Кажется, он проспал настоящий дождь.
Вернувшись в лагерь поздней ночью, Курогане рухнул ничком и тут же отключился: так что его не потревожила бы даже настоящая буря с ураганом и раскатами грома, пытающаяся смыть их всех обратно в Нихон. Но утром он вышел наружу по чуть влажной земле, которая вскоре была уже практически сухой, стоило лишь солнцу подняться немного выше. Ветер, что ненадолго показался ему свежее, вновь лишь гонял туда-сюда дыхание тысяч южан.
Но всё же, то было утро: ярко-голубое, не плывущее в глазах и хоть изредка приятно обдувавшее голову, способную ещё довольно ясно соображать. Так что казалось вдвойне странным, как она допустила то, что Курогане делал сейчас.
При свете дня те же улицы играли совсем другими красками и формами, но найти то самое здание было на веку ниндзя далеко не самой сложной миссией. Огибая его вдоль светло-рыжеватых стен, Курогане не ожидал, что там, за парадным фасадом, оно окажется «вглубь» настолько большим.
Когда же оно наконец кончилось, перед ним и правда раскинулся небольшой пустырь. Здесь царило то ещё запустение: клубы то ли песка, то ли пыли поднимались под ногами от каждого шага, пока те не ступили на мало-мальски притоптанную почву; старые, покосившиеся хибары лежали в стороне горизонта, словно стараясь держаться подальше, и как бы в завершение отделял их от этого клочка земли такой же убогий, переломанный деревянный забор. Курогане, до сих пор думавший, что уже повидал достаточно изнанки купающейся в золоте знойной столицы, пришёл в лёгкий шок от того, что ещё большая разруха, оказывается, начиналась всего-то за углом одной из главных улицы.
Принимая очередное странное приглашение – и отказываясь признавать, что именно так это и выглядело, – он не оставил ему в своих мыслях никакого пространства для подвоха. Не он был инициатором и не ему было ломать голову над тем, что в обычной встрече один на один могло пойти не так. Возможно, ему стоило обратить внимание на то, что во всём, что касалось Фая, всё шло не так с самого начала. Тот и правда был здесь, но не один.
Постепенно сбавляя шаг, Курогане остановился, когда сомнений уже не оставалось: помимо парня на пустыре копошились ещё трое мальчишек лет девяти от роду. Оглядев их с ног до головы, он не увидел ни одного клейма или иной отметки вроде той, что была у Фая, но для выводов хватало и того, как сильно они отличались от других детей своего возраста, на которых Курогане натыкался на местных улочках: аккуратные, ухоженные, точно цветы, высаженные на клочке плодородной почвы посреди пустыни.
Даже наконец заметив пришельца, они лишь быстро переглянулись и тут же утратили к нему интерес. Едва ли Курогане и в самом деле что-то потерял этим, но его гордость кольнуло совсем чуть-чуть. «Всем этим плясунам что, с ранних лет нет совсем никакого дела, что вокруг них вообще происходит?» – вознегодовал он про себя.
Фай тоже прекрасно его видел, но даже коротким кивком удостоил не сразу – и продолжил дальше делать вид, что его тут не было. Курогане уже начинал чувствовать себя по-дурацки, но ещё хуже было бы, наверное, если бы теперь он развернулся и ушёл. Выбирая меньшее зло, он прислонился к тому, что осталось от хлипкой изгороди, и наблюдал в стороне.
Похоже, у них было здесь что-то вроде занятия или тренировки. Мальчишки увлечённо болтали о чём-то, а Фай коротко, но приветливо отвечал им с тёплой улыбкой (Курогане давно оставил всякие попытки вспомнить хоть что-то из тех уроков, что давала ему Томоё по местному языку), но в мгновение ока погружались обратно, с пугающей сосредоточенностью оттачивая нужные движения, и ловили каждое слово Фая, когда его голос начинал звучать твёрже и серьёзнее.
