Уничтожить сгнившую голову старой, но все еще опасной рыбины, оказалось труднее, чем они все думали.

Начало было медленным и тяжелым, в чем-то даже болезненным. Получив свое наследство и уладив проблемы с семейным бизнесом, Никколо и Марио отправились в Америку. Им предстояло разведать там обстановку, начать дело и подготовить почву для переезда всех остальных. А Вольпе и Джованни вместе с близкими оставалось только ждать. Этим они и занимались следующие несколько месяцев.

Паола и Теодора, познакомившиеся с подачи Вольпе, сумели найти общий язык. Им обеим всегда не хватало хорошей подруги-ровесницы с похожими интересами и увлечениями, и они довольно быстро сблизились, да так, что Паола удостоила Теодору и Вольпе чести стать крестными своей новорожденной малышки, Лючии. На крещение из Флоренции приехала вся семья Аудиторе, и Карло радушно принял их в своем доме. Он был так рад рождению дочки, что устроил что-то вроде праздника. Он пригласил всех в клуб для состоятельных людей, однако, Паола слишком устала после тяжелых родов, а Мария не хотела проводить время в шумном месте на своем большом сроке. Поэтому Карло и Джованни (не без уговоров со стороны жены и друзей) отправились в клуб одни, оставив жен отдыхать дома в компании Теодоры и Вольпе, а Аннетту, не слишком любившую застолья и так и не помирившуюся с сестрой, присматривать за детьми.

Беды никто не ждал. Гости расселись в гостиной с напитками. Женщины смотрели по телевизору марафон любимого сериала. Вольпе, всю ночь читавший письма от Никколо, спал в кресле почти что в самом углу. Идиллию нарушил какой-то странный запах, но первое время никто не обращал на него внимания. Они поняли, что что-то пошло не так, услышав грохот и треск в детской и последовавшие за ними крики и надрывный детский плач. Вольпе, чутко слышавший даже во сне, проснулся и сорвался с места прежде, чем понял, что произошло. За ним побежали Паола и остальные женщины.

— Что происходит? — закричала откуда-то сзади Теодора.

— Сейчас узнаем, — сдавленно ответила Мария.

Они все чувствовали: произошло что-то страшное. Чем ближе они подбирались к детской, тем крепче схватывал своими едкими тисками едкий выплывавший из-под двери дым. Вольпе попытался открыть дверь в детскую, но что-то мешало изнутри.  Истошные крики и плач теперь было слышно гораздо лучше, и Вольпе, подстегиваемый мыслью о находящихся в опасности детях, решился на крайние меры.

Сильным пинком он выломал замок. Дверь, повисшая на верхней петле, прокрутилась внутрь и только потом упала, открывая Вольпе и женщинам страшное зрелище. Детская… горела. Занавески стекали на пол желто-зелеными угольками, стоявшее рядом с камином кресло уже догорало — пламя быстренько с ним расправилось и, дожирая остатки обивки, уже расползалось по ковру в поисках новой еды. Дым клубился под потолком, разъедая глаза и мешая дышать, и вылезал из разбитого окна.

В колыбели, загоревшейся на их глазах, захлебывалась слезами новорожденная Лючия. Аннетта скорчилась на полу совсем рядом и громко кричала от боли. Пламя быстро охватило юбку, закрутившуюся вокруг ног, и стремительно забиралась выше. Маленький Федерико хныкал и ползал рядом с раненой нянечкой и уже потянул было ручку к пламени, собираясь потрогать нечто пляшущее по Аннетте, но Вольпе вовремя подхватил его на руки. Паола, вбежавшая в комнату следом за другом, метнулась к колыбели.

— Теодора, уводи Марию, пока ей не стало плохо! — заорал Вольпе, обернувшись и увидев оседающую на пол беременную женщину.

Но Теодоры почему-то не оказалось рядом. Вольпе выругался, прижал к себе озадаченного ребенка, выскочил в коридор и, подхватив Марию под руку, потащил их обоих по коридору к лестнице. Они выбрались из дома на улицу через черный ход. Усадив Марию на землю и убедившись, что она может нормально дышать, Вольпе оставил Федерико у нее на руках и вернулся в горящее здание. Отчего-то он надеялся встретить Паолу с сестрой и малышкой и Теодору на полпути, однако, встретился с ними лишь на лестнице. Теодора тащила на себе потерявшую сознание Паолу, но ни девочки, ни Аннетты с ними не увидел. Она плакала так громко, что Вольпе мог различить ее рыдания даже сквозь шум пожара. Только вот не смог понять — плачет она из-за едкого дыма или от горя.

— Что с ребенком? — Вольпе подхватил Паолу на руки и кивнул Теодоре на лестнице.

Воздух кончался, и Вольпе все чаще и чаще кашлял и вытирал краем рукава слезящиеся глаза.

