На веранде дома Эцио, к своему удивлению, обнаружил старшего брата. Федерико сидел на качелях из ротанга и потягивал сидр из бутылки, сверля задумчиво-любопытным взглядом сворачивающую на соседнюю улицу машину Макиавелли.

Эцио же не отказал себе в мимолетном наблюдении за братом. Было что-то непривычное в таком поведении вечно беззаботного молодого мужчины, в том, что он пил даже слабый алкоголь в отчем доме, где спиртное хоть и не было под запретом для взрослых, но даже изредка едва ли употреблялось. После разговора с начальником, хоть и облегчившего парню душу, но все же очень серьезного, Эцио не мог не задуматься. Теперь он гадал, связано ли состояние брата с опасениями насчет его, Эцио, диагноза или трудоустройства, или же Федерико переживает какой-то свой тяжелый период, которым не может поделиться с ним или остальной семьей? Решив выяснить все напрямую, Эцио поспешил подняться на веранду и сесть на качели рядом с братом.

Пришедшее в движение от веса чужого тела сидение и скрип основы качелей вернули разум Федерико в обычный мир. Он посмотрел на брата и улыбнулся своей прежней улыбкой, вытащил из кармана уличной легкой куртки банку газировки, протянул ее Эцио. Принимая из его рук прохладную банку, Эцио уже хотел было расслабиться и отпустить прочь свои волнения о брате, но какая-то тяжесть в глубине его темных глаз встревожила Эцио еще сильнее. И все же он не стал торопиться. Какое-то время они сидели на качелях молча, поглядывали на перекресток с его умеренно-оживленным в такое время дня движением и думали каждый о своем, позволяя разговору созреть и завязаться лишь тогда, когда оба будут готовы.

— Я не стал рассказывать им новости, — в холодной и влажной осенней тишине голос Федерико прозвучал действительно тепло и радостно, и тяжелая хватка тревоги постепенно начала отпускать сердце Эцио. — Сказал, что передал тебя дяде и уехал по своим делам. Хотел, чтоб ты сам им рассказал и насладился моментом по полной.

Эцио с облегчением выдохнул и рассмеялся, неспособный сдержаться. Отчего-то легкий на подъем характер брата и сам звук его голоса, светлый и яркий, полный затаенного беззлобного смеха над всем вокруг, всегда на него так влияли. Федерико всегда был тем, на кого никто, ни члены семьи, ни друзья, ни даже незнакомцы не могли злиться всерьез, ибо как можно злиться на теплый и яркий луч света, пробивающий плотный ряд темной облачной завесы. Вот и сейчас, даже в таком странном и непривычном для Эцио состоянии, Федерико все еще излучал умиротворение и, сам того не осознавая, вызывал у близких желание улыбнуться или рассмеяться просто так.

— Спасибо, — Эцио смущенно улыбнулся. — И что? Они совсем тебя не допрашивали? Даже Клаудия?

— Нет, нисколько. Ее опять температурит, так что она проспала большую часть дня, а ты знаешь, она добрая спросонья. Да и, если честно, ни у нее, ни у остальных особой возможности меня расспрашивать-то и не было…

— Что? Почему?

— Я тут большую часть вечера просидел. Ай! Эцио! Хватит, — Федерико фыркнул и дернулся, стоило Эцио попытаться померить его температуру по традиционной семейной методике «Рука-лоб». — В порядке я.

— Ага, конечно, и поэтому ты тут себе жопу морозишь, а не с домашними дурачишься, как обычно, — парировал Эцио, легонько пихая его в плечо. Когда Федерико вместо того, чтобы, как обычно, захватить его шею рукой и взлохматить волосы костяшками пальцев, лишь с тяжелым вздохом отвел взгляд, Эцио посерьезнел и нахмурился. — Черт, Фредо. Что случилось?

— Да ничего особенного. Просто… перед работой я должен был съездить кое-куда еще. Я пока не хотел об этом говорить, но у нас с Максом была запись на оформление партнерства в администрации. У них там загрузка по этому вопросу дикая, я это свободное окно три месяца вылавливал. И то еще месяц ждать пришлось. Так что я и правда собирался оставить тебя дяде и сразу уехать, чтобы точно успеть. Но Макс меня бросил. Сообщение, блин, скинул в чате, пока ты был на собесе. Ну и, если верить ему, уже вывез все свои манатки из моей квартиры и вместе с ними свалил из города.

— Вот же мудила, — Эцио, не удержавшись, выругался. — Спасибо ему, конечно, что свалил до заключения бумажек, и тебе не придется тратить еще несколько месяцев, чтобы их расторгнуть, но… Черт! Хоть бы сразу это сделал и по-человечески, лично все сказал, все такое, а не водил тебя за нос все это время. Каким же говном надо быть, чтоб так поступать…

— Не надо так, — тихо попросил Федерико, и от его несчастного вида у Эцио пропало все желание злиться на его нерадивого теперь уже бывшего, с которым они были с самой старшей школы. — Я ведь не лучше. Люби я его как прежде и будь внимательнее, заметил бы, как он напуган. Да и, раз уж на то пошло… мы оба просто привыкли друг к другу и оттягивали неизбежное. Максу хотя бы хватило мозгов быть реалистом. Это ж только я, насмотревшись на предков, верил, что у нас такая же первая и вечная любовь. Так что я не могу винить его за побег.

— Да уж, — пробормотал Эцио с виноватым видом, обнимая брата за плечи свободной рукой. — Но почему ты никому не сказал? Ни мне еще днем, ни остальным…

— Не знаю, — Федерико пожал плечами и поставил на пол пустую бутылку из-под сидра, чтобы не выронить ее из подрагивающих от холода и обуреваемых эмоций рук. — Сначала-то хотел точно все оформить, а потом уже осторожно прощупывать, будете ли вы рады… Если б все пошло по плану, весной бы тихо отпраздновали домашнюю свадьбу или вроде того. Но когда все закончилось, я не смог. Просто не смог. Может, я дурак, что этого боялся, но мне было стремно, что отец опять психанет, как перед выпускным. Одного раза мне с головой хватило.

