Первого настоящего наставника Гилберто звали Эдвард Тэтч. И их встречу Гилберто запомнил на всю оставшуюся жизнь, хоть и с трудом мог назвать ее удачной. Уже один внешний вид Тэтча убедил Гилберто в том, что спорить с этим человеком — себе дороже, и вить веревки из него, как он прежде делал это с Рэниро, уже не выйдет. Малознакомым людям Тэтч казался тучным и неповоротливым, но Гилберто знал: дело в нескольких слоях одежды, в которую он оборачивался подобно бабочке с ее неказистым коконом. На самом деле Тэтч был крепким, мускулистым и жилистым. И именно таким, настоящим, увидел его Гилберто в момент состоявшегося на следующее утро после переезда знакомства.

Дом Мэри, как она сама его описала, пребывал в состоянии вечного ремонта. Почти все комнаты, через которые она провела Гилберто, оказались либо захламлены коробками и мебелью, либо пусты, и в каждой такой пустой комнате что-то менялось — клеили или сдирали обои, меняли полы, что только.

— Я совсем недавно получила это место в наследство от матери, — извиняющимся тоном сказала Мэри, когда Гилберто спросил ее о ремонте. — Я ж ее не знала совсем, она меня оставлять не хотела, вот отец увез и в Шотландии вырастил. Думали, она забыла про меня, а тут вот… такое. Приехала посмотреть, что тут, а дом оказался очень неухоженный, в плохом состоянии. Теперь ремонтирую.

— И что потом? — поинтересовался Гилберто. — Переедете? Или продадите?

— Посмотрим, — Мэри пожала плечами. — Может, оставлю. У нас семейный рыбный бизнес. Отец видит в появлении у меня этого дома хороший повод открыть первый итальянский филиал и хочет поручить его мне. Вот я и изучаю местный рынок, чтобы понять, получится или нет. Твой наставник, Тэтч, кстати, мне с этим помогает. И ты, возможно, будешь, если он позволит. Утром я вас познакомлю, а пока отоспись.

Мэри привела его к последней комнате в длинном доме. Осмотревшись, Гилберто понял, что это помещение было пристроено позже всех прочих и выглядело довольно свежим, но неухоженным и забытым. Серые стены казались мрачными, света через маленькое окно с большим подоконником и подрагивающими от идущего через щели сквозняка шторами проникало мало, непонятного цвета пол из дешевого дерева казался темнее, чем был. Из мебели там была только застеленная тахта под окном, туалетный столик, явно оставленный там лишь потому, что его больше некуда было пристроить, и покосившаяся табуретка.

— Вот, — с неловким видом Мэри кивнула ему на тахту. — Пока поживешь тут. Как закончим с одной из спален, переселим тебя туда. Уж извини, что так, но что есть, то есть.

Протестовать или спорить Гилберто, пусть и недовольный странными условиями, не стал. В конце концов, это были еще не самые плохие условия в его жизни, и с ними возможно было мириться. Так что он дошел до тахты, завалился на нее, как был, одетый, и сразу же заснул. Мэри покачала головой и, накрыв парня тонким пледом, оставила его отсыпаться.

Утром Мэри вернулась разбудить Гилберто. Убедившись, что подросток достаточно проснулся, чтобы передвигаться не покалечившись, Мэри велела ему сделать тоже самое для его наставника. Сонный Гилберто послушно отправился на чердак двухэтажного дома, единственное место, где пожелал спать Тэтч.

Там он и нашел этого сильного, крепкого человека с густой копной черных волос и такой же черной густой бородой. Тэтч крепко спал в подвешенном к балкам, держащим крышу, гамаке и даже не проснулся от громкого топота поднимавшегося по лестнице Гилберто. Парень опрометчиво причислил нового наставника к тому типу людей, каких и пальбой из пушек не разбудишь, и с неудовольствием решил его потормошить. Но стоило ему легонько коснуться плеча мужчины, как Тэтч тут же распахнул свои жуткие глаза и потянулся гигантской пятерней к шее парня. Напуганный столь резким движением, Гилберто шарахнулся в сторону, что, вполне возможно, спасло ему жизнь, потому что вместо шеи рука Тэтча опустилась на его плечо и сжала чуть ли не до хруста костей.

— Что ты здесь делаешь, сухопутная крыса? — пробасил недовольный ранним пробуждением Тэтч.

Напуганный Гилберто не смог ни слова вымолвить и лишь приглушенно икнул в ответ. Прежде никто, кроме Рэниро, не ловил его за руку, если только он сам того не хотел. Встретившись взглядами с Тэтчем, Гилберто и вовсе оцепенел. Ярость, плескавшаяся в глазах напротив, была столь сильна, что поглотила и без того темно-карюю радужку своей ужасающей чернотой, сделав ее практически неотличимой от зрачка. Губы, прикрытые злобно топорщившейся бородой, изогнулись, выставляя на обозрение желтые и страшные зубы. Всем своим видом Тэтч показывал — он способен на большее, он опасен, но может себя контролировать, иначе бы Гилберто был уже мертв. Этот человек… действительно был дьяволом во плоти, чем-то инородным, нереальным, словно чистейшая, концентрированная настойка безумия, которую влили в глотку и заставили проглотить… Короче говоря, первым впечатлением Гилберто о его наставнике был ужас, всепоглощающий и пробуждающий желание сбежать как можно дальше.

— Я… я… — ничего более осмысленного Гилберто так и не смог ответить.

И одному Богу было известно, смог бы он вообще объяснить Тэтчу свое присутствие на чердаке, если бы Мэри вовремя не поднялась их проверить.

— А ну отпусти парня, гребаный ты псих! — рявкнула она, подскочив к ним и вырвав руку Гилберто из железного захвата Тэтча.

Тэтч, услышав ее, сонно нахмурился, отчего выражение его лица сменилось с жестокого и угрожающего на беззлобно-отстраненное. Когда же Тэтч совсем проснулся и, свесил ноги вниз с гамака, уселся прямо, то все, что пугало в нем посторонних, исчезло окончательно Теперь непрерывно икающий от пережитого стресса Гилберто лицезрел перед собой едва проснувшегося и собравшегося вставать обычного волосатого и бородатого мужчину в красном халате и черных брюках. Тэтч провел ладонью по лицу и снова посмотрел на Гилберто не менее суровым, чем до этого, взглядом, за одну секунду вернув своему виду пропавшие безумие и ярость.

— Это что, тот щенок, которого вы повесили мне на шею? — мрачно спросил Тэтч, сверля парня взглядом.

— Да, это он, — недовольная Мэри была явно готова врезать Тэтчу. — И, между прочим, у него есть имя. Его зовут Гилберто.

— Да насрать мне, как его зовут, — пробасил Тэтч, встав с гамака и запахнув полы халата. — С чего это я вообще должен его чему-то там учить?

— С того, что ты живешь в моем доме и жрешь мою еду, — огрызнулась Мэри. — Между прочим, больше никто не согласился прикрывать твою ленивую задницу от ищеек. Помнишь хоть, сколько за твою голову платят?

— Все, все, угомонись, — Тэтч закатил глаза, сдавшись под напором каких-то только им понятных фактов. — Помню я все. И щенком этим займусь.

— Вот и отлично, — Мэри закатила глаза. — А теперь хватит так себя вести. Спускайтесь оба вниз. Будем завтракать.

Гилберто не нужно было просить дважды. Опередив Мэри, юноша бросился к лестнице и в считанные секунды вернулся в свою пристройку. Он забрался на подоконник над тахтой, обхватил себя за колени и положил на них подбородок. Сердце стучало как бешеное, руки тряслись до тех пор, пока он не заставил себя сжать их, обнимая колени, испытанный испуг еще не прошел до конца. Спустя несколько минут он смог справиться с собой, но на место страха пришла обида на Рэниро, отправившего его сюда. Как он мог решить, что неадекватный Тэтч, с которым и взрослому тяжко совладать — подходящий наставник для подростка? Уже одного этого события было достаточны, чтобы вся прежняя жизнь в приюте показалась Гилберто раем.