— Она уже была без сознания, когда я пришла, — ответила женщина, через раз заходясь кашлем. — От кроватки… ничего не осталось, она… не успела… И Аннетта тоже…

— Не стой на месте! — крикнул Вольпе, видя, что Теодора начинает отставать. — Мы почти пришли!

Они с большим трудом пробрались через задымленный холл в коридор, ведущей к черной лестнице. Силы оставили обоих почти что в самом конце. Вольпе пришлось подтолкнуть Теодору вперед, помочь ей сделать последний шаг из горящего дома. Только когда она рухнула на колени в полуметре от выхода и принялась с жадностью вдыхать свежий воздух, Вольпе смог вынести на улицу Паолу. Он посадил ее на землю рядом с Марией и запаниковал, заметался, пытаясь понять, что делать дальше. Никогда прежде Вольпе не доводилось приводить в чувство надышавшихся дымом людей, и он не знал, за что хвататься — помогать им отдышаться или же бежать к соседям с просьбой вызвать пожарных и врачей.

К счастью, валивший из нескольких приоткрытых окон дым привлек внимание соседей, и они уже вызвали нужные службы. Со стороны канала послышались гудки пожарных катеров и сирены лодок скорой помощи. Вольпе, про себя едва ли не впервые возблагодаривший всех существующих богов, хотел было броситься к ним тотчас, но задержался, услышав как кряхтит и стонет Мария.

— Что случилось? — спросил он, опускаясь рядом.

— Кажется, схватки, — Мария начала плакать. — Это плохо… Еще рано… еще несколько недель… Нет, малыш, погоди, еще не время…

— Все будет хорошо, обещаю, — сказал Вольпе, на секунду сжав ее руки в своих. — С вами обоими. Ты мне веришь?

Мария, с трудом сдерживая слезы, кивнула. Вольпе постарался улыбнуться ей как можно более обнадеживающее и метнулся к набережной по узкому проулку между домами. Протолкнувшись через толпу зевак и спешащих внутрь пожарных со шлангами, Вольпе подбежал к врачам и повел их к раненым подругам.

Вскоре обеих женщин увезли в больницу на катерах. Тело Аннетты, накрытое черной тканью, перенесли на носилках в еще одну лодку и увезли в морг. Пожар локализовали и довольно скоро окончательно потушили. Вольпе и Теодора, отделавшиеся мелкими царапинами и легким испугом, получили первую помощь и остались сидеть на пороге дома. Теодора все еще пыталась отдышаться. Вольпе держал на коленях уснувшего Федерико, которого оставили с ним врачи, и думал. Прежде, чем впустить полицейских исследовать дом и отправиться к себе, пожарные озвучили им, Вольпе и Теодоре неожиданный вердикт. Дом подожгли.

— Это кошмар, — прошептала Теодора, наконец, придя в себя. — Это сущий кошмар, Вольпе. Я не знаю, как мы скажем об этом Карло, когда он вернется.

— Странно, что их с Джованни тут все еще нет, — заметил Вольпе, ковыряя носком ботинка мостовую. — Пожар в Венеции… слишком значимое событие. Новости о нем распространяются достаточно быстро.

— Почему же это произошло?

— Не знаю, Теодора. Не знаю. Так много вариантов, что я даже не берусь предполагать, какой может оказаться правильным.

— Ты же не думаешь, что все дело в орденах?

— Скорее, боюсь этого. Если так, то на Джованни и Карло они не остановятся. Всех остальных они с удовольствием прикончат бонусом.

— В таком случае, Никколо и Марио лучше поторопиться с подготовкой почвы для нашего переезда в Штаты, — вздохнула Теодора. — Чем дольше мы ждем, тем сильнее рискуем.

Они не успели договорить. Маленький Федерико проснулся и заерзал на коленях Вольпе.

— Де мама? — хлопая сонными глазенками, спросил он.

— Ушла по делам, — на автомате ответил Вольпе и тут же спохватился, вспомнив, что мальчик чудом выжил в пожаре. — Как ты себя чувствуешь?

— Кусать, — мальчик икнул, и Вольпе мягко улыбнулся. Ребенок явно не пострадал, и это была первая хорошая новость за день.

— Сидите здесь, я сейчас вернусь, — Теодора с улыбкой потрепала Федерико по голове и встала. — Я схожу за едой.

Она отправилась в сторону небольшой пекарни, расположившейся в соседнем доме. Вольпе же смочил свой платок остатками питьевой воды из оставленной врачами бутылки и принялся оттирать лицо мальчика от сажи.

— Де Нета? — спросил мальчик, смешно морщась от каждого прикосновения мокрой ткани.

Вольпе замер, не сразу поняв, что малыш зовет свою няню, Аннетту, и не понимает, что она умерла. Он решил выбрать нейтральный вариант, не желая ни лгать, ни говорить лишних деталей.

