Дни шли один за другими. Постепенно они приходили к какому-то единообразию. Короче говоря, жизнь налаживалась и устаканивалась. Меня это с одной стороны вполне себе радовало, потому что порядок — дело хорошее. С другой стороны, никакого понимания ни о том, как я сюда попала, ни о том, как мне отсюда выбираться, не появлялось. Даже намёка, даже самого крохотного. Клод пытался заводить об этом разговор ещё несколько раз, но сказать что-то новое я ему не могла.

     В то же время я и сама над этим не слишком размышляла. Если бы у меня в голове появился голос и всё объяснил, то это было бы, конечно, удобно, но в первую очередь — страшно. Что ещё? Я проснусь, а передо мной окажется письмо, где мне всё объясняют и дают чёткие инструкции? Так я роман читала, практически наизусть выучила. Как и фильм с мюзиклом — куда уж больше инструкций! Да и историю люблю… В общем, чисто логически не вариант. Логически, да. Ха-ха три раза. Мне ли говорить о логике в моём положении? И всё же, и всё же… Короче, ни записок, ни голосов, ни случайных проводников-помощников а-ля дорога из жёлтого кирпича не наблюдалось.

     И со временем я как-то смирилась. К тому же, мне и правда было, чем заняться. Например, спустя несколько дней после первой встречи с сами-знаете-кем я и в самом деле наведалась во Двор Чудес. Повеление правящей партии в лице Клопена усекли не все, потому что один из его подданных попробовал проявить некоторые недвусмысленные намёкивания путём попытки затолкать меня в какой-то угол, но пронзительный крик, а ещё возможно моё перекошенное лицо призвали на помощь другого гражданина этой части города. Несознательный товарищ был отправлен в нокаут чётким ударом в челюсть, а мне ослепительно улыбнулись хорошо если десятком зубов.

     Так я во второй раз, на этот раз по своей воле, оказалась во Дворе Чудес.

     Клопен и в самом деле оказался славным малым. Хотя, конечно, и не без своих особенностей. Но с другой стороны: а у кого их нет? У падре — Эсма, у Эсмы сами-знаете-кто возглавляет сей список, у сами-знаете-кого — то ли девушки, то ли деньги: тут так сразу и не разберёшься.  

     Короче говоря, у него были своеобразные представления буквально обо всём: о верности, чести и долге, о правосудии, о том, что такое хорошо и что такое плохо. И своеобразный юморок, конечно. Почти что незатейливый солдатский. В этом специфическом чувстве юмора был и плюс: он скрашивал ни разу не радужные живописания их бытия. Ну и придавал особый колорит в некоторых случаях.

     Не сказать, чтобы мы общались слишком уж часто. Так, от случая к случаю. Конечно, здоровались на улице, вызывая недоумение на лицах степенных горожан. Как это так: приличная с виду мадемуазель — и вдруг разговаривает с каким-то оборванцем. Но мне было плевать. В застенки я из-за этого не отправлюсь, а всё остальное не интересно. Я же всё равно тут на время. Значит, надо получить от путешествия полный олл-инклюзив.

     Поэтому я не ограничивала себя не только в общении с Клопеном, но и в перебрасывании колкостями с сами-знаете-кем. Я старалась почаще тусоваться где-нибудь поблизости от Эсмеральды, чтобы почаще иметь возможность обламывать кое-кому попытки соблазнения неокрепшего создания. Создание сие на меня злилось, дулось, но присутствие недовольного Клопена, тоже крутящегося в непосредственной близости, не давало созданию слишком разойтись в негодовании.

     Однажды вечером я заговорщицким тоном сообщила падре, что не волнуйтесь, ложитесь спать по расписанию, а я приду пьяная и рано, вы ещё спать будете. Он на меня удивлённо вытаращился и поинтересовался, куда это я собралась: неужели в какое-нибудь непристойное место? Увы, пришлось разочаровать святого отца. Конечно, не так сильно, как отсутствием возможности вотпрямщас отправиться в Ад, но всё равно неплохо. А собиралась я к Эсмеральде. На девичник, так сказать, в скромной женской компании: я, цыганка и цыганкина коза. Я, разумеется, негодяйка, ибо постоянно отшиваю сами-знаете-кого, но со мной хоть поговорить можно. А то от всех этих кривых-косых обитательниц слова вменяемого не услышишь. Так что Эсмеральда решила взять быка за рога и воспользоваться таки возможностью пообщаться на чисто женские темы.

     Падре неимоверно вдохновился. Так сильно, что аж стал выпытывать, что это за темы такие. И ответ «о жизни, о любви, о керамике», доставшийся мне от отца по наследству, так сказать, его не удовлетворил. Зато он прицепился к словам «о любви» и стал допытываться, о какой именно, к кому и так далее. Пришлось торжественно пообещать, что все разговоры о сами-знаете-ком я буду пресекать, ибо сама не переношу его на дух, а что до меня, так на данный момент сердце моё принадлежит вкусной еде. Ему пришлось довольствоваться этим ответом.

