Капитан Леви сидел в кресле своей комнаты. Он ощущал, как воздух до сих пор кипел электричеством, хотя битва была уже позади. На его коленях лежали отчеты с очередной провальной миссии.

Если бы у него были часы, он бы увидел, что уже 4 утра, но Леви не держал при себе часов. Жизнь научила его инстинктивно ориентироваться во времени. Он привык узнавать врага лучше самого себя, а время было не на его стороне.

Разум медленно словно заполнялся литием — легким, но ядовитым, вытекая в морщины между бровей. Капитан каменной статуей застыл в этом кресле уже на 3 часа, и тело начало еле слышно требовать пощады.

Он бессильно выдохнул. Бумажная работа была почти закончена, но колючие цепи, затянутые на его ребрах все еще не давали вдохнуть. Леви лишь продолжал устало выдыхать.

Сегодня он потерял весь свой отряд, до последнего человека.

Сегодня расправленные и гордые крылья свободы обернулись прахом, иллюзией, далекой мечтой.

Капитан откинулся в кресле (хах, какой же капитан, вожак, потерявший стаю, — лишь одиночка).

Он долго смотрел в потолок. Перед глазами была пустота. Леви пытался зацепиться хоть за какую-то спасительную мысль, подобие ужаса, ярости, скорби, но не было абсолютно ничего. Из чувств была только боль, физическая боль.

У Леви невыносимо ныла нога. Он так и не пошел в лазарет, спокойно поднял руку, прерывая обессиленную тираду Эрвина накануне вечером, и быстро сказал, что ему нужно закончить работу.

Он спокойно признал для себя, что, по всей видимости, план вылазки Эрвина был пулей, пробившей отряд Леви насквозь. Быстро и элегантно — никаких оплошностей и выживших.

Вот только в этом мире никто не умирает элегантно.

Еще у Леви жутко болела голова. Внутри нее словно постоянно надувались воздушные шары, растягиваясь до предела и оглушительно лопаясь, и казалось, что эти шары — его сосуды, казалось, что из головы уже никогда не уйдет звук скрипящей резины, казалось, что оторвись он от работы хоть на секунду — его тело также разорвется. Но вот он сидит, целый и невредимый.

Ему предстоит самое тяжелое, то, что он откладывал все эти 3 часа, и отложит еще на неопределенный срок. Леви чувствует, что неправильно заняться этим сейчас, что нужно зацепиться за какие-то островки отчаяния и человеческой слабости, — запретное удовольствие, которое он давно не может себе позволить, — чтобы закончить работу.

Он медленно поднимается с кресла, расправленные плечи обтягивает легкий черный свитер — сидеть в привычной форме разведчика было противно и почти что больно. Пиджак с крыльями свободы аккуратно висел в небольшом полупустом шкафу. В комнату в идеальном, слепящем порядке он должен бы был вписаться, но отглаженная ткань резала глаза, словно этой эмблеме было здесь не место.

За окном расцветают медленными движениями предрассветные сумерки.

Он устал.

Прихрамывая, он выбирается из душащей комнаты, строки отчета каплями крови стекают по его затылку:

«…в результате операции было потеряно… солдат…

…ключевая ошибка операции — недооценивание противника, недостаточный сбор информации…

… со своей стороны докладываю о потере большей части элитного отряда, за исключением Эрена Йегера…»

Нога болела невыносимо, но стальная маска не соскользнула с лица капитана. Он шел на улицу, где готовилась к пробуждению жизнь, ощущая, как органы чувств постепенно отмирают.

Леви почувствовал, что в кои-то веки ему было некуда спешить. Ступая по темному коридору, он прислушивался к разносящемуся эхо шагов.

Сейчас он мог позволить себе не быть беззвучным и молниеносным.

Просто он уже опоздал.

Леви смотрел на закрытые двери, находящихся друг за другом комнат его бывших товарищей, и знал — за этими дверьми никого нет, лишь заправленные постели, безликие стены и такие же полупустые шкафы.

Все они знали, на что шли. Солдаты человечества. В их комнатах не было почти ничего ценного, они жертвовали личными вещами в пользу мобильности.