Они оба тяжело вздохнули, вспоминая этот эпизод давно минувших дней. Младшие дети долго не знали причины единственной серьезной ссоры в их семье, и лишь когда Эцио и Клаудия достаточно подросли и спросили в очередной раз, родители с разрешения Федерико рассказали им правду. И, должно быть, спустя годы их отец сумел измениться и узнать об этой стороне жизни Федерико достаточно, поскольку, объясняя им, что другая ориентация не делает их брата хуже, он говорил вполне искренне. Вспоминая об этом, Эцио с горечью подумал, что порой даже самым изменениям и безграничной родительской любви, в которой они все росли, не под силу стереть болезненный осадок.

— Скажи им, — Эцио сказал это очень тихо, прекрасно зная, что брат услышит. — Пойди сейчас и скажи, а я отвлеку мелких. Я знаю, тебя бесит, когда я командую, но… я правда хочу, чтобы ты это сделал.

— С чего бы это? — с фырчаньем усмехнувшись, поинтересовался Федерико. Он не отказывался, лишь хотел лучше понять мотивацию брата. — Кто-то хочет избежать своей порции групповых обнимашек и неловких тостов за ужином в свою честь?

— Скорее, хочу дать им возможность позаботиться о тебе так же, как они заботились обо мне, — Эцио, усмехнувшись в ответ, поднялся с качелей. — Весь последующий ужин, за которым тебя будут отвлекать упоминанием моей новой работы и всякой левой фигней, идет в качестве приятного бонуса.

— О, ну как же я могу от такого отказаться, — Федерико, уже явно немного приободрившийся, хоть и не показывавший этого, поднялся следом за ним и сходил выкинуть бутылку в бак, вывезенный со двора поближе к дороге, чтобы мусоровоз опустошил его под утро. Вернувшись на веранду, он похлопал брата по плечу. — Спасибо, что выслушал, брат. Правда. Я… поговорю с мамой после ужина. Если все пойдет хорошо, то, быть может, и с отцом тоже потом.

— Сделай это сразу. Я серьезно, Фредо, — сказал Эцио прежде, чем войти в дом. — Пойди и скажи сейчас. Обоим. Хочешь верь мне, хочешь — нет, но отцу это нужно не меньше, чем тебе. Я мало что помню из времени в клинике, но его состояние даже с диагнозом и под таблетками ни за что не забуду. Особенно в день совместной терапии. Отцу всегда казалось, что он нас подвел — ну, сам понимаешь, из-за всей своей работы, переезда, мелких… Он жалеет, что почти не проводил с нами время в детстве, считает, что, проживи он с нами даже самые мелкие наши неприятности, мы бы не боялись приходить к нему с серьезными. И еще… Он все еще корит себя за ту ссору.

— Гонишь…

— Не. И если на кого он реально и взбесится, то на меня, что разболтал, — Эцио пожал плечами, стараясь не показывать, как сильно ему не по себе рядом с настолько расчувствовавшимся старшим братом. Обычно все бывало наоборот — Федерико со своей неунывающей натурой вытаскивал его из передряг или мирил с родителями, — и сейчас Эцио, не особенно-то умеющий заниматься тем же самым, надеялся, что не сделал хуже своими словами. — Но не на тебя. Так что… пойдем в дом. Не хватало, чтобы еще и ты тут разболелся и остался у нас лечиться. Я-то на своем первом ярусе еще помещаюсь, а ты, кабан, со второго свалишься.

— Ой, пошел ты, — рассмеялся Федерико, отпихивая его рукой от двери, чтобы, как обычно, влететь в прихожую первым. Эцио, усмехаясь, вошел в дом следом, и еще пару минут они, как в детстве, потратили на шутливую борьбу за самый удобный крючок на вешалке.

— Детский сад, — пробормотала Клаудия, как раз спускавшаяся со второго этажа помочь матери накрыть на стол, но задержавшаяся посмотреть, как они, продолжая дурачиться, переодеваются. — О чем вы там бубнили на веранде столько времени? Я из-за вас подремать не смогла.

— А не надо было с открытым окном спать, — Федерико потрогал ее лоб, проверяя температуру. — Глядишь, и отоспалась бы.

— Ну да, отсутствие проветривания очень хорошо мешает простуде заражать других людей, — буркнула девушка, отстраняясь и отправляясь на кухню. — Лучше помогите мне с посудой. Иначе харкну соплями в тарелку, пока не видите.

Рассмеявшись, братья, знавшие, что, конечно же, она так не поступит, поспешили на кухню. За пару минут Эцио с Клаудией накрыли на стол, Федерико же все это время помогал матери готовить или греть последние блюда. На их удачу, отец закончил работать довольно рано и приехал аккурат к ужину.

— Эй, слушай, Клаудия, — сказал Эцио, заметив, что Петруччо, делавший уроки в гостиной, прервался на звук открывающейся входной двери и вот-вот побежит встречать отца. — Кажется, мелкому нужна помощь с уроками. Пойдем, поможем доделать, пока еда не остыла.

— Но он нас не звал, — Клаудия нахмурилась, не понимая, к чему он клонит. Но стоило Эцио кивнуть на Федерико и дать ей знак, что тот хочет поговорить со взрослыми, девушка вздохнула и поплелась за братом. — Ох, блин. Ладно, пошли. Надеюсь, там не много осталось… Привет, пап.

— Привет, — улыбнулся Джованни, расстегивавший свое пальто в прихожей. Он прервался, чтобы поцеловать дочь в лоб и потрепать Эцио по плечу. — Рад, что успел к ужину. Вы еще не начали?

— Нет, но уже накрыли. Мама с Фредо уже почти закончили с едой, — быстро и немного нервно ответил Эцио. — Думаю, им будет приятно, если ты поможешь разложить, пока мы поможем Петруччо с домашкой.

И так, не давая Клаудии вставить и слова, Эцио поспешил увести ее в гостиную. Петруччо, уже закончивший делать уроки, как раз убирал учебники в рюкзак и явно обрадовался появлению старших.

— Это ведь папа там? — спросил он довольно оживленно. — Пошли скорее! Я такое из школы принес, надо показать, пока мы не сели есть!

— А еще кто-то торчит нам историю о самом долгом собесе в истории, — добавила Клаудия с хитрым прищуром глаз.

— Точно, — согласился Петруччо. Он уже собрался было бежать на кухню, но Эцио, тихо посмеиваясь, попридержал его за плечо.

