Я слушаю солнечный ветер, и он произносит то самое имя — даже в шелесте листьев могу его угадать: по буквам, по слогам, тягуче-медово.

Я слушаю майские грозы: раскаты тяжёлые льются по небу, и слышатся в них те самые робкие крики — в ушах вновь твоё имя.

Услышать не слышу лишь только моря всевластные стоны — небесной солью берег будет ласкать, белым ситцем неспешно — плясать, и невинное молчание игры сохранит, и лишь закат отразит. Улыбнётся в холодной тиши надменною хитростью лиса, зубы-клыки вдруг покажет свои — и волна уж бежит, подбирается ближе оскалом манящим.

Пьянящей и сказочной ночью тебя заглотило прекрасное море — запахло тогда вдруг цветами, весной, стало так радостно-горько и терпко. Секунда к секунде, минута к минуте, снова в тихую бурю вернулись морские просторы — жертву новую глупую ждали.

Тихой молвой растерялось имя твоё на кусочки в ласковой-доброй степи, разлетелось по трезвому ветру горящими искрами огненной стали, слезами прошедшей по лету любви.

Я искала намёк на тебя в радости белых тех лиц, в синь глаз незнакомых людей заглянув ни с того, ни с сего торопливо, долго ища ту улыбку вишнёвую, что хоть некое сходство с твоей возымела — но никогда не нашла. Я искала тебя в солнечном-лунном отсвете, в том самом далёком ветре́-карусели, но никогда не нашла.

И солнечный ветер шепчет на ушко то самое имя.

И ласковый синий хитро смеётся.