— Ты как? — спросила Мэри, заглянув в комнату и увидев, что Гилберто ушел в себя.

— Не знаю, — честно ответил он. — Пока что еще сам не понял.

— Прости, что отправила тебя к нему так сразу. Наверное, мне стоило самой его разбудить, а уже потом познакомить с тобой, — Мэри явно сожалела о произошедшем. — Он не настолько плох, как мог показаться. Да, козел и дьявол, но все же... не такой конченный, как другие...

— Значит, он все-таки настоящий преступник, только не такой плохой, как другие преступники?

— Кто тебе сказал, что он преступник?

— Ну… Рэниро сказал, что мой будущий наставник только воровал, но потом перестал. Он ведь… действительно похож на человека, который способен на воровство, да и не только…

Мэри, услышав это, тяжело вздохнула. Она явно не знала, как объяснить парню правду, но тут внезапно ей на помощь пришел сам объект обсуждения, уже переодевшийся и спустившийся вниз.

— Я воровал, это правда, — сказал Тэтч, войдя в комнату. — Но немного не в том смысле этого слова. Я, знаешь ли, пират.

— Как это? — удивился Гилберто, перебравшись на тахту и с интересом уставившись на Тэтча. Он еще не забыл сцены на чердаке, но сейчас интерес пересилил страх.

— Ну вот так. Как мелким был, так в Англии жил на улице. Потом пытался найти работу в порту. Взять-то на судно меня взяли, но я не знал, что оно пиратское, и что команда его людей убивает. Они не имели права появляться в порту, но я поверил в россказни одного из них, мол, что его корабль уже ушел в море, и мы доберемся до него другим путем. Я попал на этот плавучий ад и не мог вырваться из него до недавнего времени, — сейчас Тэтч уже не выглядел как дьявол. Сейчас он выглядел как постаревший раньше времени человек. В его глазах Гилберто разглядел что-то похожее на обагренную кровью воду. — Я действительно крал. Я действительно убивал. У нас с тобой… нет ничего общего. Я не знаю, чем тебе помочь, и не понимаю, почему этот… Рэниро решил иначе.

— А я, кажется, только что поняла.

Удивленные Гилберто и Тэтч синхронно повернулись к грустно улыбающейся Мэри.

— Ну и?

— Тэтч, помнишь, ты рассказал мне историю, как однажды уговорил свою команду украсть лекарства для деревни, которая укрывала и лечила вас столько лет? — дождавшись кивка Тэтча, Мэри продолжила. — Это было последнее, что ты украл в своей жизни. Ведь вернулся ты только после этого, да еще того парня с собой забрал, как там его, Кенуэй? Рэниро ведь тоже знает эту историю. Наверняка он хотел научить с твоей помощью этого парня тому, что жизнь не должна состоять только из одного воровства, грабежа, насилия.

— И как? Я ж пока что ничего больше не умею, — пожал плечами Тэтч.

— Ой, вот только не надо мне тут придурка строить, — закатила глаза Мэри. — А кто лучший работник месяца? Кто побил рекорд по улову в этом году? Тэтч, ты много чего умеешь. По дому, в море ходишь. И ведь не убиваешь никого кроме рыбы. Вот научи его хотя бы этому. Научи его тому, что ему не обязательно использовать этот его неоднозначный навык, чтобы хорошо и спокойно жить.

Тэтч помрачнел и перевел взгляд на Гилберто. Парень на миг замер, даже не представляя, какой ответ может дать Тэтч, и к каким последствиям это может привести.

Спустя несколько минут томительного ожидания ответа Тэтч вздохнул.

— Черт с ним, пусть ошивается рядом. Что придумаю и вспомню, то покажу. А уж что он с этим делать потом будет, пусть сам потом решает.

— Ну вот и отлично, — с заметным облегчением в голосе сказала Мэри.

Гилберто взглянул на этих двух непохожих друг на друга людей и почему-то снова подумал о том, как они будут уживаться.

***

— Ты знаешь только итальянский? Тебя не учили другим языкам? — спросил Тэтч в один из дней, когда они вышли и ничем не занимались.

С момента приезда Гилберто прошло две недели. Рано утром ему приходилось будить Тэтча и по его настроению определять планы на новый день. Чаще всего Тэтч пытался спихнуть парня на Мэри и уйти на работу в одиночестве, но удавалось ему это далеко не всегда. Следом Мэри кормила их завтраком, давала пакеты с обедом и выпроваживала из дома. И Тэтчу, как нельзя лучше знавшему, что нельзя упускать из виду кого-то вроде Гилберто, способного снова вернуться к воровству или, хуже того, и вовсе сбежать обратно во Флоренцию, приходилось брать парня с собой в море.

Тэтч работал на компанию Мэри и ее семьи, помогал морякам ловить рыбу и прочие морепродукты для продажи в магазины и рестораны, иногда его просили опуститься на глубину за редкими видами рыб, которых заказывали богатые люди для своих аквариумов. Но в последнее он просто уходил в море на приличное расстояние от берега, оставаясь при этом в пределах видимости, — сейчас было неподходящее время для ловли рыбы. И, бросив якорь в какой-нибудь понравившейся ему точке, отдыхал. Иногда он пил виски и ром, иногда курил кубинские сигары, иногда пил, не забыв перед этим разворошить одну из сигар и высыпать табак в бутылку. А иногда вообще ничего из этого не делал, предпочитая сидеть на принесенном на палубу кресле-качалке и смотреть на воду.

Поначалу Гилберто устраивали эти молчаливые заплывы. Тэтч не разговаривал с ним, когда они оставались наедине, он как будто даже забывал, что с ним на лодке кто-то есть, и вспоминал о существовании парня лишь на суше. Для Гилберто, еще не смирившегося с вынужденным переездом, это было отличной возможностью привыкнуть к новому окружению. К концу первой недели, когда он уже пообжился немного, молчание и равнодушие Тэтча начали его тяготить. Гилберто гадал — что это все значит? Неужели Тэтч и правда не будет его ничему учить? Отчего тогда не заставит Мэри отправить его обратно во Флоренцию?

Он сказал об этом Мэри, но она пожала плечами:

— Я бы и хотела что-то с этим сделать, но не могу идти против указаний Рэниро. Я позвоню ему, конечно, скажу. Но на твоем месте я бы не рассчитывала, что он передумает.

— Почему?

— Он, должно быть, предполагал нечто подобное, потому что дал мне четкое указание не разлучать вас до тех пор, пока вы не привыкнете друг к другу.

Гилберто показалось было, что она лукавит, лишь бы не связываться с Рэниро, однако, Мэри и правда позвонила дворецкому. И она, к его сожалению, оказалась права насчет решения Рэниро. На следующее утро с почтой Гилберто получил от дворецкого короткую и емкую записку: «Ты обещал доверять мне, Гил. Не ропщи и не отлынивай. Готов поспорить, и двух недель не пройдет, как вы поладите. Р». Он прочитал записку за завтраком и громко возмутился отказу забрать его обратно. Мэри, заглянувшая ему через плечо, чтобы прочитать записку, засмеялась, а Тэтч закатил глаза. Пристыженный Гилберто хотел было уничтожить записку после этого унизительного завтрака, но не смог, и с тех пор носил ее в кармане единственных джинсов.

Они с Тэтчем продолжили выходить в море утром, проводить там день и, встретив сумерки, возвращаться домой вечерами. И вот, в начале третьей недели их «общения» Тэтч внезапно заговорил, чем немало удивил парня.