— Она… ушла с мамой, — сказал Вольпе. Он хотел было поговорить с мальчиком о чем-то еще, но отвлекся на шум мотора подплывающей лодки.

Лодка с двумя пассажирами остановилась аккурат напротив них. Первым на набережную вылез бледный как смерть Джованни. Ему тоже досталось — порванная рубашка свисала лоскутами, на правой щеке кровоточила царапина, левая рука, прижатая к груди, была забинтована. Федерико, увидев отца, не смутился его странного вида и протянул к нему свои маленькие ручки.

— Кто тебя так отделал, Джованни? — спросил Вольпе, еще больше напугав своим меланхоличным тоном и без того встревоженного друга.

— Наемники, — Джованни подошел к ним на подгибающихся ногах и, усевшись рядом с Вольпе, перетащил на свои колени сына, крепко его обнял. — В клубе была засада. Карло убили. Если бы Бартоломео не подоспел мне на подмогу, я бы тоже погиб.

Бартоломео, ни капельки не изменившийся за последние три года, вылез из лодки только после того, как привязал ее к кольцу на столбике. Он окинул взглядом Вольпе и ребенка на руках у Джованни и нахмурился.

— Где остальные? — прокаркал он осипшим от нервов голосом.

— Теодора пошла за едой. Паола и Мария в больнице, — осадил Вольпе подскочившего Джованни. — С ней все хорошо, она просто рожает.

— Просто рожает? — возмутился его словам Джованни, поднимаясь со ступенек с сыном на руках. — Нам срочно надо к ним.

— Надо, — согласился Бартоломео.

— Я знаю. Но прежде, чем мы поедем, я должен вам кое-что сказать, — Вольпе тоже поднялся, закрыл ушами руки Федерико и тихо озвучил самую плохую часть. — Нам нужно быть заботливыми с Паолой. Свои ожоги на руках она переживет, но вместе с Карло она потеряла и малышку…

— Пресвятая дева Мария, — Бартоломео перекрестился, качая головой. — Бедняжечка, как же она это воспримет…

— Будем думать об этом когда она поправится, — Джованни первым забрался в лодку и уселся там с Федерико. — Забирайтесь. Отплываем сразу, как придет Теодора. Нужно убедиться, что они там в безопасности.

К счастью, Теодору не пришлось долго ждать. Пока она забиралась на борт и усаживалась между Вольпе и Джованни, Бартоломео отвязывал и заводил лодку. Через несколько минут они отплыли в сторону больницы. По пути они наспех поели, и насытившийся Федерико снова уснул, но уже на отцовских руках.

— Если младшенький родится, мы не станем ждать, пока он подрастет, — качал головой Джованни, поглаживая старшего сына по голове. — Переедем сразу же, как сможем.

— Он родится, — Вольпе взял друга за руку и крепко ее сжал. — Все будет в порядке. Не смей даже думать о плохом.

Навороченная арендованная лодка шустро довезла их до больницы, но так же быстро попасть в реанимацию к раненой Паоле и в родильное отделение к Марии у них не вышло. Потрепанный внешний вид и раны посетителей внушили персоналу больницы столь сильные сомнения в их адекватности, что им чуть ли не с боем удалось пройти дальше фойе. К счастью, им на помощь подоспели полицейские, осматривавшие сгоревший дом и сопроводившие раненых в больницу. Они подтвердили личности посетителей и, взяв у них все необходимые данные и закончив с прочими формальностями, позволили им пройти дальше.

Перед лифтом компания разделилась. Теодора, Бартоломео и один из полицейских пошли к реанимации, где врачи продолжали оперировать Паолу. Джованни, Федерико и Вольпе в сопровождении медсестры поднялись на второй этаж, в родильное отделение. Медсестра велела им подождать на диване в коридоре и заглянула в палату Марии.

— Доктор только приступил к осмотру роженицы, — сказала она, выглянув пару минут спустя. — Подождите немного. Вас позовут.

Медсестра вернулась в палату прежде, чем Джованни смог что-либо у нее спросить. И ничего другого им больше не оставалось.

Они ждали. Десять минут. Двадцать. Полчаса. Наконец, медсестра снова выглянула и позвала их в палату. Вольпе по старой приютской привычке, почти что позабытой за несколько лет, забрал у Джованни, ребенка и чуть было не расплакался, вспомнив, как она появилась. Он всегда так делал, когда видел, что Паола несется куда-то сломя голову с сестрой на руках — боялся, что она покалечит или уронит малышку. Теперь же он не мог отделаться от мысли, что по пути в рай Аннетта подхватила маленькую племянницу, и никого не оказалось рядом, чтобы принять малышку из ее рук. Впервые за долгое время его лицо намокло от слез, и маленький Федерико потянулся их потрогать.

