Когда Май восторженно радуется, чувствуя такой разный — несколько пересоленный, переперченный, в некоторых местах даже сладкий, но в основном достаточно обычный и привычный — вкус победы на губах, как сейчас, на поле начинают с необыкновенной скоростью расти новые цветы — как будто художник в порыве особо сильного вдохновения, найдя свою музу, старательно что-то зарисовывает на своем мольберте или в своей тетрадке, черкая новые формы, намечая новые детали, а после торжественно окрашивая получившееся в совершенно новые цвета, чуть торопясь и, возможно, выходя за контур или перебарщивая со смешиванием красок — и все-таки в конечном итоге  выходит нечто удивительное, потрясающее, поражающее живостью и невиданной красотой.

Зрительный контакт установлен — знакомство Розы с Бабочкой все-таки происходит, как, несомненно, было предначертано с самого начала. Два изгоя нашли друг друга — и породнились. Напряжение между ними растет до уровня электрического тока в нагревшейся лампочке; их взгляды пересекаются всего на несколько мгновений, но в глазах — похожих друг на друга, отображающих одни и те же эмоции — искрятся бриллианты в несколько карат. Маю нравится это; словно молния, очерчивающая небо, освещает его, проносится в его сердце (тогда же на поле слышатся раскаты грома), проползает змеей — сквозь, через, поверх и низом — мимолетно, почти незаметно, но так, чтобы стало ясно — что-то начинается, что-то делается, происходит. Май улыбается, и, когда Бабочка возвращается домой, снова стараясь избегать взглядом и мыслями тех, кто посмеивается, звонко треща и звеня над ушами (хотя, какой же тогда это дом, если здесь ее не принимают?), над полем улыбается, разогнав подле себя облака, словно сдавливающие стены, солнце.

Однажды на рассвете, еще когда синевато-сереющая тьма пронизывает небо, а солнце в оковах, почти не даруя миру ни света, ни тепла — если только оставляя их лететь после себя воздушными змеями, неторопливым шлейфом, разбгрызгивая их тонкими струйками, — медленно и тяжело поднимается ввысь сквозь толщу облаков, барьеры беспечности и серьезности, веселья и грусти, ходя по краям, по граням и границам между противоположностями, примеряя разные маски, раздумывая, каким сегодня представить себя миру (без Мая тут не обошлось: солнце — его беспристрастный лик, непроницаемые, но проницательные глаза и всеслышащие уши), борясь за жизнь в этой неприветливой обители сонности и вечной ночи, — именно в это суровое время суток Бабочка настигает туман, окутывающий полупрозрачной пеленой поля, и, приветствуя его, словно давнего друга, оказывается его центром — укрытая, словно одеялом, рассыпчатой, появляющейся то тут, то там небольшими сгустками и так же исчезающей облачной вуалью. Каким-то совершенно случайным образом этот туман приводит путницу к уже знакомым, разведанным местам, где растет та самая Роза — Роза, давшая надежду, но отнюдь не знакомая, отнюдь не разведанная.

Иногда кажется, что ты вот-вот дотянешься до чего-то — до верхней полки в буфете, например, — поймешь что-то важное — чью-то не дающую покоя загадку, отражающуюся в глазах недосягаемостью и какой-то туманной синевой, — однако это что-то увертывается, уходит от тебя. Стоит тебе только слегка коснуться, поймать одним пальцем тонкий хвост — он ускользает от тебя, словно испугавшаяся рыба, вильнув тем самым скользким хвостом на прощание. Именно таким образом Бабочка постоянно приближается к чему-то, потаенному в глубине Розы, — до ключа от заветной двери рукой подать, однако либо этот ключ таинственным образом исчезает из ладони, либо не подходит к двери, либо сама дверь оказывается не той — заветный клад не за ней. А может, никакого сокровища и вовсе нет, может, эта Роза — притворщица, строит из себя загадку — всем своим видом, а еще будто повторяя: «В следующий раз обязательно узнаешь, ты только приходи, я тебе обо всем поведую», — а никакой загадки и нет. В общем, с этой звездно-красной Розой решительно ничего непонятно, но Бабочка не привыкла сдаваться, не достигнув цели. Или так работают чары этой колдуньи: возможно, они просто имеют некое завораживающее действие — и именно потому наша героиня каждую ночь и в некоторые дни, распушив белоснежные крылья, как балерина, оправляющая свою пышную юбку перед важным выступлением, или как птица, выставляющая всем напоказ свои перья, отправляется — или просто возвращается — к предмету своего любопытства.