— Не учили меня другим языкам, — ответил он, перебирая в руках остатки старой рыболовной сети. — Я и правила родного с горем пополам знаю. А что?

— Думаю научить тебя английскому, — Тэтч вздохнул. — Я скучаю по английскому. Меня бесит то, что я забываю его. Мэри не болтает со мной на нем с самого моего приезда сюда, говорит, что мой говор на родном языке пугает ее и окружающих, а на итальянском я звучу добрее. Но, как по мне, это все чушь собачья, и она ради тебя меня принуждает.

— Значит, хотите облегчить себе задачу, — пробормотал Гилберто, — чтобы я с чужим языком мучился, а не вы.

— Просек-таки, щенок, — хрипло рассмеялся Тэтч, подавившись своей адской смесью рома с порохом. — Да, и это тоже. Но не только. Скоро ведь этот чертов век закончится, начнется новый. Время господства Европы закончится вместе с ним, дальше очередь этих… Штатов. А по-итальянски там практически не говорят, там говорят по-английски… Так что он тебе определенно пригодится.

— Фигня это все, — Гилберто равнодушно пожал плечами. — Я никогда не попаду в Штаты. Такому дерьму, как я, не то, что в самый дерьмовый городок Штатов не переехать — я даже язык не выучу. Я ни на что не гожусь, кроме воровства.

— С чего ты взял?

— Я… не такой умный, как мой друг Джованни. Не такой сильный и спортивный, как его брат Марио и его друг Бартоломео. Не такой симпатичный, как мои друзья по приюту Паола и Антонио. Они все там, во Флоренции, живут полной жизнью. У них есть будущее и все эти чудесные возможности, ведь они либо родились с серебряной ложкой, либо бросили плохие привычки и исправились. А я только воровать и умею, я же поэтому тут и оказался. Неважно, сколько языков я выучу, если вообще выучу. Я все равно не перестану быть стремным слабым вором.

— О, да ты просто находка для этих новомодных психологов да психотерапевтов, сплошной комплекс, — Тэтч не скрывал ехидства в своем хриплом голосе. — Ты слишком редко смотришься в зеркало, пацан. Если б смотрел почаще, то привык бы к тому, что ты красивее, чем тебе кажется.

— Вот еще от вас мне не хватало этого слышать!

— Да ты еще жалуешься! Господи помилуй! Цени, засранец! — Тэтч легонько пнул его в бок, благо расстояние позволяло. — Я таких слов никому еще никогда не говорил.

Гилберто не стал отвечать, а лишь отполз из зоны досягаемости Тэтча, чтобы тот его больше не пинал.

— Ну так что? Будешь со мной язык учить? — не дал ему сбежать от ответа Тэтч.

— Буду, буду! — закатил глаза Гилберто, зная, что Тэтч не отстанет. — Только из меня плохой ученик.

— Не страшно. Я тоже не учитель года.

Гилберто было решил, что Тэтч довольно скоро забудет свою идею, и оттого сильно удивился, когда на следующее утро вместо порта они свернули к центру города. Пережив первое удивление, Гилберто снова не поверил в серьезность намерений наставника, мол, кто его знает, с таким же успехом они могут идти за рыболовными снастями, бутылкой рома или сигарами. Однако, Тэтч остановился у книжного магазина и велел Гилберто подождать его на улице. Гилберто был так сильно ошарашен реальностью, которую старательно избегал все утро, что пообещал ему никуда не убегать.

Когда Тэтч зашел в магазин, Гилберто позволил себе осмотреться по сторонам. Маленький красивый городок на побережье пробуждался ото сна. Местные торговцы снимали деревянные ставни с окон и поднимали защитные решетки над дверьми магазинов и лавок, немногочисленные прохожие в строгих костюмах покупали кофе и обеды на день и отправлялись в редкие офисы. Туристы выходили из гостиниц и арендованных домиков с пляжными сумками и шли в сторону моря. У всех было какое-то дело, какая-то цель в жизни. И только у него не было ни дела, ни цели.

Размышляя об этом, Гилберто пропустил появление Тэтча. Лишь когда ему в руки сунули набитый книжками бумажный пакет, Гилберто очнулся, посмотрел на наставника и так и замер.

— Вот и книжки, по которым будем учиться, — радостные нотки в голосе Тэтча и его разгладившееся лицо никак не вязались с его привычным суровым тоном и угрюмым видом, да и шел он в этот раз быстрее, чем обычно. — Пошли.

То, как оживился обычно угрюмый и нелюдимый мужчина, заставило Гилберто задуматься. Он вдруг с удивлением осознал, что эти занятия родным языком — единственный источник радости для Тэтча за долгое время. Парень смутился своего нежелания учиться, ибо в глубине души знал, что Тэтч как никто другой заслуживает хорошего обращения и уважения за все старания, приложенные им к мирному существованию. Лишь ради него Гилберто решил постараться в учебе. Он без всяких пререканий донес пакет до лодки, помог Тэтчу завести ее и отплыть от пирса, после чего ушел из кабины на палубу — Тэтч не разрешал ему крутиться поблизости, пока управлял лодкой.

Пока лодка проделывала свой путь к месту, выбранному Тэтчем, Гилберто подхватил с пола у кабины пакет с книгами и, вернувшись на палубу, решил позволить себе небольшую наглость и уселся в кресло-качалку Тэтча. И только тогда он позволил себе заглянуть в пакет, перебрать лежащие в нем книги, вытащил оттуда букварь. Пакет с оставшимися книгами вернулся на пол, а Гилберто раскрыл букварь и пролистал его. Почему-то ему показалось, что научиться языку будет проще, чем он думал — в английском было очень много знакомых ему букв, и произносились они также. Даже некоторые слова почему-то казались ему знакомыми, словно бы в них всего лишь поменяли несколько букв на другие, но оставили тот же самый смысл.

Заинтересовавшись, он достал еще одну книгу — судя по обложке и красочным иллюстрациям, это был сборник сказок. Восхищенный красотой картинок, Гилберто совершенно забыл про текст и принялся просто рассматривать иллюстрации. Сюжеты в рамках из зеленых стеблей и лилий настолько сильно увлекли его, что он даже не заметил, что лодка остановилась на привычном месте и выключивший мотор и сбросивший якорь Тэтч вышел из кабины на палубу. Увидев восторг в глазах парня, Тэтч решил не ругать его за занятое кресло, но улыбку со своего лица он заставил себя убрать — не хватало еще, чтобы Гилберто перестал воспринимать его всерьез.

— Что, интересно, щенок? — рыкнул он и рассмеялся, увидев, как вздрогнул и поспешил слезть с его места Гилберто. — Ну вот и отлично, значит, тебе будет проще.

С этого момента для Гилберто началась учеба. Тэтч, несмотря на скудную веру в собственные педагогические способности, сумел найти к юноше подход, умело чередуя теорию и практику. Научив парня алфавиту и правильному произношению букв, он на время отложил книги и заставил Гилберто выполнять разные задания — помыть палубу или прибраться в кабине, отдавая их по-английски. По возвращению домой он целый вечер разговаривал с Гилберто исключительно на английском, жестом объясняя парню то, что он не понимал. Тэтч знал — это сработает.

Гилберто, однако, был не слишком доволен таким подходом, но, день за днем получая одни и те же приказания с постепенным добавлением новых, он уже автоматически выполнял все, что ему говорили. По утрам и вечерам, работая ли, возвращаясь ли домой, Гилберто слушал, а днем, когда они сидели на палубе, учил слова и времена, пытался читать. Он не замечал этого, но прогресс действительно был. Когда он смог самостоятельно прочитать тонкую книжку без всяких запинок и пересказать ее несколько часов, то с удивлением увидел искреннюю теплую улыбку на лице Тэтча.

