В тюрьме невыносимо воняло. Подозреваю, портянки сами-знаете-кого после суток в патруле источали лучший амбрэ, нежели вот это вот всё. От холода, голода и смрада мутило и кружилась голова. Когда мы спали, то прижимались друг к другу, как две коалы, и становилось немного терпимее. Увы, Гюго не врал, когда писал про мокрую солому и трижды клятую капающую воду. К сожалению.
— Она не понимает, что говорит! Прекратите!..
— Тише ты там! Кто пустил сюда женщину? Стража!
Я пытаюсь раствориться и мимикрировать под тщедушного соседа, но напрасно — меня почти сразу находят и волокут вниз, к выходу. Остаётся только прекратить вещание и молчать в тряпочку. Но тут крик прокурора на ходу останавливает стражников, и я чуть не падаю, несмотря на то, что меня крепко держат под руки. Как пить дать — следы останутся, хоть побои снимай.
— Стоять! А ну приведите её сюда! Живо! — и вот меня уже тащат в обратную сторону. Чувствую себя мешком картошки. — Чтоб мне!.. К подсудимой её!
Какой-то мужичонка пытается блеять в ответ, но Шармолю его даже не слушает, отмахиваясь от того, как от мухи, и жестом показывает другому стражнику подвинуть застывшую Эсмеральду. Она оживляется, когда меня бросают рядом на лавку. А я кручу головой в попытке отыскать Клода, но куда там?..
— Соглашайся.
— Что? — переспрашивает цыганка, когда осознаёт, что я что-то сказала ей.
— Соглашайся с обвинениями. Верь мне.
— Не давайте им переговариваться!
Ломоть хлеба прилетел точно мне в лоб. У них там что, хлебный тир при тюрьме? Хотя в такой темноте им бы помог лишь тепловизор. Но это не точно. Мы по привычке поделили «паёк» на двоих. Замкнутое помещение отлично сближает. Хотя мы почти и не говорили друг с другом. Потому что… А что тут скажешь? Вляпались мы знатно. Радовало, правда, что имя сами-знаете-кого она не произносила вслух. Но я всё же не настолько наивна, чтобы думать, что она не твердит его про себя всё то время, пока находится в сознании, на манер молитвы. Или, может, заговора. Впрочем, не мне её судить, ведь… Ведь я занималась ровно тем же. Только вот имя было другое.
— Вы сошли с ума! Вы… Вы… Вы соображаете?.. Вы понимаете?.. Да какого?..
— Её отдадут мне. Она не пострадает.
— Вы идиот.
— Ты понимаешь, кому ты это говоришь?
— Да. К сожалению, идиотом оказались вы, а не этот… Сами-знаете-кто.
— Её отдадут мне. Всё будет так, как я придумал.
— Да чёрта с два!
Наутро Клод просыпается с простудой. Судя по температуре, на нём можно бекон жарить. А каждый раз, когда он кашляет, я всё боюсь, что он выплюнет лёгкие. И целыми днями я сную между столом и котелком, как Баба Яга, в промышленных масштабах варю всяческие отра… отвары и пою ими горе-пловца. Он порывается убедить меня, что я лечу его неправильно и на самом деле ему кроме травок ещё надо прочитать молитву/пустить кровь/окропить его святой водой и что-то ещё из этого разряда. Но терпит фееричное фиаско, потому что лежит пластом, а в таком состоянии угрозы от него, как от Ленина в мавзолее. В ответ на очередной призыв лечить его всякими свистоплясками он получает от меня следующее:
— Из манипуляций религиозного свойства могу только кадилом по челу заехать. Раза два. Или три. Бог же троицу любит. В общем, выбирайте.
Когда более-менее адекватные методы вроде отвара ивовой коры в качестве местного аспирина начинают приносить свои плоды, Клод быстренько сворачивает агитационную деятельность.
В таком режиме проходит неделя. Потом ещё около двух, и тут он получает «входящее» из Дворца Правосудия. Ожидаемо, его вызывают в суд через пару недель, а Эсмеральду, как и положено, обвиняют в убийстве сами-знаете-кого, колдовстве и проституции. Когда Клод озвучивает содержание послания — я лишь многозначительно хмыкаю и, чуть постояв с видом «Я же говорила», демонстративно ухожу с кухни.
Каждый чёртов раз вспоминая суд, я понимала, насколько был прав Гренгуар в романе, когда заметил, что не доверяет «кротости, у которой вдавленные ноздри и тонкие губы»¹. Уж казалось бы, не самый проницательный человек, и всё же, и всё же… Шармолю оказался тем ещё многоликим гадёнышем. Интересно, а копал ли он против Клода? Что же до Эсмеральды, то на неё Шармолю явно точил зуб. Причём, давно и упорно. Но всё случая не представлялось, судя по всему. Подумаешь, коза его пародирует? Всех, как говорится, не перевешаешь… А тут такая возможность отыграться!