— Обещаю, история будет, и она вам понравится. А еще мы обязательно посмотрим, что ты там принес, приятель. Только вот надо немного подождать, — он оглянулся на кухню на другом конце этажа. Из дверного проема фигур близких было не видно, но по тихим голосам он мог понять, что говорят они о серьезных вещах. С тяжелым вздохом Эцио вернул свое внимание мелким. — В общем…. Федерико нужно поговорить с родителями перед ужином. У него кое-что случилось, и…

— Что? Он сказал? — Петруччо нахмурился, поняв, что Эцио все знает. — Так нечестно, Эцио! Ты знаешь! Скажи нам тоже….

— Если он захочет, он скажет сам….

— Так, минуточку, — Клаудия, обожавшая доискиваться истины, особенно если это касалось близких, начала набрасывать варианты. — Это опять про ремонт в его лофте? Или тачку? Он-таки отправил заявку на участие в тот проект с собаками, хотя Макс против? О, это как-то связано с Максом! — воскликнула она, заметив, как выпрямилось лицо Эцио при упоминании бывшего брата. — Так, что это может быть… Он покупает вторую машину для Макса, как и обещал? Или купил кольцо? Они типа женятся? Или уже поженились, ну, или как оно там называется…. Это наверняка что-нибудь хорошее, ведь если это Фредо, ничего плохого-то не могло случиться. Если это и правда свадьба, это просто жесть как круто! Я им костюмы сошью…

— Да тихо ты, — не выдержал Эцио ее все больше наполняющегося напором и эмоциями тона. — Нет, наоборот. Точнее… И да, и нет. Короче, они почти поженились юридически. Типа, несколько месяцев ждали, чтобы записаться в администрацию и пойти подать документы и все такое, и еще месяц ждали, пока им скажут дату. Им назначили на сегодня, Фредо должен был туда поехать сразу, как закинет меня на собес. Но пока я там на ресепшене с бумажками возился, Макс его кинул.

— Чего?! — хором воскликнули мелкие.

Эцио зашипел на них, взглядом умоляя не кричать. Опомнившись, они затихли и прислушались, не идут ли взрослые их утихомирить, но, к счастью, они были слишком заняты своим разговором. Так что троица уселась в гостиной и, пока они ждали, что взрослые договорят и позовут ужинать, Эцио кратко пересказал им случившееся.

— Вот же скотина, — прошипела Клаудия, выслушав историю. — Так вот чего он все утро в сторис всякое закидывал, чемоданы там, картиночки с тупыми цитатами про новое начало… Я-то думала, там нормальное что случилось, даже лайкала… Знала бы, натравила на него своих технарей, чтоб ему накрутили ботов и до бана довели. После ужина этим займусь.

— Разве так бывает? — пробормотал озадаченный Петруччо, впервые проигнорировав возможность спланировать какую-то шалость с сестрой. — Они же так долго встречались. Как можно было расстаться после всего?

— Так и правда случается, приятель, — Эцио со вздохом потрепал его по волосам. — Лучше уж так, чем сгоряча обручиться, а потом много лет из привычки несчастливо вместе прожить. По крайней мере, Федерико теперь свободен от такого человека в своей жизни. Как ему полегчает — тут же найдет кого-то замечательного, если захочет, вот увидите.

— Правда? — Клаудия не смогла скрыть скепсиса. — Не пойми меня неправильно, Фредо у нас реально классный, но в нашем унылом городишке даже альянса нет нормального, я уж молчу про всякие гейские локальные бизнесы. Каковы шансы, что он здесь встретит кого-то замечательного, учитывая, что он, наверное, единственный такой замечательный на весь город?

Эцио уже открыл было рот, чтобы возразить, но не нашелся с ответом. Так они и просидели пару минут все трое, размышляя над ее вроде как риторическим вопросом.

— Да уж, задачка так задачка, — вздохнул в какой-то момент Эцио, понимая, что его разум пока что пасует перед поиском рабочих решений. — Наверное, нам пока с этим ничего не поделать. Разве что поддерживать Фредо. Веселить, все такое. И никаких накруток или прочей мести Максу. Понятно? — он внимательно посмотрел на младших по очереди, чтобы закрепить эффект своего слова. — Я серьезно. Макс, конечно, говнюк, но он того не стоит. Так что пока он держится от Фредо подальше, мы его трогать не будем. Обещайте мне, оба.

— Обещаю, — простодушно согласился Петруччо. Он, конечно, любил бедокурить с сестрой, но не всегда понимал последствий своих действий, и Эцио было спокойнее от осознания, что хотя бы в это все взрослое державший свое слово мальчик не полезет. Так что они оба воззрились на Клаудию.

— Ладно, — закатила она глаза, капитулируя перед их молчаливым ожиданием. — Но только пусть попробует оказаться поблизости, и я за себя не отвечаю.

— Какое трогательное единодушие, — прозвучавший за их спинами отцовский голос заставил все троицу подпрыгнуть на месте и развернуться в сторону тихо подошедшего из кухни Джованни. Он выглядел немного печальным и задумчивым, но, тем не менее, улыбался младшим детям. — На этой ноте предлагаю вам сходить еще раз помыть руки и поспешить на кухню, пока ужин совсем не остыл.

Младших дважды звать ему не пришлось. Изнывающие от желания поговорить со старшим братом, они так и ломанулись на кухню, обгоняя друг друга. Эцио поспешил было за ним, однако, Джованни задержал его и крепко обнял.

— Спасибо, Эцио, — тихо сказал он, и что-то в его голосе заставило сердце Эцио довольно ощутимо екнуть. — Фредо проговорился, что только благодаря тебе у него появились силы сказать все нам обоим. Для меня это очень много значит, ты же знаешь?

— Да, пап, знаю, — попытался скрыть неловкость за усмешкой Эцио. Отчего-то каждый раз, когда он видел отца таким уязвимым, ему становилось ужасно не по себе, и он старался избегать таких моментов. — Все в порядке. Пойдем, а не то мелкие все самое вкусное съедят.

Джованни рассмеялся и, закинув руку ему на плечо, повел на кухню.

Семья, как и всегда, не начинала, если кого-то не было за столом, но еще никогда они не ждали появления опаздывающих с таким нетерпением. Эцио обвел членов семьи взглядом прежде, чем сесть на свое место. Мелкие, как всегда сидевшие справа, шушукались о чем-то вполголоса, но, увидев их с отцом, вытаращились на Эцио горящими от нетерпения взглядами, и Эцио вздохнул, вспомнив свое обещание рассказать про собеседование. Сидящие же слева мать и старший брат выглядели же скорее грустными. И если грусть за маской непривычного спокойствия на лице Федерико была вызвана свежими душевными ранами, едва начавшими затягиваться от поддержки близких, то Мария прятала за грустью гнев.

