулак и крепко прижал к себе. Он тихо сопел себе под нос, смотрел на свои колени и максимально делал вид, что этой сиделки не существует. Но Рейлинг не стала на этом останавливаться, она всё же смогла взять парня за запястье и раскрыть ладонь. Её взору предстала ярко-красная полоса. Его рука мгновенно стала горячей и слегка пульсировала. Кровь медленно выступала маленькими бисеринками. — Придётся обработать. Ладно, поехали домой, раз ты так хочешь.

И они вернулись обратно. Как того и хотел Дазай.

Снова эта угнетающая обстановка. Несмотря на то, что интерьер квартиры был уютный, минимальный набор мебели и практически полное отсутствие света делало её неприятной. Стоял запах медикаментов и спирта. Прям как в больнице.

Девушка сразу же после того, как они зашли в квартиру, начала искать бинты и перекись, чтобы обработать рану. Осаму же хотел самостоятельно встать и пройти в спальню, но боль в руке не дала этого сделать. Было больно опираться, поэтому Дазай рухнул обратно в коляску, так и не успев нормально встать. Неприятное ощущение россыпью прошлось по всему телу, заставляя поморщиться и вздрогнуть. Ему не хотелось, чтобы сиделка застала его за тем, как он пытается привыкнуть к этой неприятной боли и вернуть своему лицу бесстрастный вид. Но она вернулась как раз в этот момент.

— Что случилось? Что-то болит? — на что Дазай лишь отрицательно махнул головой. Анна же решила, что лучше поскорее обработать руку. Она быстро открутила крышечку пузырька и вылила немного на руку парня. Рана начала шипеть и покрываться беленькой пенкой. Сам Осаму прикусил обсохшие губы, так как было неприятно ощущать сконцентрированную боль в руке. Но затем на это место лёг прохладный бинт. Анна старалась очень нежно, но в то же время туго и аккуратно забинтовать худую ладонь. Она была сосредоточена на этом, ровно как и сам Дазай с интересом наблюдал за этим действием. Затем она молча отвезла его в спальню, где помогла перелечь на кровать и разобраться с докапывающим раствором капельницы.

Осаму блаженно прикрыл глаза и расслабился. Ладонь немного пульсировала от полученного увечья, но это меркло по сравнению с очередным нахлынувшим моральным истязанием. Анна же ушла в другую комнату, попутно забрав все свои вещи, оставленные в спальне. А уже через несколько минут Дазай мог слышать ещё один женский голосок. Голос Йосано. Она наконец-то пришла, и даже вовремя. Пора вынимать иглу. Рейлинг отчиталась, рассказала всё до мелочей и, собрав вещи и попрощавшись, ушла домой. На сегодня она отработала.

Дазай же остался вместе с Акико, которая сегодня заменяла Доппо. Она сняла капельницу, сделала ещё один укол, затем помогла перебраться на коляску, чтобы можно было поменять постельное белье и помыть парня.

Уже в ванной, когда препараты подействовали и Осаму почувствовал некий прилив сил, он решил поговорить с Йосано об отмене или замене сиделки на ту, которая поможет ему уйти из жизни.

— Эта девушка… она мне не нравится, — прохрипел тот, когда Акико намыливала его мягкие, мокрые волосы. Приятными массирующими движениями она распределяла шампунь по всей голове, чтобы хорошенько всё вымыть.

— Эта девушка всего лишь выполняет ту работу, которую мы ей дали. Так что она не обязана тебе нравиться. Тем более Рампо тоже одобрил её кандидатуру.

Осаму задумался. Если Эдогава одобрил эту девушку, значит, он понимал, что, вероятно, Дазай предпримет попытку подкупить сиделку, чтобы та облегчила его страдания, оказав помощь с самоубийством. Мысль о том, что сиделку убрать не получится, сильно огорчала. Оставалось только выжить её самостоятельно.

И Дазай уже знал, как это сделать.