У Курогане вся эта картина не вызывала никаких противоречивых чувств: он сам когда-то был ребёнком, проводившим утра, дни, а иногда и вечера на тренировочном полигоне, набивая синяки и привыкая к суровым реалиям жизни, которая ждала его многими годами позже, вместо того, чтобы носиться по дворам за собаками. Как и он тогда, эти дети были не детьми, но всего лишь грубыми слепками того, что из них хотели получить. Но что-то иное, что Курогане не привык видеть даже в подобных сценах, нагоняло на него лёгкий неприятный холодок. Он долго размышлял, перебирая разные слова, пока не наткнулся на подходящее.
Покорность. Совсем не детская, покорность вроде той, с которой уже немало пожив и понюхав как следует пороху принимают неотвратимость судьбы. Сама идея того, что человека можно просто подобрать на улице или купить за монету и лишить всякой возможности распоряжаться собой же, оставалась для Курогане непостижимой; но только-только ему, похоже, стало открываться воочию, насколько дико это на самом деле выглядело. Возможно, оба служащие своим господам большую часть жизни, они с Фаем были похожи, но Курогане, по крайней мере, выбрал такую участь себе сам.
У него было времени чуть больше, чем до полудня, так что с одной стороны Курогане пока некуда было спешить, а с другой – он не планировал потратить его всё на освоение древней техники столетнего дуба: большого, безмолвного и неподвижного. Возможно, развернуться и демонстративно зашагать прочь было бы справедливо.
Но ещё малость терпения даже оставалось у него в запасе, когда Фай наконец отпустил мальчишек. Только так сверкая пятками, хотя бы со спины те напоминали обычных детей хоть немного.
— Как жизнь?
— Со вчерашнего вечера сильно не поменялась, – буркнул Курогане. — А что, за эти несколько часов должно было произойти что-то важное?
— Ну, по-моему, очень даже произошло, как минимум ты встал не с той ноги... опять, – в своей обычной, этой раздражающей заигрывающей манере протянул Фай.
Курогане мог бы заметить, насколько сильно этому поспособствовало пробуждение с мыслью о том, что ему снова придётся лицезреть его смазливую физиономию, но начинал постепенно понимать, что чем меньше он говорил в присутствии нового знакомого – тем было лучше для него же. И продолжал совершать одну и ту же ошибку.
— Не шибко ты торопился. Только не разыгрывай идиота и не пытайся меня убедить, что я сам сюда пришёл.
Только теперь Фай, казалось, самую малость спохватился.
— Извини, я не подумал, что стоило тебя предупредить. Это наши обычные занятия, от них никуда не деться. Лучше, когда девушки тренируют девочек, а мужчины – мальчиков. И со вторым выбор тут не велик, – как-то не слишком весело усмехнулся он.
— Сколько в залах парней?
— Со мной раньше было четыре, – объяснил Фай. — Но не так давно двоих... в общем, их поймали вместе.
— Оу, – только и смог вымолвить Курогане.
— Остались только я и Натаку. Мы и раньше не особо общались, но теперь и вовсе друг друга избегаем. Так, на всякий случай. И эти дети – буквально все ученики-мальчики в залах. Они все примерно одного возраста, так что это ещё много. Раньше даже учеников отбирали очень строго, но это довольно сложно, нужно время, чтобы понаблюдать и убедиться, что они подходят, или наоборот отсеить.
— И из-за чего их «отсеивают»?
Пристроившись рядом, Фай опёрся руками на изгородь и медленно раскачивался на пятках вперёд-назад – но чахлые деревянные планки даже не скрипели.
— В залах всегда было мало мужчин, и они очень ценятся. Понимаешь, из-за того, что халис в основном девушки, а танцуем и живём мы здесь без всякого разделения, чтобы не возникало недоразумений, у халис мужского пола не должно быть... влечения к женщинам. Это, конечно, не решает всех проблем, но большинство.