Видеть такой мать для Эцио было еще непривычней, чем уязвимого отца. Он видел ее такой лишь однажды — когда в очередной приступ слабости Петруччо врачи скорой помощи отказались везти мальчика в больницу, приняв его недомогание за обычную простуду, но, столкнувшись с гневом матери, защищавшей свое дитя, сделали то, что должны были. Мария явно злилась на человека, навредившего ее ребенку, и Эцио, пусть и немного напуганный этой ее редкой эмоцией, вдруг осознал, что разделяет это чувство. Его самого взбесил поступок Макса, и лишь любовь к брату и семье удержала его от даже самой мелкой мести. Довольный осознанием того, откуда в них с Клаудией взялась подобная черта, Эцио занял свое место рядом с матерью и братом.

Отец сел на свое место во главе стола последним. Это послужило сигналом к началу ужина, и все шесть членов семьи, вымотанные долгими треволнениями прошедшего дня и сильно проголодавшиеся от всего этого, налегли на еду. Какое-то время в кухне были слышны лишь скрип приборов о тарелки и просьбы передать одно из блюд или налить напиток из графина. Лишь утолив этот жуткий первый голод перед неизбежным дессертом за травяным чаем, семья снова переключилась на Эцио.

— Что же, сынок, — сказала Мария, потрепав его по руке, когда Эцио откинулся на высокую спинку своего стула, — расскажи нам уже, как все прошло.

— Эм… Вообще-то, я должен извиниться перед тобой, мам, что не смогу помочь пересадить цветы в четверг, — ответил Эцио с притворно-виноватым видом. — У меня первая смена будет.

Новость произвела на семью не совсем тот эффект, которого Эцио ожидал. Мария отреагировала первой, с облегчением рассмеявшись и похлопав его по плечу, пока мелкие с неожиданным удивлением взирали на брата, Федерико, даже несмотря на свои проблемы, весело улыбался, а Джованни молча и немного напряженно ковырялся в своей тарелке. Эцио заметил это, но не успел ничего спросить у отца — мелкие, опомнившись, налетели на него с объятиями, и на какое-то время кухня погрузилась в хаос. Когда все немного поуспокоились, Эцио рассказал все, что смог вспомнить и упомянуть без риска сболтнуть лишнего, и сейчас реакция родных уже ощущалось именно такой, какой и должна была быть. Лишь отцовская отстраненность самую малость беспокоила Эцио, но, списав это на волнение за старшего брата, он позволил себе расслабиться и впервые за долгое время разделить с близкими не горечь собственной беды, а радость долгожданного достижения, такого обыкновенного для других, но невероятно важного и серьезного для него.

За всей последовавшей за ужином веселой суматохой — традиционным семейным кинопросмотром, изучением нового интерактивного проекта, принесенного Петруччо из школы, и постоянным обменом шутками с Клаудией и приободрившимся Федерико, — Эцио почти забыл о странной реакции на новость отца. Лишь когда Мария увела Петруччо в их с Клаудией комнату, проследить, правильно ли мальчик принимает часть своих лекарств, а Клаудия с Федерико ускользнули лакомиться сладким на кухню, Эцио вдруг обнаружил, что отец незаметно для всех успел уединиться на веранде. С непонятно откуда взявшейся тяжестью на сердце Эцио заставил себя выйти на улицу.

Джованни он увидел сидящим на тех же качелях, где несколькими часами ранее уговаривал брата поговорить с семьей. Отец смотрел куда-то вдаль, за соседние дома и видневшиеся вдали высотки, в какую-то странную точку за самим горизонтом, доступную лишь его взору, и курил, чего Эцио за ним практически не замечал с тех пор, как пошел в старшую школу.

В первые годы жизни в Штатах Джованни выкуривал пару сигарет в неделю, если на работе трудно приходилось, но потом, когда старшие подросли и родился болезненный младший, он стал поддаваться этой вредной привычке чаще. В самый паршивый период, когда Мария неделями лежала в больницах вместе с маленьким Петруччо, Эцио с Клаудией, предоставленные, в основном, сами себе, постоянно ссорились из-за какой-то ерунды, а Федерико, и без того нагруженный в старшей школе, плохо переносил родительское отсутствие и частенько сбегал ночевать к крестному, Джованни начал курить больше. В какой-то момент привычка обрела над ним такую власть, что Джованни продолжил курить даже тогда, когда в семье и на работе все наладилось, и не замечал причиненного себе вреда до тех пор, пока на ежегодном осмотре у него не нашлись проблемы с легкими. Волевым решением Джованни смог ограничить себя, перестав курить постоянно, и вообще не курил достаточно много лет.

И теперь, видя, что даже проблемы со здоровьем не показались отцу достаточно серьезным противопоказанием, Эцио разволновался еще больше, пытаясь понять: что же так тревожит Джованни? Он хотел знать, но ужасно боялся услышать ответ, и, не заметь его присутствие сам Джованни, вероятно, даже не стал бы спрашивать.

— О, Эцио, — с тихим удивлением в голосе сказал Джованни, повернувшись за стоящей на сидении качелей рядом с ним пепельницей, чтобы стряхнуть туда остатки пепла и затушить окурок. — Вы уже выбрали следующий фильм?

— Пока нет, — зная, что отец не будет против, Эцио сел рядом с ним. — Петруччо принимает свои таблетки, мама, как обычно, приглядывает и заодно пополняет ему таблетницу. А Фредо с Клаудией… вроде как на кухне. Надеюсь, ты пополнил свои запасы еды в вашей ванной. У Клаудии были серьезные планы на новое печенье, а Фредо, должно быть, полхолодильника вынесет, когда домой поедет.

— Да ради Бога, — Джованни, не удержавшись, рассмеялся, и то, что он все еще мог это делать даже в такой момент, сильно обнадежило Эцио. — Хотя, признаться, удивлен, что ты им не помогаешь. Не боишься, что на работу с собой придется брать ланч из остатков?

— Нет, не боюсь. Тем, кто на пульте, еду из кафетерия носить будут, так что с голода я там точно не умру. Раз уж зашла речь, — Эцио замялся, но все же спросил. — Ты из-за этого расстроен? Из-за моей новой работы?