— Девушка! Вы принадлежите к цыганскому племени, посвятившему себя чародейству. В сообществе с заколдованной козой, прикосновенной к сему судебному делу, вы в ночь на двадцать девятое число прошлого марта месяца, при содействии адских сил, с помощью чар и тайных способов убили, заколов кинжалом, капитана королевских стрелков Феба де Шатопера. Продолжаете ли вы это отрицать?²
Я пихаю Эсмеральду в бок локтём — она недоверчиво смотрит на меня. Терять такой шанс нельзя, и, состроив самое решительное выражение лица, аки адвокат дьявола, я киваю ей. Она опускает глаза. Судья нетерпеливо окликает её — Эсмеральда поднимает растерянный взгляд на меня — я снова киваю — и она, запинаясь, отвечает:
— П-призн-наю… О ужас! Мой Феб!.. — и падает на скамью едва живая, как и надежда на наше спасение.
Судья вздыхает, закатив глаза, и приказывает стражникам растормошить её. И тут настаёт звёздный час Шармолю: целую вечность он отрывается на не имеющих возможности сбежать слушателях, наглядно демонстрируя, сколько дребедени можно выдать за одну речь. И при этом вещает с таким отвратительным произношением латыни, что даже у меня ушки начинают мироточить кровью. А ведь я отнюдь не Гораций.
На какой-то день я начала понимать, почему пещерные люди селились не в пещерах, а на входе в оные. Потому что этот склеп очень сильно напоминал пещеры, увиденные мной ещё в далёком детстве. Строить новую ячейку общества в помещении, где постоянно холодно и мокрые стены, вряд ли кому-то улыбнётся. Тут даже просто сидеть больше получаса крайне некомфортно.
Когда нам третий раз швырнули хлеб, то с ним вместе прилетело нечто, что когда-то, когда-то очень давно, когда оно ещё было живо, называли одеялом. Но и с ним было довольно прохладно. И тогда я в первый раз в жизни начала делать зарядку. Нет, честно, я и спорт находимся где-то на разных концах бесконечной Вселенной, но тут я прониклась. В какой-то момент мне даже показалось, что ещё немного — и я захочу побегать. Навернуть километров эдак с пяток, чисто чтобы согреться. Но нет, до этого я, хвала богам, ещё не дошла, а значит за психику пока можно не опасаться.
Я бегаю, как белка в колесе. Избито, но в этот момент мне другого сравнения в голову не идёт. Не та, знаете ли, обстановочка, чтобы сочинять литературные изыски. Авторские, понимаешь, неологизмы выдумывать. Так вот, я уже пару часов наворачиваю круги вокруг отеля-на-час «У Фалурдель». Если похудею — прошу винить в этом сами-знаете-кого. И Эсмеральду. И господина архидьякона. И Жеана. И козу. Козу за компанию.
Попытки предотвратить свидание провалились все до единой. Какие?
Например, убедить Клода не спонсировать маячащий в слишком обозримом будущем цирроз Жеана. Этим можно было заняться только сегодня утром, что не есть хорошо — разве что как запасной план. На случай ядерной войны. Да и потом, что мешает этим двум рыцарям синих кубков напиться в долг? К сожалению, ничего.
В итоге, как-то так и получилось: Жеана я заметила на улице, на другой стороне площади. Он стоял, прислонившись к углу дома Гонделорье, и пересчитывал монетки. Опять и опять, как будто их от этого станет больше. Эсмеральды уже не было, и я тихонечко прокралась поближе, чтобы расслышать разговор, ведь должен сами-знаете-кто появиться. И мне удалось застать почти самое начало:
— … парижских су! Чтоб мне провалиться!
— Это неплохо, но… Что, если мне всё же наведаться к полоумному братцу и стрясти с него ещё немного монет? Этих хватит на три-четыре бутылки, а что такое три-четыре бутылки?
— Плевать. Если не хватит — всегда можно отдохнуть в долг. Проклятый школяр! Чего мы ждём? Я хочу скорее промочить горло. Клянусь кишками Папы, эти жеманницы способны и святого заставить изрыгать проклятия!
— Решено! Идём в «Яблоко Евы»?
— Да, в «Яблоко»: там возле двери вьется на солнце виноградная лоза. Это меня развлекает, когда я пью.