— К другому человеку в голову не залезешь, – заметил Курогане скептично.
— Да, но всю жизнь скрывать такое в подобных условиях не получается, – Фай заулыбался шире, будто вспомнил забавный эпизод из практики. — Пока ни у кого не получалось. А если и получалось, то мы ведь и не узнаем, верно?
Возразить Курогане было нечем. Но теперь он поглядывал на парня со странным любопытством, внятных причин которому у него и у самого не выходило найти.
— То есть, и тебя женщины не интересуют?
Настолько сильно он не выглядел ни удивлённым, ни смущённым, что это было почти неприлично.
— Нет, не интересуют.
Пока Курогане пытался домыслить, что его вообще так взволновало в этом открытии, Фай вновь, как уже делал однажды, без всякого предупреждения уцепился за его руку и потащил нихонца прочь от ограды.
— Сеиди уже отпустил меня в город после занятий. Я знаю один неплохой тихий ресторанчик, где можно посидеть.
— Эй, попридержи коней, – выпалил Курогане. — Ты рассказываешь мне, как из вашей секты вышвыривают двух пацанов за чересчур близкие отношения, а потом таскаешься за мной? В смысле, плевать я хотел на всю вашу братию со всеми вашими причудами, но ты не боишься, что кто-нибудь может что-нибудь не так понять?
В планы и приоритеты Курогане не входило спрашивать и печься за его шкуру больше, чем то стоило делать самому танцору, но, похоже, именно этим он и продолжал заниматься. Единственное, что соизволил сделать сам Фай с момента их первой встречи – лёгким, ничего не стоящим для него прыжком отскочил от нихонца; и с тех пор всю остальную ответственность так же легко и играючи точно просто перекладывал на Курогане. Столь же чётко и ясно, как головную боль после пьянки, Курогане чувствовал раздражение, закипавшее в нём от этого, но был слишком занят попытками разобраться, каких ситуация требовала от него поступков, а не эмоций.
— Бояться мне нечего, но это только, конечно, если у Куроганчика нет тайного коварного плана дождаться, пока я потеряю бдительность, и распустить лапищи, – лишь раззадорился Фай, продолжая тянуть мужчину за собой.
— Смотрю на тебя и с трудом представляю, что у вас и правда настолько строгие порядки, насколько ты описываешь, – Курогане агрессивно выдернул руку из его хватки, но последовал за парнем своим ходом.
— Но это всё правда не так просто. Им нужны свидетели или хотя бы веские доказательства. Просто разговаривать и встречаться с людьми вне залов не запрещено, как я и говорил. Только не всех пускают наружу поодиночке. Ради нашего же блага.
Обойдя здание, они вышли на мостовую, смешавшись с потоком неизменно торопящихся куда-то с восхода и до заката местных; Курогане так и не давалось по-настоящему осмыслить, по какой нужде поднимали такую суматоху в этом карикатурном, почти игрушечном городе. Не понимая, какую вообще жизнь можно жить здесь, он не уставал радоваться, что на его пути лежащая в песках Альзахра лишь безвозвратно сыпалась этим песком вниз в стеклянных часах.
Время от времени на нихонца всё ещё оборачивались, но, казалось, теперь гораздо реже.
— И в жилые помещения – чужие дома, гостиницы, временные лагери тоже – можно входить только в сопровождении сеиди, – продолжал Фай. — Вот и все предосторожности. Остальное никого особенно не волнует. Правда если кому-то не разрешат отлучиться, или нам всем вдруг запретят всё-таки водить дружбы снаружи – мы не можем не подчиниться. Но нынешний сеиди – хороший человек и просто так ничего выдумывать не станет, так что такое вряд ли в ближайшее время произойдёт.
— Хороший человек для рабовладельца, – критично заметил Курогане, не слишком разделяя его восторгов.
— Там, откуда ты, этого нет совсем?
— Нет.
— А ты тогда кто?