Джованни посмотрел на него странным взглядом, и Эцио впервые за долгое время не смог понять, какое чувство за ним прячется.

— Я не то, чтобы расстроен, Эцио… Я, скорее, тревожусь за тебя, только и всего. Я правда рад и всей душой желаю тебе преуспевать на новом рабочем месте, но в то же время меня беспокоят твои перспективы там. Ты способный парень, Эцио, так что наверняка быстро перерастешь пульт. И, достаточно зная о внутренних делах некоторых сотрудников этого центра, я не уверен, что хотел бы для тебя чего-то такого. Ну и, если уж совсем начистоту, я недоволен твоим начальством.

— Оу, — пробормотал Эцио, сильно смущенный такой откровенностью отца. — Не знал, что у вас с Макиавелли настолько плохие отношения.

— Что? Нет, Боже, Эцио, он-то тут причем? — Джованни воззрился на него с таким удивлением, что Эцио на секунду пожалел об упоминании начальника. — Врать не буду, у нас с ним были свои недомолвки, но то дело минувшее. Сейчас все в порядке. Он с умом распоряжается моими вложениями в его проекты и не раз помогал мне с личными вопросами в прошлом. Нет, дело вовсе не в нем, а в Марио…

— Это все из-за той истории со школой Федерико? — Эцио знал, что задает глупый вопрос, ведь для всех остальных детей эта история всегда казалась лишь глупым недоразумением, но он все эти годы подозревал, что за ссорой отца и дяди всегда стояло нечто большее.

— Не совсем. Тот момент был лишь последней каплей для меня, — тяжело вздохнув, Джованни ненадолго умолк, собираясь с мыслями, Эцио же, осознав, что сейчас наверняка услышит долгожданную истину, замер в тревожном ожидании. Когда Джованни заговорил вновь, Эцио жадно ловил каждое его слово. — Видишь ли, Эцио, у твоего дяди Марио немало достоинств, но гибкость ума и способность видеть дальше своей колокольни в них не входят. Он не меньше моего ненавидел отцовскую жестокую манеру воспитания, однако, позволил пагубным урокам, что нам преподали в детстве, закрепиться в его душе и разуме. Оттого он все еще ожидает, что весь окружающий мир ему что-то должен. Он не хотел переезжать из Италии вопреки… определенным проблемам, ждал, что я продолжу подвергать свою семью опасности, оставаясь с ним и ведя этот устаревший образ жизни знатного дворянина. Когда необходимость отказа от титулов с последующей продажей имущества и переездом стала очевидной даже для него, он ожидал, что я займусь с ним каким-нибудь делом, и, получив отказ, вложил большую часть своих денег в научный центр, где сейчас работает. Смешно, но Марио надеялся, что Макиавелли отблагодарит его чем-то большим, чем должность начальника отдела безопасности, в которой он, если начистоту, никогда не разбирался. Сейчас-то он рад на ней работать, давно уж понял, что занимает ее не за свои заслуги, а исключительно из-за хорошего отношения Макиавелли. Но тогда он так оскорбился, что отверг это предложение, отучился в полицейской академии и несколько лет отслужил офицером в местном участке.

— Что? — искренне удивился Эцио. — Никогда бы не подумал, что на самом деле он именно такой человек. С другой стороны… это многое объясняет. Увидев его на работе рядом с коллегами, я не сразу понял, почему они перехватывают инициативу в разговоре и имеют больше реальной власти при том, что и нагрузка на их плечах лежит немалая, когда как дядя только и делает, что таскает их за собой по этажам и разглагольствует о том, о сем. Теперь хотя бы ясно, почему Макиавелли говорил…

На середине предложения Эцио осекся, осознав, что почти проговорился об их разговоре в машине. Он понадеялся, что отец не заметит заминки, но от внимательного Джованни, конечно же, эта мелочь не ускользнула.

— И как же так вышло, что ты обсуждал со своим новым начальником что-то помимо работы, Эцио? — вкрадчиво спросил Джованни именно тем своим отцовским тоном, ясно дающим понять, что ответить на вопрос Эцио стоит честно.

— Ну, — Эцио немного запнулся, подбирая слова, — мы уходили из центра примерно в одно время. Он заметил, что я иду к остановке, спросил, живет ли моя семья все там же, где и раньше. Когда я ответил, Макиавелли предложил подвезти — у него встреча где-то неподалеку. Я не удержался и согласился. Он ничего такого странного не пытался выведать, пока мы ехали, ты не думай. Просто поболтал со мной немного. Ну, про центр, в основном. Еще немного о прошлом, вроде там первых годах после вашего переезда.

Больше Эцио ничего не сказал, даже под гнетом строгого отцовского взгляда. Молодой человек выдержал его, не проговорившись, но это стоило ему огромных усилий. Он не привык чего-то утаивать от отца, и обычно ничего не скрывал. Но и столь сильного родительского давления на себя Эцио тоже не любил, тем более что и сам Джованни имел немало странных секретов от своих детей, что им никогда не нравилось. Только это позволило Эцио сохранить серьезную мину и не выдать все подчистую.

— Ну и славно, — Джованни, должно быть, решив, что Эцио говорит честно, ну или, в худшем случае, списав все на его хромающую память, вздохнул с облегчением. — И что он такого сказал про Марио?

— Да почти то же самое, — усмехнулся Эцио. — Что дядя его в свое время очень выручил, чуть ли не жизнь спас, но потом какой-то самодеятельностью начал заниматься. Ну, типа, пытаться пропихивать своих людей в сотрудники, что-то такое. Но вокруг пальца начальника у него обвести не получается — у Макиавелли какие-то свои люди со стороны биографии соискателей проверяют. Вот и все.

Джованни вдруг звонко рассмеялся впервые за последние пару дней, и у Эцио наконец-то отлегло. Он даже не понял сразу, чего ожидал меньше: того, что отец перестанет искать подвох в действиях нового начальства Эцио, или того, что он, наконец, расслабится и просто отпустит всю эту ситуацию с работой сына. Но теперь, когда все это произошло в один миг, наконец-то смог расслабиться и искренне улыбнуться и сам Эцио.

— Поверить не могу, что говорю это, — признался Джованни, поднимаясь с качелей и выкидывая давно уж потухший бычок сигареты в маленькую, незаметно пристроенную у самых ступенек пепельницу, — но я скучал по такому Макиавелли.