— Ты чего, Вольпе? — замер на пороге палаты Джованни, обернувшись на них.

— Все в порядке, — Вольпе вытер глаза грязным рукавом, размазав сажу по лицу, и вместе с Федерико зашел в палату следом за другом.

Мария, отмытая от сажи, переодетая в больничную одежду, бледная и испуганная, обнаружилась в постели. Она явно обрадовалась, увидев мужа и сына.

— Мои мальчики, — заплакала она, протягивая им руки. — Я так рада вас видеть! Как вы? Как Паола, Аннетта и малышка? Как все остальные?

— Жить будем, дорогая, — уклончиво сказал Джованни, расцеловав ее прежде, чем забрать сына у Вольпе и посадить его на кровать рядом с Марией. — Самое главное — ты жива и полностью здорова. Так ведь, доктор? — повернулся он к проверявшему что-то в своих записях доктору.

— Да, мессер, ваша юная мадонна в полном порядке. Всего лишь надышалась дымом и немного обожглась, — кивнул врач, подняв на них глаза и тепло улыбнувшись. — Хотя, если учесть, сколько времени она провела в горящем здании… должен признать, это сродни чуду. Я ожидал последствий более серьезных, если не летальных. Поблагодарите пожарных, мессер, ибо они сохранили вам и жену, и ребенка…

— Вольпе, — пробормотал маленький Федерико, чем вдруг привлек к себе внимание взрослых.

— Что такое, Федерико? — удивленный Джованни переглянулся с Вольпе. Они не сразу смогли понять, что пытается сказать ребенок. — Повтори, дружок. Ну же.

— Думаю, он хочет поблагодарить нашего спасителя, — перевела с детского на взрослый так, как это умеют только матери, Мария. — Я вовек буду благодарна пожарным за то, что они потушили дом Паолы, однако… мы бы задохнулись или сгорели до их приезда, не будь с нами Вольпе. Он вытащил нас с Федерико из огня и вернулся за Теодорой и Паолой.

Вольпе, смущенный пристальным вниманием окружающих к своей персоне, хотел было отмахнуться и сменить тему, но Джованни ему этого не позволил.

— Спасибо, — сказал он, поднявшись и обняв друга так крепко, что, казалось, вот-вот доломает ему чудом уцелевшие ребра. — Ты мне целый мир подарил, брат. Проси все, что хочешь.

— О, это просто, — Вольпе стоило больших усилий хотя бы прохрипеть ответ. — Отпусти и не вздумай больше называть меня братом. Марио меня и без того ненавидит, не дай Бог услышит — добьет ведь.

Его притворное возмущение вызвало приступ смеха у Джованни, Марии и ставшего свидетелем этой трогательной сцены персонала. Но все затихли, стоило Марии ойкнуть и положить руку на живот.

— Что, снова схватки? — напрягся Вольпе, вспомнив, что она уже издавала похожие звуки, оказавшись на улице.

— У тебя были схватки? — Джованни, словно только сейчас поняв, что в лодке Вольпе не шутил, мгновенно вернул внимание жене. — Сейчас же слишком рано…

— В ближайшие часы ребенок не появится, — успокоил их обоих доктор. — Это были всего лишь тренировочные схватки. Обычное дело после таких стрессовых ситуаций.

— Значит, я доношу его оставшиеся недели? — уточнила Мария, сжимая руку мужа.

— Скорее всего, да, — доктор передал дежурной медсестре папку с отсмотренными документами. — Но все же, будьте внимательны. Срок уже подходит, и тренировочные схватки еще не раз повторятся. Разве что шанс, что очередные окажутся настоящими, и ребенок появится раньше, сильно вырос — неудивительно, после такого-то стресса. Я выпишу вас, мадонна, если пообещаете часто отдыхать и пропить курс витаминов.

— Обязательно, доктор.

Оставив пациентке список рекомендаций, врач пожал руки Джованни и Вольпе, потрепал по макушке Федерико и отправился осматривать остальных пациентов. Мужчины тоже надолго в палате не задержались — медсестра велела им выйти и подождать, пока Мария не будет готова покинуть больницу.

— Вы ночуете у меня, — сказал Вольпе, когда они снова оказались в коридоре с Федерико на руках. — Это не обсуждается.

Ни Джованни, ни присоединившиеся к ним друзья не стали с этим спорить. И так маленький домик Вольпе оказался заполнен людьми как банка шпротами. Свою спальню Вольпе отдал Джованни, Марии и мальчику, Бартоломео он собирался постелить внизу, а сам получил разрешение Теодоры переночевать у нее. Поговорить с друзьями о случившемся он смог только тогда, когда женщины разошлись по комнатам, а они с Джованни и Бартоломео засели на кухне с полными алкоголя кружками — стаканов и бокалов с недавних пор Вольпе не держал.