Будь у Курогане во рту хоть крошка, он подавился бы ей насмерть.
— Я солдат, с чего ты такое, мать твою, вообще взял?!
Он всерьёз чуть не задохнулся от негодования. И пусть он совсем недавно сам провёл в мыслях параллель: но Фай-то никаким образом не мог знать или догадаться, кем был Курогане на самом деле. Ни его, ни кого угодно, кого он так же случайно встречал и ещё встретил бы на улицах какой угодно чужой страны, ниндзя не стал бы посвящать в свою работу – даже без лишних подробностей, которые знали лишь при дворе в Нихоне, – ради безопасности принцессы и собственного спокойствия.
— На тебе совсем другая форма, – ответил Фай спокойно. — Ни на ком из обычных вояк, кто тут с вашего приезда ошивается, я не видел таких же гербов. А генералом или кем-то чуть пониже ты, может, и мог бы быть, но всё равно не похож совсем, да и держался бы иначе. Ты как-то выбиваешься. Как тень. Вот я и думал, кем же ты можешь ещё быть.
— Не твоё это дело, – жёстко отрезал Курогане.
С непоколебимой твёрдостью он выдержал этот пристальный, словно тыкающий в темечко маленькой палочкой молчаливый пытливый взгляд – и к очередному его удивлению, ничего за тем молчанием не последовало.
Под раздавшийся следом изнутри звон посуды, Фай толкнул дверь, рядом с которой они остановились.
Заведение не слишком отличалось от тех, куда Курогане уже заносило. Практически любое место, куда он забредал в Альзахре, напоминало ему какую-то подсобку, куда на протяжении нескольких лет просто сваливали всякий бесполезный хлам. И без того расписанные стены хозяева любили завесить, не иначе, всем, что только подвернулось под руку: то были зеркала, небольшие ковры и целые гобелены, прочая утварь, какие-то амулеты, светильники, которых и без того свисало с потолка больше, чем было достаточно, чтобы пережить даже самую тёмную ночь.
Минуя обитые пёстрыми тканями диваны и кресла, Фай не останавливаясь вёл их через зал, а затем куда-то вверх по ступенькам. Курогане пока не спешил высказываться, но уже начинал терять терпение: он не видел никакой разницы между любыми двумя столами здесь, из-за которой они не могли бы просто выбрать ближайший. Он даже не хотел есть. Хотя на голодный желудок раздражался обычно ещё быстрее.
Они оказались на маленькой террасе: буквально пара столиков ютились здесь под плетёной крышей, пропускающей солнце мириадами маленьких бликов. Мягкие сидения прилегали прямо к каменному заграждению, за которым чуть пониже уровня носа раскинулся город и начиналось небо над ним.
Никого, не считая приглушённого, смешавшегося с гулом ветра шума улиц внизу, и кроме них самих, здесь больше не было. Фай плюхнулся за столик среди подушек и жестом пригласил Курогане сесть рядом. Они устроились уголком: напротив друг друга, но чуть боком.
— Что ты любишь из еды? – спросил его южанин, раскрыв лежащий перед ними тонкий, весьма потрёпанный буклет. — Я, конечно, могу перевести меню, но будет проще, если мы сразу сузим круг поисков.
— Я не голоден, – отмахнулся Курогане.
— Как так? Уже почти полдень. Я ни за что не поверю, что ты правда так мало ешь, Куротан. Ладно, попробую сам выбрать что-нибудь, что ты не испугаешься сунуть в рот.
— Можешь не утруждаться. И кончай с этими тупыми прозвищами! – взорвался он. Как Курогане ни старался сорвать эту беззаботную улыбку с его лица, он делал этим, казалось, лишь хуже. В ответ блондин или совершенно бесстыдно таращился на него в упор, смеясь глазами, или наоборот уводил их в сторону, слегка закатывая кверху – и то, и другое нервировало нихонца примерно одинаково.
Официант принял заказ так, будто ему платили тут совсем не за это: выслушав Фая, он коротко кивнул и быстро удалился.