— Какому? — с удивлением спросил Эцио, поднявшись следом.

— Человечному и умному. Он… наверное, он один из умнейших людей, которых я когда-либо встречал, и чувство юмора у него всегда было довольно изысканное. Мы, все, кто его знал еще до переезда, уж давно его таким не видели, если начистоту.

— Почему?

— Трудно сказать, сынок. У каждого из компании наших старых друзей семьи свое мнение на этот счет. Если вспомнишь об этом в следующий раз, как все соберутся, поспрашивай их, много интересного узнаешь. А сейчас лучше пойдем-ка проверим, осталось ли в холодильнике хоть что-то после набега твоих брата с сестрой.

Они вернулись в дом и обнаружили Федерико с Клаудией уснувшими на самом большом диване в гостиной, да так крепко, что ни скрипу старой дубовой двери, ни шагам вернувшихся отца и брата было не под силу их разбудить. Эцио обменялся с отцом понимающими взглядами, и они оба с трудом сдержали смешки — в последний раз старшие дети в семье засыпали похожим образом на диване, не дождавшись остальных, очень много лет назад.

— Я ее уложу, — шепотом сказал Эцио, аккуратным привычным движением подхватывая сестру с дивана, как делал это в детстве, когда ее еще и правда нужно было укладывать спать, и кивнул отцу на Федерико. — А с этим что делать? Будить, чтоб домой ехал?

— Хороший вопрос. Вроде бы и стоит, да вот только не хочется мне, чтобы он в расстроенных чувствах машину водил, мало ли что, — так же шепотом ответил Джованни, роясь в одном из декоративных на вид сундучков, расставленных по гостиной то тут, то там, казалось, для вида, но на деле служивших пристанищем для множества полезных домашних вещичек, в поисках покрывала и подушки. — А уж мама ваша от мысли, что он поедет в опустевшее гнездо, которое строил для семьи, и вовсе изведется, бедная. Нет, не буди. Сегодня пускай точно переночует, а потом уж как пойдет. Идите вы, двое, тоже спать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, пап.

Тихо и медленно ступая, Эцио аккуратно поднялся на второй этаж, сумев не разбудить спящую в его руках сестру. Дверь в комнату младших детей была приоткрыта, в узкой щели слегка моргал светом на стене старый ночник — красная лава-лампа, купленная еще Федерико на первые карманные деньги и передаренная им младшему брату. Мария, должно быть, решив, что мальчику лучше лечь пораньше, уже почти его уложила. Они как раз вместе читали главу какой-то фэнтезийной книжки, когда Эцио тихонько приоткрыл дверь локтем и с Клаудией на руках зашел в комнату.

— А я-то думаю, чего у вас там внизу тихо, — посмеиваясь, сказала негромко Мария, поднимаясь с кровати Петруччо, чтобы расстелить кровать Клаудии и помочь Эцио ее уложить. — Хорошо, что ты ее принес. Фредо бы притащил бедняжку подмышкой, пересчитав по пути все ступеньки ее пятками…

— Ой, не напоминай, мам, — Эцио с большим трудом не рассмеялся в полный голос, вспоминая, как, будучи подростком, Федерико лишился права укладывать младших за свои нестандартные методы их перемещения. — Но, справедливости ради, нам и правда повезло, что они с Клаудией налопались еды и вырубились в гостиной прежде, чем выбрали очередной фильм. Не думаю, что меня бы хватило на второй сеанс после собеседования.

— Вот ты вредный. Если б мне можно было сразу два фильма смотреть, я бы ни за что не уснул, даже после собеседования, — буркнул Петруччо, отмечая нужное место своей любимой закладкой прежде, чем убрать книжку на прикроватный столик.

— Смею напомнить, сынок, что до старшей школы тебе, как и папе, придется вставать и выезжать раньше всех, значит — никакого второго фильма на ночь, если хочешь выспаться и все успеть, — с легким, беззлобным ехидством ответила ему Мария, закончив устраивать дочь и повернувшись проверить, что сын улегся. — Вот как составишь себе сам расписание, тогда и будут тебе марафоны.

— Но до этого еще несколько лет, — возразил мальчик только по привычке и очень сонным от таблеток и усталости голосом.

— Они пройдут быстрее, если закроешь глазки, — Мария поцеловала младшего, уснувшего почти что сразу же после ее слов, пожелала обоим младшим спокойной ночи даже несмотря на то, что они оба уже спали, и, выйдя с Эцио в коридор, плотно закрыла дверь и повернулась к сыну. — Это был очень долгий и трудный день, Эцио, и я даже передать не могу, как горжусь тобой сегодня.

— Да ладно, мам, это же только собеседование и стажировка, — попытался было возразить Эцио, но мать покачала головой, пресекая это.

— Дело не только в работе, сынок, — сказала она с тяжелым вздохом. — Я, скорее, о том, какую ощутимую поддержку ты сегодня оказал всей семье за какой-то короткий вечер. Особенно в такой день, когда тебе самому эта поддержка была нужна больше всех.

— Я так не думаю, ты же знаешь.

— Знаю, но и отрицать очевидного тоже не буду. Мы с твоим отцом часто предоставляли вас с Фредо самим себе, думая, что это значит дать детям свободу, и теперь, видя, как неохотно вы делитесь бедами и избегаете просить о поддержке, я понимаю, как мы ошиблись.

— Я знаю, и не сержусь, но тут правда не в этом дело, — Эцио взлохматил челку, не зная, как еще объяснить свое состояние матери. — Понимаешь, я просто хотел хоть раз понять, как это… Не быть в центре внимания, особенно с чем-то, что у остальных получается на много лет раньше. Я правда вас очень люблю и рад, что вы захотели отметить, но иногда мне стыдно перед Фредо и мелкими… Как будто я отнимаю вас у них, вынуждаю дать мне то, чего не заслуживаю…

— И поэтому ты не торопился с новостями? — понимающе кивнула Мария. — Хотел дать нам возможность о них позаботиться?

— Вроде того. Прости, я знаю, что говорю чушь, и я знаю, как вы стараетесь…

— Не надо, милый, все в порядке. К тому же, ты прав… Любому родителю это сложно признать, но с тобой и Петруччо мы и правда возились порой больше… Тот пожар незадолго до твоего рождения, потом этот диагноз, и все эти проблемы со здоровьем Петруччо… Мы так много упустили с Фредо и Клаудией, и порой я думаю: успеем ли мы наверстать?