— Думаю, нам всем нужно уехать из Венеции, — наконец разрушил повисшее в комнате молчание Бартоломео.

— А как же Паола? Мы же не можем забрать ее из больницы, — возмутился Вольпе.

— Это не проблема, у меня есть связи с врачами и здесь, и дома, ее перевезут, — Джованни вздохнул. — Я согласен, нам нельзя здесь оставаться. Здесь у нас практически не осталось возможностей защищаться, что уж там говорить про атаки. А там, во Флоренции, лично я могу гораздо больше.

— И что ты сделаешь, когда мы уедем?

— Отыщу тех, кто заплатил за наши смерти.

— С чего ты взял, что это заказ?

— Слишком уж все чисто, — Джованни выглядел невозмутимым, но по тому, как сильно он сжимал ручку кружки, Вольпе видел степень захлестнувшей его ярости. — Нападение на меня и Карло уже сочли за попытку ограбления, а поджог записали как неосторожность Аннетты. Я не стал спорить и искать доказательства обратного, мне нужно, чтобы меня пока что не воспринимали всерьез. Это дает мне массу преимуществ. Я найду того, за чьи деньги нас пытались убить, и заставлю его пожалеть о том, что он родился на свет.

— Делай как знаешь, — поморщился Вольпе, — но только так, чтобы у твоих детей остался отец.

Джованни кивнул и опрокинул кружку коньяка. Сделав еще один круг, они с Бартоломео тоже отправились на боковую, оставив Вольпе раздумывать о чем-то своем на кухню.

В ту ночь Вольпе был единственным, кто так и не уснул. Он выбрался на выходящее на канал крыльцо и сидел там до самого рассвета. Когда света стало достаточно, Вольпе вытащил из кармана письмо от Никколо, пришедшее уже после того, как он ушел в гости, и привычным движением вскрыл конверт, достал исписанные мелким убористым почерком листы и жадно вчитался в долгожданные слова.

«Гил, кажется, удача отвернулась от меня стоило самолету сесть в Америке. Я не замечал этого в первые месяцы жизни и работы здесь, но сейчас… понимаю, что жестоко обманывал себя. Полагаю, я был слишком беспечен. Я знал, что враги способны дотянуться до меня даже с другого конца света, однако, был уверен, что это не случится так скоро.

Меня уже трижды пытались убить. Разными способами. Чья-то машина врезалась в нашу на оживленном перекрестке. Авария оказалась столь серьезной, что даже попала в газеты (вырезать не стал, из всех коллекций такую мне хочется иметь меньше всего). Затем два нападения подряд. Последнее было хуже всего. Убийца поджидал меня в собственной квартире. Я выжил только потому что Марио, решивший пойти со мной и остаться в гостях, зашел первым и смог обезвредить его. Он спас мне жизнь, и я не могу описать, как благодарен ему за это. Само собой, я сменил квартиру и обзавелся оружием. Теперь меня уже труднее застигнуть врасплох.

С последнего нападения прошло уже несколько дней, но я все еще не могу прийти в себя, хотя и отделался тогда легким испугом. Знаю, это покажется странным, учитывая все, я сотворил и пережил, однако, я только сейчас в полной мере осознал степень угрожающей нам всем опасности. Если уж совсем начистоту, то собственная жизнь волнует меня не настолько сильно, как это может показаться. Каждый раз, сталкиваясь с чем-то подобным, я стараюсь выжить не ради себя. В такие моменты я могу думать лишь об одном — если я сейчас сдамся и погибну, то никогда больше тебя не увижу.

Знаешь, я прежде не понимал, как тяжело находиться в по-настоящему долгой разлуке с человеком, которого любишь всем сердцем. Считал себя способным перетерпеть любые неудобства, неприятности и смертельную угрозу ради стоящей того цели. Но твое отсутствие рядом — нечто более неприятное, неудобное и болезненное, чем все трудности и угрозы, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться.

Я скучаю, Гил. Я с нетерпением жду того момента, когда создам все условия для безопасной жизни, обустрою для нас двоих уютное гнездышко и перевезу тебя туда. Сейчас же мне остаются только твои письма. Читая их, я радуюсь, что ты жив и цел, но в то же время мне больно осознавать, что мы не проживаем все эти прекрасные и ужасные вещи вместе. По ночам мне едва ли удается уснуть без твоего тепла под боком. И даже если я засыпаю, то едва ли могу проспать и пару часов — я просыпаюсь по нескольку раз за ночь, чтобы поискать тебя, и чувствую себя совершенно опустошенным, когда не нахожу и вспоминаю, почему. Я слишком привык к этим моментам близости за время, что мы встречаемся, и теперь не понимаю, как обходился без тебя прежде.