Облокотившись на перегородку, парень подался чуть назад, подставляя голову струящемуся потоку, что приятно обдувал террасу, проскальзывая между деревянных балок, огибая их, словно сплетая под навесом ещё одно полотно. На добрую минуту Фай прикрыл глаза, даруя Курогане благословенную тишину. Тот рассматривал разномастье каменных крыш внизу, поглядывая на спутника: странная задумчивость ни с того ни с чего затянула весь его вид, и интерес, который Курогане резко утрачивал к нему каждый раз, когда Фай придумывал ему новую нелепую кличку, разгорелся вновь. Будучи глубоко уверенным, что мозги у парня, несмотря ни на что, всё-таки были, по закономерному ходу своей мысли он всего лишь пытался понять, что в тех в таком случае хотя бы примерно происходило.
— Чтобы ты понимал, пусть это и не запрещено, но практически ни у кого из нас за пределами залов нет каких-то крепких связей, – протянул Фай, возвращаясь к их недавнему разговору. — Местные любят коротать вечера под наши танцы, но днём предпочитают держаться подальше. Мы всё ещё всего лишь рабы, хоть и хорошо одетые.
— У меня о рабах было совсем другое представление, – признался Курогане, возразив с нескрываемым недоверием. — Что их продают, как скот, разлучая семьи, а потом, как скот, содержат, не давая рта раскрыть и пойти туда, куда хочется. И уж тем более не заботясь, кто там на них косо посмотрел, обобрал или пощупал. Культы поддерживают последователи да жрецы, не рабы. Вам придумали целый свод правил, по которым с вас больше, чем в них есть, не спросишь. Вас подбирают с улиц, действительно неплохо одевают, учат языкам и этикету. Да никакой даже самый хороший человек не станет обвешивать мула золотом и тренировать с ним произношение.
Он и сам не ожидал от себя такой тирады. Но клубок из накопившихся в нихонце смешанных чувств и противоречивых мыслей всё катился вперёд, набирая скорость, и однажды дорога, лежащая перед ним, должна была кончиться.
— Но и у нас нет семей, – настаивал Фай, с терпением учителя, разжёвывавшего не шибко сложный урок слегка туго соображающему ученику. — Нам не следует разговаривать с гостями, потому что всё, для чего мы нужны там – танцевать, не говорить, нам не нужны ни голос, ни способный открываться рот – если бы от них можно было как-то легко избавиться, так, скорее всего, и делали бы. Мы рождаемся в залах заново, когда попадаем туда, там живём и там умираем, и ничего дальше альзахровских улиц эту картинку не скрасит. Камар, ты уедешь отсюда домой и забудешь эти улицы, а мне их никогда не забыть.
Что, в точности, так сильно сбивало его с толку в истории танцора и не укладывалось в голове, чтобы аж задевать? Может, Курогане хотелось просто – без всех этих тонкостей – думать, что тот всего лишь развлекал по вечерам гостей своеобразного аттракциона, получая за это крышу над головой и достойное жалование: как и должен был делать живой, свободный человек.
— Хороший бедуин своего верблюда голодом не заморит, – продолжал Фай. — Красивую вещь берегут. Держат на видном месте, полируют до блеска. Но это просто вещь.
— Да чёрти что вы, а не верблюды. Ни рыба ни мясо, – подытожил Курогане, одним глубоким вздохом пытаясь выпустить вместе с воздухом хоть часть переполнившей его фрустрации.
— Какие есть, – легко бросил Фай, пожав плечами. — Мы рабы, а ко всем рабам на ардских улицах примерно одинаковое отношение. Так что никто уже даже не удивляется, когда видит халис с чужаками: у приезжих обычно нет таких предрассудков, поэтому только с вами у нас и получается наконец поговорить на равных да развеять скуку.
— А, то есть, ты ко всем подряд так пристаёшь, как ко мне, – сухо заключил Курогане.