— Что? — смущенно спросил он.

— Ты уже путаешь языки. Ты потихоньку учишься думать так, чтобы автоматически уметь подбирать слова для своих мыслей из каждого языка, — Тэтч явно был доволен. — Скоро ты научишься и контролировать это. Ты молодец, Гилберто.

Искренняя похвала Тэтча теплым медом пролилась на сердце парня. Он сидел на палубе рядом с креслом Тэтча, сжимал края лежащей на коленях книги и чувствовал, как кровь приливает к щекам, а где-то внутри рождается что-то похожее на счастье. Его никто не хвалил кроме Рэниро, да и тот — всего два раза. Поэтому Гилберто с трепетным восторгом запоминал каждую похвалу, настолько редко появлявшуюся в его жизни. А то, что его похвалил такой угрюмый и скупой даже на благодарность человек как Тэтч, еще и назвавший его ради такого случая по имени, очень сильно растрогало парня. Гилберто опустил голову, волосы, уже достающие ему до лопаток, полностью скрыли собой его лицо. Впервые за шесть лет Гилберто заплакал от счастья, не сдержав своих истинных эмоций. Тэтч вздохнул и, наклонившись к парню, обнял его за плечи, чего еще никогда в своей жизни не делал.

— Цени себя, щенок, — прошептал он Гилберто на ухо. — Ты умеешь гораздо больше, чем думаешь. Я видел много мальчишек вроде тебя, некоторых даже учил, но еще никто из них не смог выдержать моего отношения, кроме двоих. Все остальные сломались, но ты и еще один парень выдержали. А это значит, что твой внутренний стержень сильнее и мощнее, чем у прочих. В тебе есть что-то особенное и мощное. Ты просто еще не понял, что это, и поэтому тебе казалось, будто тебе чего-то не хватает. Думаю, что и воровал ты поэтому. Ты просто пытался найти что-то, что сделало бы тебя особенным. Но правда в том, щенок, что ты уже особенный, сам по себе, какой ты есть.

Когда плечи Гилберто перестали вздрагивать от его тихих рыданий, Тэтч вернулся в прежнее положение и с интересом посмотрел на парня. Гилберто вытер слезы и закинул волосы за плечи, открывая лицо.

— Спасибо, — прошептал он, чувствуя себя совершенно иначе.

Тэтч вдруг поменялся в лице, и Гилберто испугался, что сделал что-то не так.

— Я… что-то не так сказал?

— Да нет, — Тэтч показался ему каким-то грустным. — Просто я наконец понял задумку твоего знакомого. Он, конечно, намудрил. Наврал он, щенок, мол, что это я должен тебе помочь, много чему тебя научить… да, он наврал. Он отправил тебя именно ко мне, чтобы изменился я, а не ты. И знаешь… думаю, это срабатывает… знать бы еще, зачем это ему…

Вздохнув, Тэтч достал из кармана портсигар и зажигалку, вытащил и поджег сигару, закурил. Увидев, что взгляд Тэтча стал стеклянным, удивленный Гилберто попытался проследить за его направлением, но не смог. Ему почудилось, что Тэтч смотрит куда-то за пределы горизонта, туда, куда ему смотреть еще не под силу. Поняв, что урок на сегодня закончен, Гилберто отложил книгу в сторону, привалился боком к креслу Тэтча и тоже перевел взгляд на воду. Почему-то ему было хорошо.

***

В день, когда его жизнь снова кардинально поменялась, Гилберто проснулся очень рано и внезапно. Весь взмокший от пота и взволнованный быстрым стуком собственного сердца, Гилберто не сразу понял, что же его разбудило. А как понял — смутился еще больше. Ему всю ночь снился сон об определенном человеке и вещах, которыми они вместе занимались. И все эти фантастические вещи ощущались настолько яркими, реальными, приятными и, что шокировало его еще сильнее, желанными, что тело Гилберто отреагировало соответствующим образом.

Он приподнял одеяло и смутился, увидев, что все еще возбужден. Не то, чтобы раньше у него не было подобных мыслишек, да и настолько же сильное возбуждение он испытывал не раз и не два. Наученный советами старших, Гилберто быстро и ловко расправлялся с такими ситуациями и переживал их заново довольно редко. Но еще никогда Гилберто не видел снов, в которых развлекался бы с другим человеком, уже не говоря о том, чтобы развлекаться с кем-то, кого он знал, неважно, во сне или наяву.

И еще никогда он не возбуждался настолько сильно, что становился неспособен прислушиваться к голосу разума. Гилберто потратил какое-то время, чтобы взять себя в руки и выкинуть из головы всякие мысли, однако… В глубине души ему не хотелось верить, что все эти объятия и поцелуи, тихий шепот и нежные прикосновения по многим причинам невозможны. Не хотелось признавать, человек, которого он так отчаянно желал, ни за что бы не подарил ему ничего из этого. Сбившееся дыхание и быстро стучащее сердце постепенно возвратились к своей нормальной работе, однако, возбуждение отказывалось оставлять его в покое и все еще заглушало голос разума. Гилберто тяжело вздохнул, понимая, что ничего другого не остается.

Он прикоснулся к себе через белье, стесняясь делать это напрямую лишь потому, что не мог перестать думать о знакомом, и принялся водить рукой по возбужденному стволу. Пережитые во сне сцены снова обрели яркость и плотность. Внизу все ныло и тянуло в ожидании прикосновений такого желанного человека, но его здесь не было, так что ни о каком продолжении в духе сна речи не шло. Устыдившись своих грязных мыслей еще сильнее, Гилберто, тем не менее, пошел навстречу своим желаниям. Он ловко избавился от белья под одеялом и принялся гладить твердо стоящий член.

Обычно ему удавалось кончить довольно быстро, но сейчас простые прикосновения лишь распалили его еще сильнее. Он с немного разочарованным стоном запрокинул голову назад — то, что он собирался сделать дальше, было ужасно неловким и даже постыдным, но сейчас ему хотелось этого больше всего на свете. И он был готов на это пойти, разве что опасался немного быть застигнутым врасплох. Но в такую рань никто из взрослых обычно не появлялся, значит, времени у него в избытке. Его ноги словно сами собой раздвинулись в сторону, открывая рукам доступ к промежности. Продолжая гладить член одной рукой, Гилберто потянулся второй вниз, к подрагивающим от удовольствия яичкам, приласкал их немного и перешел к нежному участку кожи сразу под ними.

Это было ужасно непривычно, ведь он давно не занимался ничем подобным. Да и то, каким уязвимым он чувствовал себя в этой грязной и пошлой позе, его сильно смущало. Но отступать было уже поздно. Гилберто аккуратно погладил себя там и следом надавил пальцами на особую часть, ноющую в мольбе о ласках и прикосновениях где-то внутри. По телу пошла волна ни с чем не сравнимого удовольствия, и Гилберто впервые позволил себе застонать в голос.

Он уже и не помнил, от кого услышал об этом чувствительном месте, однако, точно помнил, что никто из его знакомых не трогал себя там в принципе. Из разговоров знакомых он сделал вывод, что другие так не делают, потому что мужчинам не пристало хотеть подобных удовольствий. Однако, Гилберто ничего не мог поделать со своей потребностью ласкать себя именно так. Тем более, что сейчас никак иначе он не смог бы пережить хотя бы это относительно сравнимое с удовольствием принятия в себя любимого человека ощущение. И у него получилось. Это было так хорошо, что он рассчитывал быстро закончить, однако, желание продолжило нарастать. Разочарованный собой, он в какой-то момент убрал руку от промежности и погрузил пальцы в рот, смочил их слюной. Знанием, которым он собирался воспользоваться следом, Гилберто был обязан дню, когда вообще понял, кто он такой.