Твое отсутствие ощущается не только ночью, но и днем. В городишке, где мы с Марио сейчас живем, очень многое навевает воспоминания и мысли о тебе. Я постоянно наталкиваюсь на замечательные места — магазины пластинок и дисков, маленькие уютные рестораны, полуподвальные книжные магазины, — и не могу перестать думать о том, как хочу тебе их показать. Каждый день я нахожу что-то новое и удивительное, что-то такое, что тебе обязательно понравилось бы. На той неделе, например, я видел удивительную книгу по истории искусств и вспомнил, что ты очень любил читать такие в компании Теодоры и Стида. Или вспомнил обо всех днях, проведенных перед камином или в нашей первой комнате в общежитии, когда увидел у нового знакомого пушистый ковер. Если бы я мог, я бы скупил почти все эти вещи и задарил бы тебя ими, но пока что я не могу. Так что я утешаю себя твоим скорым переездом. Уж тогда-то я точно смогу восполнить все пробелы.

Здесь все и правда иначе, Гил. Несмотря на все нападения и ежесекундный риск столкнуться с членами ордена, это одно из самых безопасных и комфортных мест, где мне когда-либо доводилось жить. Здесь совершенно другой воздух, непривычный, но комфортный климат. А люди здесь такие, как мы представляли. Особенно в том, что касается… ну, ты сам понимаешь. Конечно, там никто не говорит о себе открыто и не выставляет себя напоказ так, как об этом рассказывают во всяких злобных памфлетах, однако, никто и не прячется. Я встретил достаточно похожих людей, и каждый из них сказал о себе так честно, словно здесь это в порядке вещей, и, как я уже выяснил, так оно и есть. Безусловно, их жизнь все еще трудна и нередко полна опасностей, однако, то, что есть у них, уже удивительно и желанно.

Теперь, пожив здесь какое-то время, я осознаю, о скольких вещах на самом деле мечтаю. До нашей встречи у меня не было ни целей, ни стремлений, ни желаний, что уж тут говорить о таких вещах, как мечты и фантазии. Но в последнее время я только и делаю что мечтаю. Постоянно прокручиваю в голове воспоминания или представляю что-то связанное с тобой. Случается, я мечтаю пока занимаюсь рабочими делами. Как-то раз я даже испортил несколько важных документов. Задумался о том, получится ли у меня выбраться к тебе в ближайшее время. Даже если просто мельком взглянуть или обнять на несколько минут. Этого мне бы хватило надолго, хотя, признаюсь, уехать от тебя во второй раз было бы гораздо труднее, чем в первый. Конечно, я исправил все свои ошибки, но эта идея до сих пор не дает мне покоя.

Я знаю, это очень глупо — ради одной только встречи с тобой ставить на паузу важную работу, которую едва начал выполнять. Однако, я ничего не могу с собой поделать.  Господи, как же я хочу оказаться рядом хотя бы на миг, просто увидеть твои глаза, взять за руку, поцеловать. Что же ты сделал со мной такое, что твое отсутствие равносильно нехватки воздуха в моих легких? Я знаю, я говорил это много раз, но скажу еще. Я люблю тебя, Гил. Я нуждаюсь в тебе. И это едва ли малая часть моего огромного чувства к тебе. Я всю жизнь изучал языки, однако, едва ли смог узнать достаточно слов, чтобы описать то, что чувствую. Я мог бы часами подбирать синонимы или выражать его действиями, и нам обоим это ужасно пришлось бы по душе. Однако, боюсь, всего времени мира не хватит, чтобы я смог выразить свою любовь до конца.

У этой дурацкой разлуки есть лишь одно преимущество. У нас появилась еще одна форма близости. Это наш с тобой интимный разговор, физические свидетельства которого мы уничтожаем, сохраняя при этом в памяти все остальные. Ты знаешь, мне всегда тяжело давались выражения чувств, хотя я и преуспел в этом с нашей первой встречи. И эти письма помогают мне самым неожиданным образом. Я учусь подбирать слова, связывать их в предложения так, чтобы доходчивее выражать свои чувства. Привыкаю к возможности говорить о своей любви и не стыдиться ее. Учусь жить свободно, как всегда мечтал.

Я люблю тебя, Гил. Люблю. Безумно. Первая и последняя мысли мои в новом дне — о тебе. Обещаю, я придумаю способ увидеться и сказать тебе все, что накопилось, вслух.

Люблю тебя»

Никколо никогда не подписывался ни в начале, ни в конце писем. Он передавал письма через людей Антонио. Вольпе умел отличать запечатанный всего раз конверт от тех, вскрывали и еще раз запечатывали, и Антонио знал об этом. Еще ни разу за три месяца, прошедшие с отъезда Никколо и Марио, их конверты не вскрывались. Их сокровенный секрет все еще принадлежал только им.