Ветерок — сегодня легкий и неспешный — раскачивает крылышки: они дергаются, дребезжат, но, взлелеянные пробивающимся сквозь тучи лучом солнца, продолжают нести Бабочку вперед, а ветер и не против — он только подгоняет упорно рвущуюся к своей цели героиню, которая, как раскачивающийся на диких волнах корабль держит курс на рябящую где-то вдалеке землю или повинуется освещающему и ведущему маяку, стремится к чему-то неизвестному и далекому.

Сверкающий перламутровый блестит в ее взгляде — во взгляде, несомненно, Розы, ведь только она способна одним тем, как посмотрит на тебя, указать на свои эмоции — вот только не ясно, истинные или те, которые она хочет показать, — перемениться в один миг: вдруг стать холодной королевой и смотреть свысока, из робкой лани сделаться властной колдуньей и заколдовать тебя, превратиться из этой колдуньи в добрую фею — и наоборот. Эта Роза — властительница твоих чувств, она управляет ими, словно жонглер: ты ненавидел ее несколько минут назад, но вот уже влюблен. Эта Роза — подобно тому образу, в который обращается, — колдунья, волшебница, что очаровывает тебя, не используя даже никаких чудодейственных зелий, — лишь дернув ресницами. Превосходная актерская игра — эта Роза тоже умеет менять маски, чтобы заставить других почувствовать нечто совершенно противоположное тому, что чувствовал ранее, вот только делает она это скорее неосознанно — меняет свои роли, своих героев в зависимости от мыслей в голове, за которыми часто не угнаться, которыми часто не можешь управлять. Однако Бабочка уже почти изучила ее глаза, то, как они перебегают от одного предмета к другому, как звезды в них делятся на стайки, которые воюют между собой, как одна звезда частенько остается в стороне, а потом выходит вперед — бунтарь — и начинает свою проповедь, так что остальные искрящиеся фонарики, сверкающие сначала подозревающим и не слишком доверяющим огоньком, рядком идут за ней и выстраиваются друг за другом, словно бисер, маленькие блестящие камешки, кажущиеся маленькой счастливой девочке, берущей их в руки, настоящими драгоценностями, нанизывающиеся поочередно на ниточку, чтобы получилось новое, особенное украшение; как лампочки в этих глазах загораются совершенно разными цветами, подсвечиваются разными яркостями и тусклостями, неуверенными и решительными. Обладательница хрупких крылышек наверняка смогла бы зарисовать эту картину — как сомнения, соблазны и другие, еще, возможно, не совсем понятные чувства роются в глазах Розы, не доступные взору невнимательных, — по памяти, но не будем забывать, что она — всего лишь бабочка, которой по своему роду должна быть чужда та пытливость, та заинтересованность, что по какой-то нелепой случайности присуща нашей героине, а еще ей уж тем более должно быть все равно на то, что могут ощущать другие. Не отдавая себе отчет в том, что делает, Бабочка принимается чертить у себя в голове схемы, выстраивать теории и просчитывать всевозможные вероятности, связанные с ее новой знакомой — и в то же время совсем еще не знакомой, не изученной — Розой.

Иногда глаза Розы светятся так ярко и громко, что разгоняют все облака и возвращают солнце на свой пьедестал, расчищая для него до этого тернистую, а теперь залитую сиянием тропу, чтобы оно тоже светило и дарило радость. Сейчас происходит то же самое: серый рассвет оборачивается победной оранжевостью, словно бы Май решил закатить на небесах пышный пир. А повод для этого празднества и правда есть, ведь Май задумал некую шалость.