За год до отъезда из Флоренции Гилберто вернулся домой в час, когда там никого не должно было быть, и, поднявшись наверх, услышал в одной из спален шум. Он пошел на странные звуки и обнаружил в комнате Антонио его лучшего друга, Марио, развлекавшегося с какой-то девицей. В доме Аудиторе, само собой, подобные развлечения были невозможны, и, должно быть, только поэтому обычно не терпевший чужого вторжения на свою территорию Антонио впустил лучшего друга и его подружку поразвлекаться в отсутствие сирот в доме. Эта мысль не понравилась Гилберто. Он хотел было распахнуть едва прикрытую до маленькой щелки дверь, оставленную любовниками специально, чтобы услышать возвращающихся жильцов, и прервать их. Но все же любопытство взяло над ним верх, и юноша не стал вмешиваться. Он понаблюдал за ними какое-то время и узнал о сексе и о себе очень много нового.

Рассматривая движения тел и вслушиваясь в то, как менялись стоны их владельцев от того или иного движения, Гилберто пытался представить, как делает с какой-нибудь другой девушкой то же, что делал с этой Марио, но не смог. Он смотрел на ее небольшую, но округлую грудь и не чувствовал того же желания, что побуждало Марио сжимать ее ладонями, иногда легонько пощипывая пальцами соски. Понаблюдав за тем, как ритмично она поднимается и опускается на коленях друга, принимая в себя его крупный член, Гилберто взглянул на собственный и с какой-то тяжестью на сердце понял, что у него самого при мысли о том, чтобы так же развлечься с девушкой, не встает.

И только когда девушка слезла с колен Марио и, опустившись на пол между его ног, поцеловала его член, Гилберто почувствовал странный отклик. Наблюдая, как она скользит по члену языком, парень вдруг почувствовал, как его рот наполняется слюной. Отчего-то ему захотелось занять место этой девушки и сделать то же, что делала она. Это открытие ошарашило Гилберто. Прежде он никогда не думал подобным образом ни о друге, ни о любом другом парне, но было в этой идее что-то одновременно пугающее и возбуждающее. Гилберто ужасно смутился этого осознания и поспешил скрыться в своей комнате прежде, чем его заметят любовники. Они же вскорости закончили развлекаться и, даже не подозревая, что их рассекретили, ушли.

Случившееся заставило Гилберто задумался о том, кто его привлекает. Он стал чаще прислушиваться к рассказам старших об их похождениях и даже украл из комнаты Антонио несколько журналов для взрослых. Рассматривая их в своей комнате в свободное время, Гилберто пробовал трогать себя самыми разными способами, но никакого возбуждения при виде самых разных взрослых женщин со снимков так и не испытал. Не привлекали его и ровесницы — он впервые начал смотреть на девушек именно так, представляя себя и кого-то их них развлекающимися как Марио с его подружкой, но довольно скоро понял, что противоположный пол его совершенно не интересует. Даже просмотр кассеты с порно в гостях у знакомого по старой жизни не изменило этого, и Гилберто сильно в себе разочаровался. Но трогать себя он не бросил, ведь желание никуда не исчезло, просто было очень слабым.

Все изменилось, когда в одном из новых украденных у Антонио журналов он обнаружил вкладыш с мужчинами. Они все были очень разные — взрослые и примерно одного с ним возраста, высокие и низкие, худые и толстые, совершенно друг на друга непохожие, но одинаковые для Гилберто в том, как сильно он их хотел. Гилберто рассматривал их, голых и принимавших соблазнительные позы, трогавших себя, занимавшихся сексом друг с другом, и отчаянно желал. Он желал их, желал того, чем они занимаются, но для себя. Он знал, что это неправильно и ужасно, но ничего не мог с собой поделать. Так что он забрал этот вкладыш и часто рассматривал, пока трогал себя. Это было постыдным секретом Гилберто, который он тщательно оберегал до сих пор. Вкладыш же он уничтожил, пока собирал вещи перед переездом к Мэри и Эдварду.

Но всего, что оттуда почерпнул, Гилберто так и не позабыл, и сейчас это пришлось как нельзя кстати. Смочив пальцы слюной, Гилберто начал гладить ими свою тугую задницу, пока не почувствовал, что расслабляется. Только тогда он начал вводить в себя палец. Проталкиваться внутрь было тяжело и не так уж приятно само по себе, но это было терпимо. Вскоре, разрабатывая уже двумя пальцами тугое пространство, Гилберто поблагодарил себя за чистоплотность и порадовался, что основательно помылся перед сном. Но с тем, что слюна не очень-то подходила в качестве смазки, надо было что-то делать. Он пытался придумать замену, но позабыл об этом в ту же секунду, как согнул пальцы и надавил ими на ту самую удивительную точку. Сильнейшая волна наслаждения прокатилась от его макушки к кончикам пальцев сладкой дрожью, и Гилберто с гортанным стоном выгнулся и неосознанно качнул бедрами.

В таком же духе он продолжал какое-то время, тянувшееся для его возбужденного сознания медленно ползущей улиткой хотя на деле он развлекался с собой не так уж и долго. Жадно глотая ртом воздух, Гилберто ласкал свои сокровенные части этим запретным и постыдным образом. Он представлял на месте пальцев в проходе член приснившегося ему человека, а рукой, скользящей по собственному, словно ощущал чужую руку. Прикосновения гулявшего по комнате сквозняка ощущались для него поцелуями холодных губ, оставлявших на коже ожоги. Он извивался как уж и кусал и без того искусанные губы, с хрипло вздыхал и постанывал.

И хотя Гилберто нравилось все, что он с собой делал, мысль о неправильности и ненормальности всего этого довольно долго заставляла его не отдаваться наслаждению целиком. Однако, в какой-то момент Гилберто все же устал бороться с собой и отдался желаниям до конца. Он, уже не стесняясь, активно двигал дрожащими бедрами вверх, навстречу уверенно ласкавшим чувствительную точку в проходе пальцам, мягко и нежно лаская головку своего пульсировавшего от наслаждения члена. Фантазия вытеснила собой все мысли о реальности, и на несколько счастливых мгновений Гилберто, пусть и в собственном воображении, перестал быть мастурбирующим на картинку из сна юношей и превратился в счастливца, отдающегося любимому человеку. Казалось, он не мог испытать большего наслаждения, но наступившая кульминация поглотила юношу с головой. Еще никогда он не изливался так обильно и не стонал так громко без всякого опасения быть услышанным.

К счастью, пристройка была достаточно далека от остальных спален, так что его постыдные, но все еще полные неги желания так и остались сокровенными источниками его личных удовольствий. Распластавшись на влажных простынях, Гилберто погладил себя внутри последний раз. Он со стыдливым и затаенным разочарованием пожалел, что никогда не сможет отдаться подобным образом человеку, которого представлял, хотя и надеялся в глубине души больше так о нем не думать. И лишь когда пелена похоти наконец спала с его разума, Гилберто осознал весь масштаб собственного падения и тихо расплакался.

С большим трудом Гилберто смог успокоиться. Он поднялся и, содрав грязное постельное белье с тахты, выскользнул из пристройки, прокрался по спящему дому в ванную комнату. Там Гилберто запер за собой дверь, стянул с себя мокрую от пота футболку, в которой спал по ночам, и засунул ее вместе с трусами и постельным бельем в корзину для стирки. Затем он полез в душ и добрых полчаса простоял под горячей водой. Гилберто чувствовал потребность помыться, избавиться от всех выделений, но сейчас мысль о том, чтобы прикоснуться к себе, была ему отчего-то противна. Лишь когда приступ отвращения отступил, Гилберто смог привести себя в порядок.