Вольпе перечитал письмо еще несколько раз, заучивая его наизусть. Лишь убедившись, запомнил его достаточно хорошо, чтобы быть в состоянии ответить даже спустя несколько дней или недель, Вольпе вытащил из кармана зажигалку. Он вытянул руку с листами бумаги так, чтобы они оказались над водой, поднес к их нижним краям зажигалку и резко щелкнул колесиком. Маленькое пламя сразу же перекинулось на бумагу и вмиг разрослось, жадным и быстрым хищником поползло к пальцам Вольпе, словно желая поглотить их вместе с письмом. Вольпе разжал пальцы только почувствовав обжигающую близость пламени, и догорающие листы упали в воду. Наблюдая, как бумага, отплыв на полметра и размокнув окончательно, тонет в темных водах канала, Вольпе грустно улыбался.

То, что происходило с этими листами, очень напоминало испытываемое ими чувство. Вольпе, тщательно скрывавший пожирающее его изнутри чувство, словно тонул в глубоком и бурном ответном чувстве Никколо. Иногда это было больно, но большей частью все же прекрасно. Вольпе вдруг понял, что очень хорошо понимает Никколо — разлука и правда обнажила сложность и неоднородность их взаимного чувства. Оно уже давно перестало быть только любовью, переросло в нечто объемное, состоящее из огромного количества пересекающихся чувств по отношению друг к другу, и едва ли кто-то из них мог бы описать хотя бы их треть. И теперь, осознавая то, как хорошо они друг друга дополняли, Вольпе отчаянно надеялся, что Никколо найдет способ хотя бы ненадолго вернуться.

***

Джованни сдержал свое слово. К концу недели он перевез всех друзей, даже находящуюся в тяжелом состоянии Паолу, во Флоренцию. Они все надеялись получить небольшую передышку после жестоких покушений, однако, с этим пришлось подождать.

На третий день после переезда у Марии начались схватки. Джованни почти принял было их за очередные тренировочные, но Теодора, вместе с Вольпе остановившаяся в доме Аудиторе и прибежавшая осмотреть Марию, сказала, что в этот раз они настоящие. В очередной раз за несколько дней они все отправились в больницу. Медсестры сразу же сопроводили Марию в палату родильного отделения. Из близких присутствовать рядом с ней позволили только Джованни. Всем остальным пришлось подождать в коридоре.

Роды затягивались, и Теодора, устав нервно расхаживать по коридору, отлучилась навестить Паолу, все еще лежавшую без сознания в отделении интенсивной терапии. Бартоломео скупил половину снэков из новенького вендингового автомата, но никак не мог к ним приступить. Ни ему, ни его друзьям сейчас кусок в горло не лез.

— Где мама? — тихо спросил Федерико, подняв свою озадаченную мордашку на Вольпе.

Вольпе вздохнул и потрепал его по голове. Отчего-то из всех новых взрослых, окружавших семью, именно Вольпе сумел каким-то образом завоевать расположение мальчишки, и у него вошло в привычку проситься к Вольпе при любом удобном случае. Вот и сейчас, стоило Джованни оглянуться на друзей прежде, чем войти в палату к рожающей жене, куда нельзя было ребенку, Федерико потянулся к Вольпе. И тому не оставалось ничего другого, как взять ребенка на руки.

— Она там, в палате, — ответил Вольпе, поудобнее перехватывая постоянно двигающегося ребенка. — У тебя сегодня появится брат или сестра, Федерико.

— Мама и папа будут его любить вместо меня?

— Конечно, нет, Федерико, даже не думай об этом. Они будут любить вас обоих абсолютно одинаково. Это будет здорово. Обещаю.

Мальчик явно не понял смысла его слов до конца, однако, Вольпе не успел объяснить. Стоны в палате утихли. Послышались шаги и голоса медсестер и Джованни. Одна из медсестер вышла из палаты и вскоре вернулась в сопровождении доктора. Это зрелище застала возвратившаяся Теодора.

— Ну что? Уже? — спросила она, усаживаясь на диван рядом с Вольпе и утирая лицо Федерико от какой-то грязи.

— Еще нет, — Вольпе тяжело вздохнул. — Они там как-то больно нервно ходят. И ребенка мы пока так и не услышали.

— Ясно.

Вольпе и Бартоломео, озадаченные ее сдержанным ответом, переглянулись. Они надеялись услышать от Теодоры, опытной медсестры, предположения о том, что же может происходить в палате. Но она продолжала молчать и думать о чем-то своем. Вольпе открыл уже было рот, чтобы спросить ее, но именно в этот момент за дверью послышался громкий и протяжный плач. Ребенок был в порядке. Все сидевшие в коридоре взрослые издали трогательный в своем единодушии вздох облегчения.

Они не ждали, что им позволят взглянуть на ребенка почти сразу после рождения, однако Джованни выглянул к ним в коридор через полчаса.

— Заходите, — он широко улыбался. — Заходите, скорее.