— По правде говоря, – парень слегка замялся. — До тебя никогда особо не пробовал.
Курогане почувствовал, как одна его бровь дёрнулась, слегка приподнявшись. Прежде, чем он успел придумать, каким ответом, вопросом или оскорблением он мог продолжить этот неожиданно зашедший в тупик разговор, вернулся официант.
Перед мужчиной оказалась целая тарелка чего-то на вид съедобного. Мясо, овощи – ничего подозрительного на первый взгляд, но Курогане уже был научен горьким опытом. Он всё равно оглядел её пристально, прежде чем решился попробовать. От местных специй и лёгкого, странного душка, как будто содержимое вывалили ему на блюдо прямо из казана с горячими углями (возможно, так оно и было), было тут никуда не деться, но в этот раз вышло как будто... более, чем терпимо.
— Что это за мясо? – дожёвывая свой кусок, он поинтересовался на всякий случай, уже принимаясь за следующий.
— Баранина. Надеюсь, в твоём случае это всё-таки не, как это правильно сказать... ганнибализм*?
Едва ли это могло кончиться как-то иначе: гневный окрик быстро перешёл в громкий кашель. Фай протянул ему стоявший на столе стакан воды с беззаботной улыбкой, и взяв его, Курогане с трудом сдержался и не выплеснул сначала половину ему в лицо.
Его неимоверно выводило из себя то, как каждый раз парень мгновенно делал вид, что ничего не произошло и ничего дурного он и близко не сделал – но, может, именно поэтому сам Курогане, чьим вниманием искусно манипулировали, до сих пор не прибил его за очередную шутку на месте. Неторопливо ковырясь в содержимом собственной тарелки, блондин спросил:
— Тебе так здесь и не нравится, да? В Альзахре, я имею в виду.
— С чего бы чему-то меняться. Всё точно такое же, каким было в первый день.
— Тебе необязательно её любить, – вдруг произнёс Фай. — Ты просто скучаешь по дому. Это совершенно нормально.
Курогане задумчиво притих. Наверное, впервые с тех пор, как он приехал сюда, кто-то просто озвучил правду, не игнорируя её за бессмысленными наставлениями.
— Просто наверняка хоть что-то, хотя бы какие-нибудь мелочи тебе нравятся или занимают. Или на сегодняшний день ты был бы уже в ого-го каком дурном настроении.
Лежащий перед ним под лазурным небом город играл красками, не все из которых он мог рассмотреть внизу – пожалуй, вид, открывавшийся с террасы пусть и одного-единственного кафе из тех, куда ему довелось забрести, и правда был неплохим. От обеда, приготовленного здесь же, не выворачивало желудок, а тарелка после него осталась на редкость пустой. Пара павильонов, в которых нихонец задержался однажды, должны были стоять на рынке там же, где он оставил их; один из сотен платков украшал голову и плечи нихонской принцессы, а обволакивающие напевы завораживающей музыки обещали вновь зазвучать в стенах, где то ли люди выглядели, как вещи, то ли вещи – как люди.
Курогане расплатился золотом, оставив нужную сумму на столе после них.
— У тебя нет местной валюты?
— Ни к чему. Когда проезжаешь одни земли за другими, так проще. Золото везде в цене.
— О. Умно.
— Ты что, никогда не видел, чем платят иностранцы? – спросил Курогане с сомнением.
— Никогда не обращал внимание, – признался Фай.
Они вышли из ресторана обратно на каменные улицы; мостовые грело солнце, повисшее высоко над их головами. Фай снова потащил его куда-то, толком не объяснив куда, да и, возможно, у того самого в голове не было чёткого плана или цели, а Курогане не сопротивлялся – ровно по той же причине. Со стороны площади эхом докатывались до них звуки барабанов. Впереди был ещё целый день: в котором, наверное, и правда крылось что-то такое, из-за чего Курогане пережил бы и его.