— Конечно, успеете, — Эцио тепло улыбнулся и погладил Марию по плечу. — Я помогу. Накоплю денег на квартирку и перееду, а вы сможете расселить мелких наконец-то. Клаудия ужасно хочет свою комнату. Она будет счастлива, если они с папой вместе сделают ремонт. А Петруччо дружит со всеми сотрудниками зоомагазина за углом. Пусть поможет выбрать для Фредо собаку. Ретривера какого-нибудь золотистого или типа.

— О, господи, нет! — Мария с трудом удержалась от смеха. — Я люблю этого ребенка, но он сам порой как золотистый ретривер. Вторая собака в семье — уже чересчур. Придумаем что-нибудь другое.

Весело фыркнув, Эцио обнял мать и, пожелав ей спокойной ночи, проскользнул в свою комнату. Он решил не ходить в душ, так сильно вымотался за день, и, переодевшись в пижаму, просто лег спать. Уснул он быстро и большую часть ночи спал без всяких снов. Лишь под утро мозг отчего-то показал ему очередной странный, до чертиков реальный в своей незабываемой четкости сон.

Он был на улице. Просто сидел на подушке в каком-то цветущем саду и смотрел, как маленькие птички прыгают по рукам, что он усилием воли удерживал на весу, а незнакомый мужчина, сидевший рядом, тихо посмеиваясь, объяснял ему мягким голосом:

— Видишь, как просто? Стоило лишь перестать так шуметь и покормить их. Они очень умные. Поверь мне на слово, еще немного, и они сами научатся находить тебя и выпрашивать еду.

— Вот уж пернатых сталкеров мне не хватало, благодарю покорно, — стараясь не дергаться, проворчал Эцио, отчего незнакомец и вовсе чуть было не свалился на траву от хохота.

Когда тот поуспокоился, Эцио смог рассмотреть его получше. Светловолосый и голубоглазый незнакомец был высок, почти одного роста с Эцио, или, быть может, даже выше. Но изгиб его плеч и форма лица отличались большей мягкостью, худоба была обычной, лишенной привычной для Эцио остроты, присущей спортивному, жилистому телу, а руки с изящными пальцами и ладонями загрубели не от долгой и тяжелой физической работы, а постоянного «общения» с красками и химикатами. Эцио понял это по почерневшим от какого-то художественного материала кончикам пальцам и маленьким ямкам, словно бы выеденным каким-то средством, на коже мужчины. Его лицо, ровное и покрытое россыпью веснушек, было одним из самых прекрасных мужских лиц, что Эцио когда-либо приходилось видеть во сне и наяву.

Но не это удивило Эцио больше всего. В момент, когда их взгляды встретились, Эцио на миг почудилось, будто он знает этого человека всю свою жизнь, что это не плод его воображения, не случайный образ, слепленный его мозгом из случайно запомнившихся за день деталей только ради сна, но реальный человек, с которым они знакомы, близки и дороги друг другу. Незнакомец явно думал о чем-то подобном, и Эцио не узнал бы ни этого, ни того, что все происходящее гораздо серьезнее и реальнее простого сна, не скажи он чего-то странного.

— Послушай, — медленно проговорил незнакомец, вдруг перестав смеяться и посерьезнев, отчего лишь сейчас Эцио расслышал его сильный итальянский акцент, так привычный ему из родительских уст, но неожиданно-отрезвляющий в голосах первых встречных. — У тебя бывало такое: спишь и видишь какой-то сон, такой яркий, что все в нем кажется реальным?

— Если честно, я все это время думал, что сплю и как раз такой сон и вижу, — признался Эцио, крайне озадаченный всем происходящим. — Думал, ты игра моего воображения или выдумка мозга, чтобы развлечь меня после тяжелого дня, но в какой-то момент…

— Показалось, что мы знакомы целую вечность? — с ощутимым пониманием в мягком голосе закончил за него незнакомец. — Мне тоже. Странное чувство.

— Да уж, и не говори. Но разве такое возможно?

— Судя по тому, что мне известно о работе мозга и психики, нет, — незнакомец почесал пальцем свою короткую бородку, размышляя. — Однако…

Он не успел сказать что-то еще. Где-то в стороне, у деревьев, за которыми виднелся незнакомый дом со светлыми стенами и высокими белыми колоннами, послышались шаги. Они оба вздрогнули и обернулись на звук, птицы, испуганные резким движением Эцио, упорхнули с его рук. Но Эцио уже и думать забыл о каких-то птицах, очевидно, приснившихся ему, ибо человека, что шел в их сторону, он тут же узнал.

— Рэниро? — спросил он, с удивлением осознав, что покойный дворецкий семьи снова появился в его сне. — Что вы здесь делаете? Что важнее, кто этот человек, и почему мы с ним тут оказались?

— Боюсь, я не имею права ответить на твой вопрос, Эцио, — спокойствие Рэниро в этот раз было очевидно напускным, и Эцио это совсем не понравилось, но он не решился расспрашивать дворецкого, слишком смущен был всем происходящим. — Пока что я могу сказать вам лишь одно: порядок мироздания нарушен, вот почему столь странные события имеют место быть. Все должно было случиться иначе.

— Боюсь, мы не понимаем, — сказал незнакомец, совершенно обескураженный всем происходящим и переводивший взгляд с Эцио на дворецкого и обратно. — Если вас не затруднит… могли бы вы упростить свою мысль?

Рэниро вздохнул, осознав его правоту, и призадумался ненадолго.

— Судьба вам предрешила встречу и особенную связь, что сулит могущество и силу, — наконец, заговорил он, с паузами, не то для пущего эффекта, не то ради нагнетания таинственности, не то на подумать, — но в будущем, и при других условиях. То, что вы встретились сейчас — необъяснимая случайность, что не должна была произойти. Быть может, то лишь обычная погрешность, прихоть мироздания, а, может, и недоброжелатели вмешались в надежде цепь событий запустить… Кто знает… Одно могу сказать с уверенностью, дети — не позволяйте разлучить вас, особенно, когда вы встретитесь в реальном мире, а не царстве снов. Ключ к вашей связи в доверии и близости, и коль вы не хотите второго сделать уязвимым — не открывайтесь посторонним без нужды.

— Что это значит? — воскликнул Эцио, окончательно потерявший нить разговора.