Он закутался в полотенце и прокрался обратно в пристройку, прихватив смену постельного белья по пути. К моменту, как он снова застелил тахту, обсох и, одевшись в запасную домашнюю одежду, улегся, за окном уже начало светать. Только взглянув на проникающий через плохо задернутые шторы слабый луч света Гилберто понял, как сильно он вымотался. А ведь совсем скоро Мэри поднимется по будильнику и отправится будить их с Тэтчем, чтобы выпроводить на работу… Впервые Гилберто захотелось отказаться и отоспаться дома. Но от попыток придумать убедительную отговорку он лишь вымотался сильнее и вскоре погрузился в глубокий сон.

Спустя несколько часов, для него пролетевших парой вздохов, Гилберто вновь проснулся. Спросонья он не сразу понял, что его разбудило, и недолго прислушивался к окружению. Какое-то все время все было тихо. Гилберто уже начал было снова засыпать, но разбудившее его явление повторилось. Где-то в стороне, в одной из соседних комнат, кто-то громко спорил. Юноша проснулся окончательно и, прислушавшись, понял, что голоса доносятся с кухни.

Заинтригованный, он поднялся, прокрался через гостиную, отделявшую его пристройку от кухни, и спрятался за стеллажом у двери. Голоса ему не почудились. Они принадлежали трем людям — Мэри, Тэтчу и тому, кого он меньше всего ожидал услышать и, возможно, увидеть в этом доме. Рэниро сдержал свое обещание и приехал за ним. И Гилберто, осчастливленный этим осознанием, уже сделал шаг в сторону двери, намереваясь встретиться с дворецким, которого так долго ждал, но остановился как вкопанный, когда взрослые продолжили свой разговор.

— Черт подери, Рэниро? Как же так? — прорыдала с ощутимым в голосе отвращением Мэри. — Как ты мог сотворить с ним… подобное, чертов ублюдок?

— Отрезать бы тебе яйца за то, что ты сделал, — поддержал ее Тэтч. Ярость, которую Гилберто без труда расслышал в его голосе, казалось, можно было потрогать. — И это при всем его доверии к тебе! Знал бы он, кто ты на самом деле — либо тебя б убил, либо себя!

— Вы не понимаете! — тихо и печально сказал Рэниро. — Вы оба даже представляете, каково это.

— Совсем что ли охренел? — возмутился бывший пират. — Ни один нормальный человек этого не поймет. Ни один нормальный мужик не станет кувыркаться с другим мужиком. И ладно бы хоть своих лет кого разложил, так нет, пацаненка сопливого! Ребенка! Хуже того, воспитанника! Как будто ты специально его с улицы забрал только для этого. Это ты нам объяснить хочешь?

Послышался странный звук, следом что-то разбилось и загремело, и Гилберто не сразу понял, что это было. Лишь когда Мэри прикрикнула на мужчин, до него дошло — Рэниро, должно быть, влепил Тэтчу пощечину, и Тэтч этого не стерпел.

— Разошлись, быстро! — Мэри, казалось, и сама была готова врезать кому-то из них, если не обоим. — По углам. Ну! Вот так. Стойте и не рыпайтесь.

— Какого черта ты меня остановила? — Тэтч буквально рычал. — Какого черта мы вообще его слушаем?

— Мне нравится все это не больше твоего, — ответила Мэри. — И я сама с большим удовольствием придушила бы его на месте.

— Так что тебе мешает?

— Хочешь — верь мне, Эдвард, хочешь — нет, но я вам нужен., — ответил Рэниро, не давая Мэри ответить. — Пока Гилберто не знает о случившемся и не может воспринимать это критически, я остаюсь единственным способным его контролировать человеком. Он свободная личность, и все же в нем очень много сформировано мной. Если вы хотите его удержать, вам нужно знать, как. Это значит выслушать меня. Узнать мои мотивы.

— Твои жалкие оправдания никак не помогут нам справиться с этим парнем после суда над тобой.

— Наоборот, именно они помогут держать его в рамках. Когда я уеду, он обязательно начнет задавать вам вопросы и сразу же поймет, если вы попытаетесь солгать о причинах моего поступка, — голос Рэниро звучал тихо и грустно. — Поэтому я не буду оправдываться и расскажу все как есть, хотя и в детали углубляться не буду. Эдвард, ты переживаешь, что я мог растить его для этого события, и я понимаю, почему. Однако, я клянусь тебе всем хорошим, что сделал за свою жизнь — мое влечение не играет никакой роли в произошедшем. Я… не нашел другого способа спасти его жизнь.

— И что такого страшного ему угрожает, что дало тебе право так поступить? — в голосе Тэтча, кроме ярости, теперь слышалось что-то осторожного недоверия и желания дослушать.

— А сам как думаешь? — Рэниро редко говорил с такой иронией. — Орден. Организация, что все эти годы его выращивала, как теленка на убой. Они знают, что он непростой, осознают, каким потенциалом он обладает. Впервые за последние двадцать лет для кого-то из неофитов составили план индивидуального обучения, настолько сильно они заинтересованы в этом парне. Только вот до недавнего времени некому было его учить. Зачем, по-твоему, они вызвали сюда Мэри?

— Это правда, Мэри? Правда? — Тэтч, почти успокоивший, снова взбесился. Видимо, Мэри как-то подтвердила слова Рэниро. — Черт, Мэри, лживая ты сука, и ты туда же?

— Не сравнивай нас! — возмутилась женщина. — Мои методы даже близко не стоят с тем, как поступил с ним этот извращенец.

— Мне пришлось так поступить! — в голосе Рэниро снова появилась непривычная и болезненно-пугающая для Гилберто злость. — Я месяцами умолял хозяина отказаться от этого плана и освободить мальчика, но он был непреклонен. Вы знаете, господин — человек очень строгих моральных принципов, способный с легкостью отказаться от тех, кто не соответствует его понятиям. Я подтолкнул объект его интереса к правонарушениям, зная, что господин не терпит проблем с законом. Но господин закрыл на это глаза, понимая, что выгода от защиты мальчика того стоит. Мне нужно было найти способ запятнать мальчика, испортить достаточно сильно, чтобы он стал непригодным для воспитания. Однако, я потерпел неудачу с каждой из своих идей.

— И решил принести в жертву вас обоих? — уточнила Мэри. — Решил лишить господина и слуги, и будущего подчиненного?

— Все так.

— Мастак же ты лапшу на уши накручивать, Рэниро. — снова включился в разговор с трудом сдерживающийся Тэтч. — Это все — сраные отговорки извращенца. Ты использовал зависимого от себя ребенка для удовлетворения твоих грязных потребностей. Признай это, черт подери.

— Я признаю лишь то, что было на самом деле, — Рэниро казался уставшим и печальным. — Я признаю, что привязался к нему в первый день нашей встречи. Что заботился о нем все эти годы в надежде дать ему будущее, которого он заслуживал. Я признаю, что полюбил этого мальчика настолько сильно, что предал людей, которым поклялся в верности, и отказался от своих первоначальных намерений превратить его в марионетку ордена, их смертоносное оружие, не знающее ни любви, ни счастья, ни пощады. Ты знаешь, что орден делает с детьми вроде него, и это, по-твоему, менее жестоко, чем то, что сделал я? Я добился желаемого — господин отказался от своих планов. Орден больше не имеет власти над этим мальчиком. Поэтому я прислал его сюда до момента, пока не будут улажены последние формальности.

Чем дольше подслушивал Гилберто, тем больше убеждался, что взрослые обсуждают именно его. Однако, он никак не мог понять, что же такого сделал Рэниро, что разозлил Мэри и Тэтча. Он лихорадочно прокручивал в голове все воспоминания о Рэниро но никак не мог отыскать ни одного плохого или хотя бы просто неприятного. Странный сон, который его и разбудил, он тоже не мог считать чем-то плохим — во сне с Рэниро ему было до безумия хорошо. Но этот сон был просто сном, озабоченной фантазией подростка, он не мог быть явью. Убежденный в этом Гилберто решил отложить размышления по этому поводу на потом и дослушать разговор.