Леви проходит мимо столовой их корпуса и застывает. Стулья не на месте. Прямо перед операцией элитный отряд мобилизовали в срочном порядке, так что они подскочили прямо из-за стола. Он медленно прошел по столовой и задвинул стул один за другим:

— Леви, Эрен. Эрд. Оруо. Гюнтер.

Его рука с силой сжимает последний стул так, что по дереву идут микроскопические трещины.

— Чертовы засранцы. Одно простое правило: не отдавать концы в воду. Даже здесь обосрались, — стул летит в стену, крошась в щепки.

Леви разворачивается и быстро выходит на улицу, почти забыв о ноге. Он садится на траву и смотрит на голубеющее небо. Легкие обжигает прохладный воздух.

«Ты выбрался из подземной дыры ради этого? Уж непонятно, в каком дерьме глубже увяз.»

Леви не может оторвать глаз от бездонного неба. Раньше таким же бездонным ему казался потолок подземелий. Он и впрямь выбрался, но времени вот так просто расслабиться и насладиться свободой совершенно нет. Каждый раз, когда он поднимал глаза к небесам, их заливало кровью. И каждый раз он силился понять, его ли это была кровь.

После боя он спешил заползти в душ, чтобы снова смотреть, как по ногам течет розовая вода. Чувство чистоты после стольких лет проживания на помойке приносило удовлетворение. Но проблема была в том, что с тех пор, как он вступил в разведовательный корпус, он так и ни разу не смог полностью отмыться — так, чтобы руки не сковывало вяжущее липкое ощущение, чтобы небо для него не отливало алым оттенком.

Леви не мог понять, в чем дело: убийство врагов приносило нейтральное удовольствие. Он хотел бы сказать, что упивался отнятием их жизней, разделывал их как мясник свою сотую жертву, отрывая от нее по кусочку, но это было не всегда так.

Он убивал титанов не ради убийства.

Основной его целью стало не допустить больше никаких потерь. Ощущать, как в воздухе стоит запах смерти врагов, а не друзей. Леви четко ощущал этот запах смерти, наверное, потому, что он давал ему родиться в этом мире.

Он только забыл одну деталь. Смерть всегда пахла одинаково. Неважно, твои умирали или чужие.

Леви опустил голову и коснулся травы.

У мужчины в голове мелькнула мысль, что хуже всего — его травма. Мало того, что миссия провалилась, они потеряли десятки солдат, так еще и он теперь вышел из игры на несколько месяцев.

Чего уж там, он не смог даже привезти хотя бы какие-то останки своих солдат из-за этой чертовой ноги. Даже значки.

Сейчас в Леви проснулись чувства. Он ощутил, как тело его скованно льдом, как при этом напряжена каждая мышца и жила, пытающаяся освободиться, как ему нечем дышать. Этот ледяной пузырь, сжимающий его органы, плывет в озере. В нем тонут люди. В этом озере тонут сотни людей. Леви чувствует, что он так близко, но каждый раз ничего не может сделать. Протянуть бы руку, погибнуть бы вместо них.

Нет.

Из детства в подземельях он вынес простой урок: умирать — удел слабых. Он не может себе этого позволить. Он отомстит за смерти тех, кому не хватило сил выжить.

Так уж сложилось, что став сильным, Леви дал себе роль немезиды в рассыпающемся на его плечах мире.

У него была цель, и это не позволило ему сломаться. В следующий раз он успел бы.

Капитан снова тяжело выдохнул и мысленно проклял все, на чем держится наша хлипкая планета.

Прихрамывая подобно побитому зверю он вернулся в корпус, направляясь к комнатам бывших подчиненных. Это поражение было временно для Леви и Эрвина. Однако, кому-то оно стоило жизни.

В корпусе элитного отряда разведчиков было пусто, но отчего-то тепло. Создавалось впечатление, что Леви дышал за всех людей, которых не смог спасти.

Он заходил в комнаты бывших сослуживцев, тщательно собирая их немногочисленные пожитки. Укладывая вещи в коробки, Леви неспешно писал бумаге одни и те же слова. Все было в рамках профессионализма.