     Такие посиделки повторялись не раз и не два, а гораздо больше. Как выяснилось, чисто женского общения мне тоже не хватало. А так ведь сразу и не скажешь… Каждый раз заглядывал Клопен как будто бы что-то забыл и с чересчур таинственным лицом ходил прислушивался. Шпион из него, конечно, никакой. В качестве профессионального попрошайки или тамады на общественных мероприятиях он был явно лучше. Мне, впрочем, он никак не мешал.

     Эсмеральда рассказывала не в пример красочнее Клопена. Их можно было сравнить с ОБЖ-шником и учительницей литературы. Вроде говорят об одном и том же, но как же по-разному! Оба шутят, и опять — как же по-разному!  

     В какой-то момент её живописания Испании и вера в принца на белом мерседесе коне напомнили мне «Алые паруса». Жаль только, что там в самом деле был достойный молодой человек, а вот Эсмеральда для своих душевных переживаний выбрала объект, отнюдь не настолько же прекрасный во всех отношениях.

     Как-то она меня спросила, мол, если я говорю, будто бы сами-знаете-кто любит в ней только внешность, а мне это не самое главное, то что же тогда мне важно? Я не задумываясь сказала, что мозги, и вызвала у цыганки стойкое непонимание. Она удивлённо посмотрела на меня. А что я могла сказать? Красота проходит, деньги имеют свойство заканчиваться, особенно у некоторых господ, нам известных, а вот мозги — они навсегда. За исключением редких случаев. Но куда более редких, чем старость, которая приходит всегда. Поэтому в людях в целом и в мужчинах в частности я ценю именно мозги. Ну и я, знаете ли, не канон красоты, чтобы в пару требовать Аполлона и Алена Делона в одном флаконе.

     Эсмеральда загрузилась, и в тот вечер общение как-то сошло на нет. Мы просто сидели, смотрели в одну точку — каждая в свою — и заедали сыром вино. Особых надежд я не лелеяла. Но кто знает, быть может, разум в ней ещё одержит победу? Ну хоть одну, хоть маленькую, но всё же одержит?

     Падре с воодушевлением меня расспрашивал после каждой вылазки на улицу, а уж особенно после каждой такой посиделки. Со временем я научилась переводить разговор за пару фраз с Эсмеральды и сами-знаете-кого на то, что интересовало меня, а именно — на его младшего брата-разгильдяя, которому давно уже надо было показать, где раки зимуют и ещё пару интересных мест. Но образцово-показательный батюшка продолжал отнекиваться, дескать, силовые меры — это плохой вариант. Доказать обратного у меня пока не было шанса, поэтому приходилось ждать, ждать и ждать.

     Но ждать становилось всё сложнее, когда я на улице видела Жеанчика в состоянии крайней поддатости и в компании девушек, не обременённых социальной ответственностью. Переходный возраст — это разумеется, но везде же должны быть границы! И всё же официального дозволения разъяснить зарвавшемуся малолетнему негодяю, что он уже давно ведёт себя совсем не как достойный представитель не то, что их семьи, а в целом — рода человеческого, у меня не было. И меня это злило всё больше раз от раза.

     Что самое тоскливое было во всей этой ситуации, так это памятование о том, что по книге Клодушку сей факт повергал в неимоверное уныние. Это было более, чем ожидаемо. Я бы тоже приуныла, если б у меня кто-то ходил и порочил честное имя, нажитое буквально кровью и потом. Только я бы потом всё-таки треснула, а вот падре терпеливый. Такой терпеливый, что даже не верится в возможность существования таких людей.

     Как он не взорвался ни разу — я решительно отказываюсь понимать. Ибо расстройства атакуют буквально со всех сторон. И золото не ищется, и брат — раздолбай, и Эсмеральда ходит на площадь крутить всяким перед глазами практически. Так что Фролло-старший пребывал в крайне мрачном состоянии: несмотря на всяческие ухищрения со всех сторон, выкурить Эсмеральду с соборной площади оказалось нелегко. А его каждый раз переклинивало, когда он видел сие безобразие. А то, как его переклинивает, лучше не видеть. По крайней мере, не в таких количествах. Иногда я успевала перехватить инициативу, и тогда интересный диалог был между мной и сами-знаете-кем с цыганкиными причитаниями на фоне, а иногда нет… Тогда парижане и я лицезрели очередной акт известной пьесы.

     Эсмеральда, по классике, пугалась, кричала, убегала в слезах, но постоянно возвращалась. То ли ей на самом деле тут настолько лучше работалось, то ли она состояла в тайном обществе любителей острых ощущений, то ли ловила непонятный кайф от всех этих сцен — непонятно. Месяц наблюдений спустя я плюнула на попытки понять её логику. Потому что кричи на меня всякими страшными словами человек вроде злого падре — я бы надолго дорогу к сему месту позабыла. Чисто из инстинкта самосохранения. Ну его! Мало ли чего такому в голову взбредёт? А как мы знаем по книге, взбрело ведь.  

     В таких условиях, когда некоторые товарищи себя сами ведут к незавидному концу, попытки спасти им жизни, даже зная роман, оказываются жутко непродуктивными. И всё же… всё же я дитя двадцать первого века. А потому спасти им жизни, так сказать, причинить добро хотелось невероятно.