От такого предложения невозможно было отказаться. Теодора вошла первой, Бартоломео, выкидывавший фантики, замешкался, и вошел следом. Вольпе с притихшим Федерико на руках вошел последним.

Мария выглядела очень уставшей, но счастливой. На руках она держала завернутого в серое одеяльце младенца с красной рожицей. Он, видимо, уже накормленный, заснул, так что Мария позволила друзьям подойти к кровати поближе и рассмотреть его получше.

— Какая прелесть, — умилился Бартоломео.

От его громкого баса младенец тут же проснулся и захныкал.

— Так кто это? — спросила Теодора, когда ребенок, успокоившийся от ласкового покачивания материнских рук, снова задремал.

— Мальчик, — улыбнулся Джованни.

Все вокруг наперебой принялись поздравлять их и нахваливать новорожденного. Мария и Джованни искренне принимали поздравления и комплименты, но выглядели немного по-разному. Вольпе, стоявший позади, внимательно за ними наблюдал и подмечал каждую перемену в их состоянии. И он многое заметил.

Если странный вид Марии он смог легко объяснить трудными родами и пережитым незадолго до них стрессом, то над причиной скрывающейся за счастливым взглядом Джованни тревоги ему пришлось подумать. Ответ нашелся стоило Вольпе взглянуть на сидящего в его руках маленького Федерико и снова посмотреть на его отца. Отныне его лучший друг — отец двух мальчиков, двух наследников знатной дворянской фамилии. Джованни определенно видел в этом повторение их с Марио судьбы и не мог не тревожиться насчет будущего сыновей.

Решив, что с Джованни достаточно этих мыслей, Вольпе воспользовался перерывом в поздравлениях, поднес Федерико к лежащей на кровати матери и показал ему на маленький сверток в ее руках.

— Это что, новый я? — обиженно надув губы, спросил мальчик.

— Нет, милый, это твой младший брат, — улыбнулась Мария. — Он еще совсем маленький, как и ты когда-то, но он вырастет. Представляешь, ты сможешь научить его всем-всем своим любимым играм и вообще всему, чему захочешь.

— Правда? — настороженный взгляд ребенка смягчился.

— Правда, — усмехнувшись, разрешил Джованни. — Только учти, что с ним надо быть осторожным. Не давать никому в обиду и не обижать самому. А когда он подрастет, то с ним действительно можно будет играть и весело проводить время. Что скажешь? Нравится такой расклад?

— Посмотрим, — ответил на это Федерико с каким-то хитрым выражением лица, чем снова всех рассмешил.

— Как вы его назвали? — спросил Вольпе, когда все отсмеялись.

Мария и Джованни переглянулись.

— Если честно, еще никак, — ответила Мария. — Сначала не хотели торопиться, а потом и не до того стало. Сами понимаете, со всеми этими переездами, пожаром и всем остальным… Вот сейчас, выходит, и придумаем. Если у вас есть варианты, мы будем рады послушать. Вдруг что-то подойдет.

В комнате стало тихо — все взрослые раздумывали и, судя по затянувшемуся молчанию, никак не могли вспомнить или подобрать подходящего имени. Это все рисковало затянуться и надолго, если бы у Джованни не появилась идея.

— Я придумал ему имя, — сказал он, принимая сына из рук Марии и поглаживая его по маленькому красному лбу. — Эцио. Эцио Аудиторе.

Все вокруг переглянулись и, мысленно произнеся имя мальчика целиком, нашли его подходящим. Но обсудить этот выбор и что-либо еще они не смогли — в палату заглянула медсестра и погнала задержавшихся посетителей прочь. Прежде, чем уйти, Вольпе ссадил Федерико на кровать к Марии и подошел обнять друга.

— Как ты, приятель? — спросил он, отстранившись.

— Рад, сам видишь, — ответил Джованни, покачивая спящего Эцио на руках. — Но и немного тревожусь. Понимаешь ведь, почему, наверное.

В мрачном взгляде Джованни Вольпе увидел не только застарелые страхи и тревогу, но и новообретенную решимость. Джованни, прежде колебавшийся в своем решении о переезде, теперь утвердился в нем окончательно. Они все вспоминали о маленькой Лючии, погибшей из-за разборок в ордене, и меньше всего желали повторения ее судьбы любому другому ребенку. Не нравилась взрослым и мысль о том, что маленькие сыновья Джованни могут стать ассассинами не по своему выбору, но по принуждению.

— Мы вас не бросим, — тихо сказал Вольпе, похлопав Джованни по плечу. — Мы все свалим отсюда. И обеспечим им, — кивнул он на детей, — право выбирать свою судьбу.

Он не позволил Джованни себя остановить и что-то ответить и молча вышел из палаты. Все сейчас нуждались в отдыхе и времени на размышления. И Вольпе в том числе.