Вариант номер два — Фалурдель, по словам сами-знаете-кого, не поверит ему в долг. Ничего так идея. Если не принимать во внимание тот факт, что сами-знаете-кто принадлежит к той категории людей, которые — если очень припечёт (а его прям очень припекает) — эскимосам зимой холодильник продадут. Казалось бы — вот лазейка! Но как её осуществить? Заявиться ночью к Фалурдель в простыне — как привидение с мотором — и сказать не пускать сами-знаете-кого на порог? Бред. Не к Фалурдель, так в другой клоповник.
Старая сводня и правда не поверила сами-знаете-кому в долг. Из дома долго доносились чавкающие звуки и ругань — и вдруг всё стихло. Я даже грешным делом подумала, что в сами-знаете-кого вселился дух Раскольникова. Но тут дверь с грохотом распахнулась, и сами-знаете-кто появился на пороге. Без шпор. Ну понятно. Навешал лапши на уши, а когда это не сработало, пришлось оставить шпоры в залог до «отдам с получки!»
Так, что ещё у нас остаётся? Запереть Эсмеральду дома и не пущать — тоже скорее всего провалится с треском: если девка хочет ускакать на свидание — она ускачет. Особенно если эта девка Эсмеральда и если речь идёт о свидании с сами-знаете-кем. Носом подкоп пророет, но на свиданку явится, да ещё и вовремя, и при полном параде.
И Клопен таки её запер. Как я узнала? Так он сам мне сказал.
Один шиш, в Эсмеральде проснулись сразу несколько гениев: тактики, стратегии, дипломатии, разведки, подкупа, обольщения… — где они только вмещаются в ней? Потому что в семь часов она как штык уже была у Пти-Шатле. В моё якобы случайное появление она не поверила, а в ответ на вопрос «Что ты, ***, тут делаешь?» мне с гордостью поведали историю поистине чудесного спасения, которую можно было бы озаглавить, например «Мир не без добрых людей»… Что-то в этом духе. Когда же я попыталась уговорить её свалить, пока не поздно, она фыркнула и выдала, что я просто завидую, что у неё такой мужик. Каюсь, не выдержала и рассмеялась аж до слёз. Почти как конь сами-знаете-кого. Цыганочка покраснела и, надув губки, ушлёпала подальше от меня. Сколько я ни пыталась её уговорить — она была непрошибаема. А потом появился и сам сами-знаете-кто. Я даже из-за угла почувствовала эти сногсшибательные нотки букета его перегара. И сладкая парочка потопала в сторону каморки Фалурдель.
Чем плохи все эти варианты — это всё лечение симптомов. А вылечить причину — страстную любовь к халявным адюльтерам или слепую влюблённость в безмозглого кобе… ну, вы поняли… — возможным не представлялось. Переделать сами-знаете-кого не в моей власти. Как и влезть в голову к Эсмеральде и прописать в ПО её мозга «Бегите, глупцы!» на случай встречи с сами-знаете-кем. Хотя это всё равно звучит реалистичнее, чем мысль о перевоспитании сами-знаете-кого.
— Как ты тут оказалась? — ни с того ни с сего спросила жертва отсутствия секс-просвета. Я даже вздрогнула: чего вдруг её потянуло на разговоры о больном?
— Да так… Из-за любви местных к прозвищам.
— К прозвищам? — я почувствовала, как её лицо вытянулось, даже не видя ничегошеньки в этой трижды клятой темноте. — А почему я тут оказалась даже не спросишь, да? О, как они могут обвинять меня в…
— А зачем? Я и так знаю, почему ты здесь, — вздохнула я.
— Ах да, ты же ведьма.
— Да, именно из-за любви к именно этому прозвищу я именно здесь.
— Кажется… кажется прокурор говорил, что слышал, как тебя так называют на улице, а потом и от… как же его…
— И почему только я не обратила внимания, что стражи стало больше? С другой стороны, мало ли что случилось…
— Они даже меня однажды остановили, но потом отпустили.
Разговор умер так же внезапно, как родился. И опять не было слышно ничего, кроме капающей воды. Я пыталась что-то напевать, но, кажется, только в очередной раз распугала этим крыс. Что ж, хоть какая-то польза. С паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок.
Прошло ещё неизвестно сколько времени, и нам снова бросили ломоть хлеба. В этот раз стражник спустился и поставил на нижние ступени кувшин с водой. Снова короткая трапеза, которую мы снова пытались растянуть на подольше, но у нас снова ничего не вышло, потому что есть хотелось просто невероятно. В конце концов, мы заснули.
А проснулись от какого-то странно громкого и долгого шума наверху. Драка, что ли? Но тут с грохотом открылся люк — и на нас вылился безумно яркий свет.