— Это единственное, что ты сделал правильно, — в голосе Мэри все еще звучали ядовитые нотки. — Я даже не знаю, кого благодарить за то, что ты отослал его! Но не думай, что сможешь избежать правосудия! Я своими руками оттащу тебя во Флоренцию и сдам верхушке, и приговор, который они вынесут, будет слабым наказанием за твое преступление!

— Я понимаю. Я уже покаялся хозяину, и он все подготовил. Меня осудят по всем правилам, но так, чтобы младшие члены ордена ничего не знали. Они будут думать, что я просто выбрал другую жизнь. И он… тоже ничего не вспомнит. Я использовал наркотик, а потом сильный гипноз. Заставил его вернуться к воровству, чтобы иметь повод отослать его, и подавил все воспоминания о случившемся. Он не должен знать.

Гилберто был готов заплакать, слушая полный боли и горечи голос Рэниро. Пусть он и не понимал, о чем ведется разговор, но в глубине души надеялся на шанс помилования Рэниро, невзирая на тяжесть некоего преступления. Для Гилберто не имело значения то, что он сделал, ведь он так сильно любил Рэниро, что отказывался верить в его виновность. Человек, заботившийся о нем все эти годы, никак не мог сотворить преступления столь ужасного, чтобы расплачиваться за него изгнанием или чем-то похуже. Неужели нельзя договориться с теми, кто мог пострадать от его рук, и убедить их простить Рэниро, не наказывать его? Должно быть, нет, иначе взрослые уже бы так и поступили.

— Это отвратительно и правильно одновременно, — с присвистом вздохнул Тэтч. — Чем раньше он о тебе забудет, тем лучше. Я замечал, что при упоминании твоего имени он старается скрыть, насколько часто о тебе думает. Это очень похоже на влюбленность. Он словно с ума по тебе сходит.

— Господи, — судя по звукам, Рэниро принялся ходить по кухне. — Я подозревал что-то подобное. Я слишком далеко зашел, приручая его. Если бы я тогда не встретил его и не пустил в дом, ничего не случилось.

— Уже поздно сожалеть об этом, — Мэри тоже куда-то отошла, и разобрать ее слова стало сложнее. — Лучше позаботься о документах и всем прочем. Гилберто нужно найти нового опекуна.

— Я уже решил этот вопрос, документы будут готовы со дня на день. Проблема лишь в том, — Рэниро запнулся, словно не решаясь что-то сказать, — что хозяин все еще считает, будто Гилберто должен семье Аудиторе за все годы, что они содержали его и весь остальной приют. Нет никаких гарантий, что господин не передумает и не предпримет новую попытку заполучить его в орден. Ведь с моим отъездом больше некому будет защитить Гилберто от их грязных манипуляций. Он еще ничего не подозревает и оттого может принести клятву в обмен на встречу со мной.

— Поверить не могу, — снова прошептала Мэри. — Гранд-Мастер, должно быть, сошел с ума. Если Гилберто, став членом ордена, все вспомнит и поймет, что все старшие знают, то превратится в монстра, которого никто не сможет контролировать.

— Я знаю, я предупреждал его и верхушку и не раз, — Рэниро тяжело вздохнул. — Однако, он отправил меня сюда забрать Гила домой.

— Ты не посмеешь! — рявкнул Тэтч и ударил кулаком по столу так, что затряслась стоявшая на нем посуда.

Осознав свою ошибку, он замолк на миг, и вместе с ним замолкли Мэри и Рэниро. Гилберто понял, что они боятся разбудить его, и ловко спрятался за стеллажом, стараясь дышать как можно тише. Видимо, решив, что он все еще спит, взрослые выдохнули и продолжили разговаривать, но уже тише.

— Вы там совсем уже помешались на вербовке зеленых и глупых юнцов! Мало было вам детей членов ордена, так нет, теперь вы собираете сирот со всего мира на ваши чертовы фермы! — возмущался Тэтч, все еще злой как черт и оттого разошедшийся на откровенности. — И если б еще и отбирали тех, кто вам подходит, так нет же, тянете кого попало! Черта с два этот пацан станет частью ордена! Даже разделяй я ваши ценности и будь его частью, я бы ни за что его не принял. Пацан — всего лишь маленький свободолюбивый зверек. Да, он талантлив, но он одиночка, совсем не умеет работать в команде. Но даже так вступление пацана в орден было возможно лишь при условии твоего, Рэниро, ублюдок ты этакий, контроля над ним.

— И с отречением Рэниро в ордене не останется никого способного продолжить работу с мальчиком, — Мэри хоть и была расстроена некой тайной, но все же признала эту уже озвученную истину. — Мы все понимаем, что это делает невозможным его возвращение и вступление в орден. Однако, Гранд-Мастер, если верить Рэниро, считает иначе и наверняка отдаст мне приказ привезти мальчика к нему после суда.

— Нельзя отправлять его на верную гибель, — Тэтч был настроен решительно. — У него больше нет ни опекуна, ни дома, даже всех его друзей уже завербовали, так что во Флоренции ему больше делать нечего. Я согласен на твое предложение Рэниро. Как только ты отдашь все необходимое, я заберу пацана отсюда, и больше никто из вас его не увидит.

— Это лучшее, что ты сможешь сделать для него, — от неподдельной и явно облегчившей душу дворецкого благодарности в голосе Рэниро у Гилберто отчего-то задрожали колени. — Пожалуйста, защити его от людей вроде меня. Я… сожалею о том, что сделал, и искренне надеюсь, что такого с ним больше не произойдет.

— Защищу, уж будь уверен, — зло выплюнул Тэтч.

— Спасибо, — искренне сказал Рэниро. — Ну, а теперь я должен идти. Я знаю его. Он всегда просыпается раньше, чем выходит из комнаты. Не хочу, чтобы он видел меня. Пусть лучше думает, что я предал его, что бросил, забыл, разочаровался, возненавидел, все, что угодно. Лишь бы не вспомнил о случившемся.

На полу заплясали тени, послышались скрип стульев и звон посуды, шаги и приглушенные голоса. Оцепеневший Гилберто не мог заставить себя пошевелиться и выбежать к ним, остановить Рэниро, поклясться в чем угодно, лишь бы Рэниро не оставлял его. В какой-то миг он почти переборол свой ступор и взялся было за ручку двери с намерением войти. Но, прокрутив в голове слова о наказании для Рэниро, снова замер. Гилберто вдруг подумал: стоит ли ему вмешиваться? Он безумно не хотел расставаться с дворецким, но еще больше он не хотел рисковать его жизнью. В конце концов, пока Рэниро жив, у них всегда будет шанс встретиться. Так рассудил Гилберто, отпуская ручку двери.

Звуки за дверью стали громче, и теперь Гилберто смог лучше слышать происходящее. Мэри ушла первой — в такое время она уже уезжала по своим делам и сейчас явно опаздывала. Поэтому она не услышала последней просьбы Рэниро к Тэтчу.

— Он будет винить себя, когда узнает, — сказал дворецкий. — И вряд ли поверит в то, что мой поступок и правда отвратителен. Поэтому он возненавидит каждого, кто будет плохо обо мне говорить. Я понимаю, что не заслужил такой милости, однако, я обязан тебя попросить, Эдвард… не настраивай его против себя. Он наверняка успел к тебе привязаться. Потерять еще одного близкого человека в столь короткий срок для него будет слишком.

— Я не буду ничего говорить, — сухо ответил Тэтч. — Ни плохого, ни хорошего. Пусть думает своей головой, благо она у него есть.