— В нужный час вы обязательно поймете смысл моих слов, — Рэниро склонил голову на бок, и выражение его лица сменилось с мрачного на спокойное, любопытное даже. — Раз выдался мне шанс, то попрошу я вас, пожалуй, вот о чем: не доверяйте тайну этих снов никому, кроме друг друга. Те, кто обладает знанием, сумеют разгадать их смысл раньше вас, и смогут причинить вам вред. Поэтому, молю, храните эту тайну при себе, пока не встретите второго.

— И что же, совсем ни с кем нельзя будет поговорить? — удивился светловолосый незнакомец, вновь переглянувшись с Эцио. — Даже если совсем паршиво станет и одиноко? Или если мы будем в опасности из-за этого?

Этот вопрос явно удивил дворецкого, заставил его задуматься. Поразмышляв еще немного, он вздохнул и изменил свой совет:

— Что ж, Лео, есть доля истины в твоих словах, я признаю. Поэтому сойдемся на следующем компромиссе. Ежели вдруг тебе, — сказал Рэниро Лео, чье имя, к удивлению Эцио, откуда-то знал, — встретится лисенок с глазами цвета вереска, то с ним и сможешь это обсудить. То мой воспитанник, такой же, как и ты, пророку предназначенный судьбой. Запомни, Леонардо, это описанье, чтоб в нужный миг суметь сбежать. А ты, Эцио, — с тяжелым вздохом повернулся он к молодому человеку, — поговори с отцом, как сделал в прошлый раз. Он сможет разгадать смысл моих слов, и пусть, подобно мне, всей правды рассказать не сможет, но сделает все, чтобы приблизить вашей встречи день. Ступайте же теперь, вы оба, отоспитесь. Чем дольше болтаете друг с другом, тем больше тратите впустую силы. Ступайте.

И, видимо, его слова имели какое-то влияние на пространство вокруг и их разумы — не успели Эцио и Леонардо, странный незнакомец из сна, ни поговорить, ни обменяться взглядами хотя бы напоследок, как их глаза заволокло странной пеленой. Эцио протянулся протереть их, полагая, что обнаружит рядом только Лео, но вместо этого сам себя разбудил прикосновением собственной руки к лицу. Он подскочил на кровати, дрожа и качая головой, и ударился головой о верхний ярус. Чертыхаясь и обещая себе разобрать чертову кровать, Эцио выбрался из нее и задумался — сходить ли ему вниз, попить воды, или просто умыться в туалете на этаже. Оба варианта ему не особо нравились риском разбудить кого-то из домашних. Но по странному совпадению он снова был не единственным, кто не спал в столь поздний час.

— Эцио? — заглянул в комнату сонный, как сова, Джованни. — У тебя тут все в порядке?

— Да, пап, я… просто… черт, — Эцио замялся, не зная, что ему и сказать. — Ты-то сам чего не спишь?

— По нужде встал. Сам понимаешь, старость не радость.

— Ой, вот не надо, — закатил глаза парень, — никакой ты не старый. Если на стадионе бегать будем, нам с Фредо фору дашь.

— Приятно, что ты умеешь польстить своему старику, но мы все знаем, что я уже никогда не буду таким быстрым, как в вашем детстве, — Джованни, фыркнув, зашел в комнату и прикрыл за собой дверь, чтобы не перебудить остальных разговором. — И все же. Что тебя подняло среди ночи? Забыл принять таблетки?

— Нет, все нормально, перед сном выпил, — Эцио показал ему таблетницу с опустевшими за прошедшие дни недели ячейками. — Всего лишь сон. Очередной странный сон.

Он задумался — хочет ли снова рассказывать отцу сон, где был Рэниро. Поначалу Эцио решил было этого не делать, считая, что это всего лишь игра его сонного воображения, но мысль о том, что Рэниро знал об их с отцом разговоре про прошлый сон, что было чересчур даже для разыгравшейся фантазии, заставила его передумать. Так что Эцио пригласил отца присесть на кровать и коротко пересказал сон. В этот раз отец выслушал его с еще большим вниманием, и с каждой новой деталью его лицо мрачнело все больше и больше.

— Это ведь просто сон, да? — неуверенно спросил Эцио, смущенный такой реакцией Джованни. — Я просто устал и переволновался, вот и придумал всякого. Не может же быть такого, чтобы…

— Нет, сынок, — перебил его Джованни, все еще мрачный, но, в то же время, словно обретший некую необъяснимую надежду, то и дело сквозившую в интонации его мягкого голоса, — может. Эти странные сны, пожалуй, самое важное и реальное, что с тобой когда-либо происходило, и я рад, что ты смог их запомнить и решился рассказать мне. Однако, я должен согласиться с Рэниро. Больше не обсуждай их ни с кем. Лишь со мной.

— Разве мне стоит слушаться человека, что уже несколько десятилетий как умер? — Эцио был крайне удивлен подобными словами отца. — Откуда ему знать, какая у меня судьба, или каково вообще людям сейчас жить? Едва ли он знает, о чем говорит…

— О, Эцио, боюсь, тут ты ошибаешься, — сказал Джованни прежде, чем покинуть комнату сына. — Слушать мертвых людей — всегда гиблое дело, неважно, возможно ли для живых общаться с ними или нет. Хочешь верь мне, хочешь, нет, но Рэниро не человек, никогда им не был. Для большинства его близких погибло лишь его смертное тело, лишь разум и личность сохранились там, куда живым ходу нет. Большую часть времени он проводит наедине с собой: изучает вселенную и варианты будущего, которые не имеет права обсуждать. Лишь одному человеку под силу было разговорить Рэниро, убедить раскрыть эти серьезные вещи, я же видел его дважды во снах, но ни слова не сумел от него добиться. С тех пор прошло много лет, он перестал даже являться мне, и я поверил, что все наладилось, но ошибся. Раз он стал тебе сниться и, что важнее, говорить, что-то и правда происходит. И, что бы это ни было, мы не будем это обсуждать с посторонними.

Эти слова обычно рационального отца произвели на Эцио неизгладимое впечатление, столь сильное, что он не нашел в себе сил задержать Джованни или хотя бы подумать обо всем получше. От усталости и странных разговоров у него страшно разболелась голова, так что Эцио поспешил вернуться в постель и укрыться одеялом с головой. Это помогло. Он заснул и не просыпался больше до самого утра.