Возможно, если бы жизнь Леви сложилась бы несколько иначе, эти две строчки не были бы безликими. Возможно, они бы кипели кровью, которую так и не успели разлить по окоченевшей плоти сердца солдат, что они вырвали из груди ради еще нескольких моментов жизни человечества.

Но жизнь и его собственная сила воли сделали из Леви человека, готового к потерям. В пылу боя нет времени оглядываться на павших, когда ты необходим тем, чьи сердца еще бьются борьбой. В какой-то момент Леви перестал различать поле сражения и гражданскую жизнь.

В их войне не было графика, отпуска или передышки.

Этот человек хотел бы горевать и оплакивать умерших, но просто не мог себе этого позволить. Все время и силы были брошены на четкую и ясную цель. Секунда промедления означала необратимый проигрыш. Не только в военном плане, нет. Если бы Леви замер, он бы позволил липким несносным демонам, преследовавшим его годами, поглотить его. Все знали капитана Леви, как доблестного воина, готового отдать жизнь за высшую цель. На него смотрели с восхищением. Перед их глазами он был простым человеком с тяжелым характером. Мало, кто видел, что он бежал. На протяжении всей своей жизни, Леви пытался убежать от собственной тени, наступая себе же на пятки. Хоть он боялся произнести это вслух, Леви знал, что однажды он запутался бы в своих же ногах, и этот шаг был бы его последним.

Но он принял для себя за правило решать проблемы по мере их поступления, так что пока это не имело значения.

Сейчас ему нужно было выразить соболезнования семьям, что так и не разглядели своих сыновей, шедших из внешнего мира с высоко поднятыми головами. Их головы посыпались с плеч, подобно пыли, что Леви всегда стряхивал с пиджака.

И он снова склонился над бумагой, выводя уже знакомые слова.

Осталось одно письмо.

Леви бессознательно отложил его напоследок. Он взял еще бумагу, лист казался ему насквозь мокрым. Перед глазами мужчины встало лицо отца Петры, полное бессмысленной хрупкой надежды. Отец уже знал, что капитан, ответственный за жизнь его единственного ребенка, не смог привезти ни кусочка, напоминавшего о существовании его дочери. Он знал, что его дочь была мертва — это письмо не скажет ничего нового.

Но по какой-то неведомой причине перо в руках Леви продолжало мелко дрожать, рассыпая кляксы. Леви решил оставить все так и писать на этом листе, хотя их было предостаточно.

Дрожь в руках утихла, в каждую мышцу вернулась уверенность, как только перо начало царапать бумагу, одновременно выжигая на коже Леви все те же слова:

«Я убью всех титанов. Я отомщу смерть Вашей дочери. Ее смерть не была напрасной. Она послужила на благо победы человечества и придаст мне сил.» — Леви был скуп на слова, но он чувствовал долг перед семьями, воспитавшими отменных солдат

и товарищей.

Леви встал, физическая боль продолжала бить по каждому нерву наконечником пера. Положив письмо на последнюю коробку, он подписал ее, с уст, казалось, сорвался кусок его языка, вкусовые окончания которого атрофировались и могли воспринимать только горечь:

— Петра.

В тот момент Леви почти не убегал. Он почти принял пустоту внутри. И почти осознал, что впрыск бушующих чувств был не поражением.

В семь утра Эрен застал капитана Леви, сидящим за кухонным столом с остывшей чашкой черного чая. Одного стула не хватало. В комнате витала призрачная болезненная чистота.

– Доброе утро, капитан!

Леви молча кивнул. Казалось, что его голова готова была в любой момент тяжело упасть подобно камню, привязанному к утопленнику.

Дыхание капитана вязко сплелось со спиртом. Складывалось впечатление, что на столе был не чай.

Утро ударило по Леви черно-белыми кошмарами наяву. Но он знал, что война только начинается.

Капитан Леви тяжело встал со стула, так и не допив чай.

– На сегодня ты свободен, Йегер. Отдыхай.

Мужчина шел в лазарет, зная, что некоторые раны врачами не могут быть залечены.

Наконец-то наступил новый день.