Глотая соленые, горькие слезы и сдерживая рыдания, рвущиеся из груди, Гилберто слушал, как мужчины собираются и уходят из кухни. Гнетущее чувство одиночества обрушилось на юношу, стоило ему только услышать звук закрывшейся за Рэниро двери. Этот громкий хлопок был подобен взрыву. Гилберто вернулся в комнату и, свернувшись в клубок на тахте, заплакал еще горше, но так, чтобы никто не услышал.

Когда слезы закончились, он просто закрыл глаза и подумал: его жизнь без Рэниро потеряла всякий смысл. Только слова дворецкого о доме, куда он всегда сможет вернуться к людям, которые его любят и ждут, помогали ему пережить тяжелую разлуку. Теперь из его жизни исчез единственный человек, которого он ценил, ради которого он был готов изменить в себе все, что угодно, человек, которого он по-настоящему любил. И это убивало. Гилберто казалось, что сердце не выдержит болезненной пустоты в том его уголке, что принадлежал Рэниро. Вскоре от всех этих переживаний он обессилел окончательно и, отгородившись от реальности, впал в состояние, близкое к дреме.

Очнулся он лишь почувствовав чье-то прикосновение к своему плечу Гилберто повернул голову так, чтобы разглядеть, кто это, и увидел рядом с собой Мэри. Женщина явно была взволнована его состоянием.

— Что с тобой? Ты заболел? — спросила она.

Гилберто почему-то очень захотелось ударить Мэри. Он не смог простить ее грубого разговора с Рэниро и обещания ему навредить. Но сказать об этом он не имел права — что-то глубоко внутри твердило ему не признаваться в своей осведомленности и не подвергать Рэниро еще большей опасности.

— Нет.

Гилберто попытался вновь отвернуться, лишь бы не смотреть на Мэри. Но ее сильная и цепкая рука ловко метнулась к его лицу и схватила его за подбородок. Мэри явно чувствовала его неискренность и хотела понять, не лжет ли он, по его лицу.

— Ты уверен?

— Да, — с трудом выдавил из себя Гилберто. — Отпусти!

Его сопротивление заставило Мэри измениться в лице. На долю секунды она как будто разозлилась и явно собиралась надавить на него еще сильнее. Но потом что-то заставило ее передумать. Мэри убрала руку с челюсти парня и как-то даже погрустнела.

— Как давно ты проснулся? — тихо спросила она.

Гилберто сразу все понял. На миг он задумался — что стоит ответить? Соврать или сказать правду? Если он соврет, ему точно ничего не расскажут и будут держать за дурака. А если же ответит честно, то, опять же, никакой правды не услышит и будет вынужден терпеть тяжесть навешанной на уши лапши, да черт его вообще знает, что с ним вообще сделают. Что так, что так — разницы не было. Поэтому Гилберто решил ответить честно.

— Достаточно давно, — тихо сказал парень. — Меня разбудили голоса, и я пошел послушать.

Мэри вздрогнула.

— Как много ты услышал?

— Достаточно, чтобы понять, что вы злитесь на Рэниро, — почти прошептал он.

— Ты знаешь, почему?

— Нет, но причина должна быть. Только вот… Рэниро не мог сделать ничего плохого, ты ведь знаешь его, Мэри, — Гилберто поднял на Мэри полный слез взгляд. — Он хороший человек. Пожалуйста, сделай что-нибудь, чтобы его не наказывали за то, что он сделал. Он просто ошибся, он не мог сделать ничего непоправимого! Пожалуйста, помоги ему, Мэри! Ты ведь можешь, да?

— Он… да, он правда хороший человек, один из лучших. Но даже лучшие люди не застрахованы от ошибок и могут даже совершать ужасные преступления наравне с закоренелыми преступниками, — Мэри кусала губы, стараясь не показывать, как ей самой трудно об этом говорить. — Гилберто, я знаю, как сильно ты привязан к Рэниро. Я понимаю, почему, ведь он действительно заботился о тебе. Но он сделал с тобой нечто очень плохое, чего никто в здравом уме не сделает. Мы не хотели рассказывать тебе о случившемся даже после того, как он будет наказан, ведь ты ничего не помнишь. И поэтому я прошу тебя, Гилберто, не ищи правды и постарайся поскорее забыть об этом человеке.

— Рэниро посадят в тюрьму? — спросил Гилберто проигнорировав последние слова Мэри в надежде на возможность посещать Рэниро.

— Нет, — Мэри явно многое недоговаривала, и Гилберто это очень не понравилось. — Его накажут… немного по-другому. Для начала мы позаботимся о том, чтобы вы никогда больше не встретились. Рэниро, быть может, и не желает тебе зла, но все же он опасен. И мы ни за что не позволим ему снова тебе навредить.

Мэри понимала, что своими словами она делает только хуже, но это было необходимо. Она с грустью смотрела на то, как Гилберто все больше и больше погружается в пучину отчаяния.

— Не надо покрывать ложь Рэниро, — прошептал парень. — Я не смог бросить воровство и стал обузой для его хозяев. Вот он и не придумал другого способа от меня избавиться.

— Это не так, — Мэри не знала, как еще объяснить произошедшее Гилберто, не раскрывая ему деталей, но и не разрушая его и без того слабую веру в людей окончательно. — Знаешь, Рэниро… привязался к тебе, хотя и не имел права на это. Если о твоих друзьях он заботился лишь потому, что работал на их родителей, то о тебе из искреннего на то желания. Именно поэтому то, что он сделал, настолько ужасно. Мы решили, что будет лучше разлучить вас для того, чтобы защитить тебя. Не ищи его, Гилберто. Просто запомни его таким, каким ты помнишь его сейчас, и вместе с тем знай, что это необходимая мера. Нам всем временами приходится делать то, чего мы не хотим, просто потому, что так надо.

Гилберто закрыл глаза и придал своему лицу самый непричастный вид, надеясь на то, что Мэри оставит его наедине с его чувствами. Но она не уходила и явно чего-то ждала.

— Я могу побыть один? — выдавил Гилберто.

— Конечно, я сейчас уйду. Я просто хочу, чтобы ты пообещал мне не делать глупостей.

— Это каких?

— Ну, к примеру, не сбегать от нас с Тэтчем. И не искать Рэниро. Я понимаю, ты не сможешь отпустить его так быстро и легко, как нам всем бы этого хотелось. Но если ты захочешь встретиться с ним снова и отправишься его искать, то окажешься в серьезной опасности, и ни я, ни Тэтч не сможем тебя уберечь.

— Мне не нужна защита. К тому же, зачем тебе мои обещания. Если я и отправлюсь искать Рэниро, это будет лишь наше с ним дело.

— Пусть так, — Мэри явно пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы сказать эти слова, так она была взбешена нежеланием юноши прислушаться к ней. — Но для Рэниро твоя безопасность значила очень много. Он был бы очень опечален, узнав, что ты пренебрег всеми его усилиями сберечь тебя, даже ради вашей встречи. Так что. Обещаешь не делать глупостей?

Гилберто отвернулся и сжал в руках простынь. Он был готов расплакаться снова, но не хотел делать этого в присутствии Мэри, не хотел показывать женщине всю ту степень отчаяния, к которому она подталкивала его своими требованиями. Но Мэри продолжала ждать ответа, и Гилберто пришлось смириться.

— Хорошо. Я не знаю, смогу ли сдержаться, но постараюсь.

— Спасибо, — Мэри с облегчением вздохнула и потрепала его по плечу с таким участием и сочувствием в глазах, что сердце Гилберто дрогнуло и чуть-чуть оттаяло по отношению к ней. — Я скажу Тэтчу, что сегодня ты останешься дома. Отдыхай. А я пойду работать в кабинет.

И Мэри ушла, наконец-то оставив Гилберто наедине с его болью.