Сегодня у Бабочки в голове — переплетающиеся нити, окрашенные в совершенно разные цвета, вьющиеся ленты и торжественное конфетти, рассыпающееся полупрозрачной сверкающей радугой. Ворох мыслей не дает покоя, пока малышка летит, закруживаясь ветром и слегка касаясь цветущего над головой неба, сливаясь с его насыщенной голубизной, поистине летней, хотя, напомним, Май только вступил в свои права. Бабочка совсем не замечает звучащего с разных сторон прямо над ее ушами противного жужжания и сплетнического стрекота — если бы заметила, наверняка бы смутилась и остановилась, задумавшись: обида резко кольнула бы сначала слева, а потом — справа, но все-таки не посмела бы надолго задерживать нашу героиню — она ведь уже привыкла, смирилась с таким отношением. Конечно, иногда вся почти неощущаемая в остальное время боль одиночества заглатывает наивную Бабочку, врываясь в мысли запоздалыми переживаниями, окуная с головой в грязно-синий, поджигая фитиль медленно нарастающей тревогой — когда в невзрачную лужицу бросаешь камешек, он так же не спеша прыгает по воде, разбрызгивая пресную грязь, и круги от него с каждым таким прыжком увеличиваются, ломая и искривляя отражение на этом своеобразном зеркале. Однако сейчас Бабочка и вовсе не обращает внимания на эти нелепости — ее небесные крылья несут ее куда-то далеко-далеко. Дневной свет непривычно ослепляет, ведь темные глаза ночи чаще следят за маленькой мечтательницей — в воспоминаниях, как в подтверждение, гораздо живее возникают картинки ночных пейзажей, словно фрагменты какого-то черно-белого кинофильма, в голове бегут какие-то строки, точно титры, — полупроговоренные мысли (встававшие целыми фразами и предложениями, или отдельными словами, будто бы подчеркнутыми и выделенными жирным шрифтом где-то на задворках сознания, или абстрактными изображениями), докучавшие легкокрылой именно в те моменты. Сейчас ее мучают уже другие — те, на которые она уже нашла ответы, пусть даже глубоко в душе в них не уверена, те, что остались безымянными и неозвученными, отступили для того, чтобы дать дорогу новым: сейчас все, что прокрадывались на цыпочках и часто занимали Бабочку на несколько часов, или дней, или ночей, остались как бы за кулисами, надежно задернутые плотным бордовым занавесом, а те самые новые ступили на сцену — у некоторых сегодня дебют. В общем, ощущение какой-то переполненности, словно она — стеклянная банка с вареньем, вытекающим через края, или с какими-нибудь специями (тут уж зависит от внешних факторов), пересыпающимися, осыпающимися и продолжающими сыпаться и сыпаться дальше, не давая даже вздохнуть, словно легкие заполнили песком, никогда не покидает такое, казалось бы, хрупкое и слишком маленькое для всех этих больших проблем существо. Бабочка всегда о чем-то думает — и, может быть, не только яркая и нестандартная окраска крыльев, а еще и это обстоятельство заставляет других держаться от нее на расстоянии.

Поддаваясь внезапному порыву улететь куда-нибудь, подальше от ни на секунду не покидающего ощущения, что за ней следят два больших, то смеющихся, то хмурящихся, всевидящих глаза, Бабочка путается то в облаках, то в колющей траве. Часто, потерянная в омутах мыслей, словно в лабиринте строк из неотправленных писем (или отправленных, но никогда не доходящих до нужного адресата), Бабочка пытается найти что-то, никогда ею не виданное, не слышанное, не ощущаемое — были бы мы в других кругах, и такое желание можно было бы назвать стремлением найти новое звучание, новое видение, что является, пожалуй, негласной целью всех художников, писателей, музыкантов — в общем, всех творческих людей. Однако Бабочка не осознает этого — понимают это только ее крылья, поднимающие в воздух, несущие вдаль, ведущие. Как и сейчас. Это крыльям нравится чувствовать единение с каруселью ветра, это крыльям нравится дрожать при встрече с необъятным небом, это крыльям нравится расправляться во всю ширину, как расправляется скатерть на столе перед приходом гостей, и задерживаться в таком положении на несколько секунд, пока не чувствуешь приятного страха, приливающей силы от плавного снижения и вероятности падения. О нет, другим мотылькам никогда не понять этой великой радости: их крылья существуют ради потехи и лишь издают бессмысленное звяканье.

Сегодня Бабочка видит перед собой непонятные блестки и летит вслед за ними — наверняка они должны привести ее куда-то. Вдалеке цветет что-то такое же красное, как и эти блестки, — ох, если, забывшись, синекрылая оказалась на территории всевластных роз, значит, она уже достаточно далеко от дома, и ей, скорее всего, не поздоровится: их взгляды такие стеклянные, переливающиеся холодным мрамором, что замораживают колким февралем и зимними стужами. Однако этот красный рябится одинокой полосой, чуть утопая в солнечном свете, так что его сначала и не разглядишь, — как-то не слишком торжественно для самопровозглашенных королев, закутавшихся в алый как в мантии.

Бабочка испытывает что-то неясное, словно это все уже было и просто повторяется, — кажется, это называется дежавю, но наша героиня, конечно, такого названия не знает и не знает этого чувства, потому пугается: по ее маленькому тельцу будто ударили чем-то тяжелым, в голове все расплывается, однако через несколько секунд все приходит в норму. Странно — отчего же это?

Бабочка приближается уже настолько, что может отличить крохотный силуэт — розы. Но розы какой-то необычной, не такой, как другие, ведь ее глаза не отражают лед, а ее красный поблескивает какой-то особой розоватостью, сливаясь с весенними закатами. Она необычная, и Бабочка чувствует, как ее сердце начинает биться сильнее: множество вопросов запутываются в праздных лентах и паутинных нитях в голове. Бабочке кажется странным то, что эта Роза живет, отделенная от остальных, и сверкает тише, но несомненно ярче, чем напыщенное королевство самопровозглашенных королев. Почему-то синекрылая уже уважает эту единственную в своем роде Розу, не поддавшуюся влиянию гордыни и при этом ставшую намного красивее и лучше.

Пунцовая Роза дергает своими нежными лепестками от неожиданности, когда наконец замечает бабочку, синеющую небом, с будто разбрызганной по легким крыльям морской водой. Эта Бабочка тоже не такая, как другие, и Роза заинтересовывается.

А одуванчики, наблюдавшие это знакомство, желтые от солнца — сами маленькие солнышки, рассыпанные по полю, впитали в себя робкие взгляды и совершенно новые цвета, которыми залились уже не одинокие Бабочка с Розой, и полетели по миру, хихикая, чтобы передать все уже предвкушающему Маю.